{12}, а кондитер даже начал там строиться, пока продавая свои изделия под зонтом.
Там бурлит жизнь!
Останавливаются разные автомобили, выходят из них иногда целые семьи с детьми и все направляются в ресторан при мотеле, где поёт автомат. Если заплатить, то можно выбрать пластинку, играющую три минуты. Пелька так сильно завидует этим счастливым оболтусам, что не может не показать им язык.
Пелька может часами стоять здесь и смотреть на жизнь, которая проходит от неё стороной. Она даже не может купить себе мороженого, одной‑единственной порции за три злотых, потому что у неё нет ни гроша.
На карманные расходы дети Дома зарабатывают. Собирают макулатуру, металлолом, стеклотару. Пелька не получает выплат. В качестве наказания, пока не исправится, её отстранили от получения своей доли. Пелька не исправляется.
— Даже если бы я и получила свои недельные деньги, всё равно все бы проела только за одно воскресенье, — утешает себя Пелька и смотрит, как другие едят мороженое. Однажды и ей привалило счастье. Мороженщик её подозвал и дал три шарика — два сливочных и один клубничный.
— Угощайся, — предложил он доброжелательно.
Но это было очень давно. Пелька уже в который очередной раз не заработала своей доли и не может попадаться мороженщику на глаза. Ещё подумают, что она выпрашивает бесплатное угощение. А ведь она не старуха, как вон те пожилые, что в рядок сидят под костёлом. Поэтому она подпирает стену за углом мотеля, грязная, тощая, с нечёсаными волосами, спадающими на глаза — настоящее огородное пугало — и смотрит, как дети туристов из элегантных автомобилей, на пути из одного мира в другой кушают пирожные, запивают их оранжадом и наедаются леденцами, а их мамы говорят:
— Неизвестно, из чего это сделано. Отрава!
— Негигиенично!
— Оставь эту гадость!
— В машине у нас есть шоколад, орешки и кунжутные конфеты.
Упирающихся детей они тянут за руки или подхватывают на руки, либо же уступают их капризам и покупают большие красные, зелёные, жёлтые сладкие диски на палочках, и проходят возле Пельки, совершенно не замечая её, и садятся в свои автомобили, и скрываются за горизонтом, оставляя Пельку с досадливым чувством, что столько всего проходит мимо.
— Иди, Пелька, домой, — прогоняет её буфетчица.
Пелька не возражает. В Городке все друг с другом знакомы и знают, что она — из Дома. Если бы она огрызалась или не слушалась, они могли бы пожаловаться и Пелька надолго или насовсем потеряла бы возможность приходить на перекрёсток перед мотелем. Поэтому она отлепляется от стены и в состоянии полного поражения волочит ноги в детдом.
Если уж начать, то, как бы медленно ты ни шёл, всегда доберёшься до Дома. И вот уже начало улицы, вернее, не улицы, а дороги, с одной стороны от которой чистое поле, а на середине которой собака вычёсывает из своей шерсти блох.
И вот здесь, почти у самого Дома, уже ни на что не надеясь, Пелька находит счастье.
— Ты из детского дома? — обращается к ней элегантная пани в солнечных очках с огромными стёклами. Пелька знает — такие очки сейчас в моде, их носит большинство людей из автомобилей, останавливающихся под мотелем.
— Угу.
— Я хочу увидеться с девочкой по имени Пелагия Варега. Ты можешь её позвать?
Пелька не в состоянии выдавить из себя ни звука. Стоит как деревянный болван, смотрит на элегантную пани и ни «бе» ни «ме». Первый раз в жизни кто‑то хочет с ней увидеться, не будучи ни воспитательницей, ни гигиенисткой, ни врачом, ни психологом, и Пелька ошеломлена свалившейся на неё радостью.
— Ну иди, скажи ей, чтобы вышла, но больше не говори никому, — элегантная пани щёлкает замком белой сумочки из тонкой мягкой кожи и шелестит банкнотой.
— Нет, нет, — отстраняет Пелька руку с деньгами, как будто никогда не существовали мороженое и пирожные, леденцы и сахарная вата. — Это я, я, — удаётся ей наконец прийти в себя.
— Ты — Пелагия Варега!? — в тоне элегантной пани слышатся отстранённость и плохо скрываемое разочарование. Она кладёт руку на плечо Пельки, на её пальцах с розовым маникюром золотых колец больше, чем у пани директора из второго Дома.
— Угу, — подтверждает Пелька и опускает голову. Ей известна эта окраска голоса — почти все люди так реагируют на Пельку, даже если она ничем не проштрафилась.
Однако сейчас всё очень хорошо. Действие разворачивается как в кино. Элегантная пани приглашает Пельку в автомобиль и получается так, будто бы Пелька — ребёнок одного из тех туристов, которые покупают лакомства под мотелем на остановке по пути из одного мира в другой.
— Называй меня Нонна, — представляется элегантная пани, когда они усаживаются на террасе самого настоящего кафе в Городе, расположенном на этой же широкой автостраде, и Пелька получает такое мороженое, которого никогда даже не видела. В шоколадной глазури, с сухофруктами и бисквитом.
— Нонна, откуда ты меня знаешь? — не терпится узнать Пельке, но прежде всего она хочет произнести вслух это красивое имя.
— Услышала о тебе от людей из предыдущего твоего Дома и захотела познакомиться с тобой поближе.
Ага, одна из тех милосердных особ, которые занимаются в основном самыми маленькими, редко удостаивая вниманием более старших детей. Однако Нонна отличается от благодетельных пани, посещающих Дом. Те появляются на буксире у воспитательниц, более важные — у Директора, ну а самые важные, супруги известных деятелей — в сопровождении функционеров — уездных, воеводских, а иногда даже из более высоких инстанций.
Прибытию супруг предшествует атмосфера напряжённости и нервов, а также генеральная уборка Дома, инвентаря и детей. Но независимо от семейного положения, все высокопоставленные женщины ведут себя одинаково. Приносят лакомства и экзотические фрукты, наводят скуку, заседают с детьми до полдника, наводят скуку, ведут в кино, наводят скуку, читают нравоучения, берут к себе в дом на праздники.
Наименее докучливыми из этих женщин как раз являются супруги. Они не тянут на утренний показ многократно уже виденного фильма, не приглашают к себе, не смотрят на тебя, потому что заняты разговором с функционерами, проходят по Дому, будто тренируются в спортивной ходьбе, вручают подарки и хлопают дверцами автомашин.
Нонна не попадает ни в одну из известных категорий.
— Я к тебе ещё приеду, — обещает она на прощанье и предупреждает о сохранении их знакомства в тайне. Пелька согласна, Пелька готова присягнуть и пойти ещё и не на такое, лишь бы не предать единственного человека, который безо всякого принуждения проявил к ней интерес.
— А когда ты приедешь? — Пелька уже начинает жить второй встречей.
— Не раньше, чем через месяц, может даже немного позже.
Для такого человека, как Пелька, месяц ожидания любви — это слишком долго. Беспредельная пустыня времени.
— Ну, будь здорова, — Нонна останавливает автомобиль за перекрёстком, возле которого расположен мотель.
Пелька послушно выходит. Потухшая, наклонив голову, не смотрит на Нонну, не может без боли перенести расставание, потому что не верит в возвращение Нонны.
— И не будь легковерной, не садись в автомобиль к незнакомым, чего бы они тебе ни предлагали, — предупреждает Нонна и рассказывает о плохих людях, которые делают больно детям, не устоявшим против соблазна. — Ты обещаешь мне быть осторожной?
— Угу, — Пелька согласна пообещать всё, лишь бы хоть на минуту задержать отъезд Нонны. Неприкаянная душа Пельки начинает прикипать к этой женщине, хоть Пелька и делает всё, что может, то есть превращается в истукан, чтобы та не смогла отгадать её чувств. Она уже знает: ничто так не отпугивает, как непрошеная любовь.
Нонна видит отчаяние Пельки, с трудом сдерживает собственное волнение и не может отъехать, пока малышка немым неподвижным укором стоит на обочине.
— Напиши мне письмо: это сократит ожидание, — даёт Пельке надежду, деньги на почтовую марку и контактный адрес, хотя изначально не собиралась этот адрес кому‑либо давать.
Пелька оживает.
— Только никому ни слова, потому что как только узнают, не разрешат нам с тобой видеться. А теперь иди.
— Никому не скажу, пускай меня на куски режут! — присягает Пелька и послушно отходит, лишь оглянувшись и помахав на прощанье.
4
— Какая ты гибкая — настоящая куница! — с восхищением произносит женщина и наблюдает, как Пелька протискивается между прутьями решётки в подвальном окошке.
Пелька не верит приятному голосу, однако сейчас ей не остаётся ничего другого, кроме как вылезти прямо на эту женщину, потому что половина Пельки ещё в подвале, а половина — уже над тротуаром. В такой ситуации отступить — значит остаться в закрытом подвале, как в мышеловке. Пелька предпочитает встретить угрозу своей свободе лицом к лицу на улице.
— Облом, — Пелька выбирается на поверхность и говорит что попало, лишь бы выиграть время и понять намерения незнакомки. Пелька — опытная бродяга и скиталец — никогда не теряет надежды на возможность удрать.
— Уходим, — женщина подаёт руку, и Пелька, хоть и против желания, вкладывает свою грязную и озябшую ладошку в мягкую и тёплую ладонь незнакомки. Срываются с места в карьер, потому что сверху на пустой улице с двумя‑тремя фонарями послышался шум едущего автомобиля и вспыхнули огни фар.
Женщина, размахивая полами длинного плаща, ведёт через какие‑то дворики и калитки — в темноте Пелька даже не может её как следует рассмотреть. Из лабиринта обходных путей наконец выныривают возле старинного каменного здания на оживлённом, несмотря на поздний вечер, широком проспекте.
Наконец Пелька сориентировалась, где они.
Район Центрального вокзала и самого высокого здания, называемого Дворцом, в центре города посреди гигантского газона, выходящего своими четырьмя сторонами на четыре разных района Варшавы.