Почему это удавалось и его не били по рукам? А потому, что в те, первые после смуты, годы вся страна экспериментировала кто во что горазд. Это уже позже в извечном споре «лекционной» и «лабораторной» моделей обучения победила первая. Очевидно, в интересах массовости и быстроты. А тогда свободу эксперимента ограничивал только принцип нерушимой лояльности к советской власти. Не покушаешься на неё – и твори, выдумывай, пробуй! Тот эпизод в «Республике ШКИД», где словесник обучает юных оболтусов русскому языку посредством песенок про «курсисток, толстых, как сосиски», – не просто юмор. Это сценка, отражавшая вполне распространённую практику свободы преподавания.
Да что – школа! Вспомним, как бурлил театр. Как шумела литература. Архитекторы соревновались отчаянно. Да тот же «русский авангард» в художественном искусстве, хоть и за рубежом себя в основном явил, но тоже в известной мере стал детищем сублимации – той психологической компенсации, которая опрокинулась на весь народ после жертв и страданий, принесённых на алтарь революции.
Словом, молодой школьный экспериментатор Анатолий Александров не только не был бит по рукам, но даже приобрёл популярность в Киеве. Особенно в 1925 году, после того как «Киевская правда» сообщила народу об ответе Резерфорда кружковцам из 79‐й школы.
Его стали выдвигать и по общественной линии: председателем месткома, объединяющего все культурные учреждения района, председателем межшкольной комиссии по охране труда и даже членом городского совета. То есть организаторские способности человека, который едва шагнул за второй десяток лет, были признаны в масштабах Киева и высоко оценены. В том числе и в местном комитете партии. Ибо, разумеется, без ведома и одобрения горкома никто в депутаты горсовета не попадал ни тогда, ни позже, вплоть до последних лет коммунистического правления в России.
Глава 3Учителю – учиться
И в общем и целом всё было хорошо. Как впоследствии рассказывал сам Анатолий Петрович, он, будучи молодым учителем, совершенно не собирался становиться учёным. Весь тот период работы школьным преподавателем Александров с теплотой вспоминал и будучи уже высшей научной инстанцией в стране – президентом Академии наук: «За всю мою большую и сложную жизнь приходилось заниматься самыми разнообразными делами и в общем с хорошими, как мне кажется, важными результатами. Но особенно приятно запомнился первый период моей жизни, когда я был учителем в средней школе». [116]
И возможно, не так уж сильно и приукрашивала свою роль в судьбе Александрова та разбитная бабка Ольга из хутора Млынок в диалоге, который поминал президент Украинской академии наук Борис Патон:
«В другой раз, перед приездом АП в Киев, мы решили повезти его в районный центр Тараща, где он родился. Кавалькада машин, областное и районное начальство, пионеры с цветами, флажками и песнями. Мы довольны, и вдруг АП спрашивает: «Куда мы едем?» – «Как куда, на Вашу родину в Таращу». Поморщился АП и говорит: «А нельзя ли поехать на хутор Млынок? В Тараще я только родился, а лучшие юные годы провел на хуторе!»
Воля гостя – закон. Поворачиваем оглобли и едем в другую сторону, в другой район. АП диву дается, по дороге опять встречи с пионерами, цветы, улыбки, смех, песни. И как областное начальство успело все это сделать? Видимо, дар предвидения!
Подъезжаем к Млынку. АП просит остановиться около хаты дяди Гриши, болен он, уже не поднимается с постели. Зашел АП к нему, поговорили, вспомнили события более чем полувековой давности. Выходит АП, на глазах слезы, исполнил свой человеческий долг. Этот эпизод снова-таки свидетельство глубокой человечности АП.
А в лесу уже большой шатер, столы под белоснежными скатертями, горилка, рыба всех сортов и видов. Сели за столы, начался лесной пир. Вдруг АП обращается к сидящей напротив него женщине: «Слухай, Олю, дивлюсь я на тебе, та и думаю, i чому ми тодi з тобою у клуш не переспали?» Баба Оля была остра на язык и мгновенно отвечает: «Слухай, Толю, шо я тобi скажу. Якби переспали, то мабуть не був би ти сьогоднi президентом».
АП был в восторге, а гости помирали со смеху. И настолько ему понравился этот мимолетный диалог, что потом он несколько раз на торжественных приемах просил меня перед микрофоном рассказать эту историю!» [128, с. 352]
Правда, кое-кто – как один из многолетних коллег Анатолия Петровича, директор химического комбината «Маяк» Борис Брохович – излагает похожую историю по-другому, перемещая её в Марьяновку: «Это я тебя сделала академиком. Помнишь, как после вечерки ты меня тянул в кусты, а я воспротивилась и не поддалась, ты осерчал и уехал в Киев. Вот и большим человеком стал, а так бы присох к моей юбке». [117, с. 23–24]
Но что разная география, что наличие нескольких остроумных бабок (а их вполне могло быть и две, и больше – Анатолий Александров был мужчиной видным, из тех, на которых девицы сами вешаются) ничего в этой истории принципиально не меняют. Судьба и характер неумолимо тянули его дальше – и от юбок разбитных хохлушек, и от работы в школе.
Учителю и самому надо было учиться дальше. И осенью 1925 года Анатолий Александров поступил на физико-математический факультет Киевского университета. При этом не оставил школу и продолжал вести там уроки и кружок. Как оказалось, по уровню знаний и подготовленности к освоению новых он благодаря занятиям в кружке практически самостоятельно вышел на уровень высшего образования. Но университетский курс давал две бесценные вещи: системность в знаниях и теоретическую подготовку. И диплом, конечно, да, и диплом. С дипломом ведь и зарплата больше…
Традиция давать смешные зарплаты учителям родилась едва ли не вместе с советской властью. Именно она, эта, понятно, вынужденная, но от того не менее злополучная практика очень скоро выгнала из школ тех преподавателей, о которых мы вспоминали раньше, – корифеев в своём деле, исследователей, энтузиастов.
Так что Анатолий, пошедший уже на третий десяток и, понятно, не готовый в этом возрасте жить на копейки и стыдиться перед девушками за пустоту карманов, постоянно занимался подработками. Служил ассистентом в Киевском горном институте, работал электромонтёром. Подвизался даже осветителем в театре. И мы скромно пройдём на цыпочках мимо фразы из воспоминаний президента АН СССР: «Мы были молоды и легкомысленны, а в театре было много балерин». [1, с. 34]
Все мы бывали молоды и легкомысленны, а уж в рассуждении балерин сам Пушкин был не безгрешен, так что, видимо, поэтому Анатолий Петрович тут же оговорился определённо, что «у нас были такие очень приличные отношения».
Но всё это вместе заставляет задуматься о том темпе, в каком жил и работал этот молодой человек.
Он – учитель. И это не просто провести урок. Это ещё и составление планов, это и проверка домашних заданий, это и изучение различных методичек, и подготовка отчётов, и ещё туча сторонних дел, от которых всю жизнь стонали советские и сегодня стонут постсоветские учителя.
Он – руководитель кружка. Кружка не лепки из пластилина и не кройки и шитья, при всём уважении к этим занятиям. И даже не авиамодельного. Кружка физико-химического, где на наработанной практике не проедешь и собственными умениями не поделишься. Это пусть и маленькое, но – исследовательское заведение. В известном смысле – лаборатория, где формулой на доске не ограничишься. А нужно вместе с подопечными «творить, выдумывать, пробовать». К тому же в данном частном случае эта протолаборатория находится в переписке с самим Резерфордом – так что внимание (и гордое, и завистливое) образовательных и обычных властей к ней гарантировано.
Ассистент, электромонтёр, монтажник. Сколько бы ни было там работы по факту, но за неё платят. И значит, за неё и спрашивают.
А театральный осветитель? Театр даёт представление каждый день. А то и не одно. И осветителю надо при этом присутствовать, дирижируя светом так, чтобы не вызывать смеха зала, гнева артистов и инфаркта у режиссёра. И значит, Александров обязан был присутствовать на постановках. Обеспечивая светом движущиеся декорации.
А ведь это всё – время. И его как-то должно хватать. И ещё – балерин на лодочке катать: Анатолий же счастливый обладатель собственной посудины. Почти что яхтсмен. А молодые женщины, как всем известно, способны забирать на себя столько времени, сколько ни одна самая зловредная электрическая цепь не отнимет.
Вопрос: а учился-то он когда?
Ответ: да вот как-то и не получалось с учёбою. Выперли студента Александрова, как он сам позже высказался в своих воспоминаниях. Уже со второго курса. Ему не было замены в школе, а уроки надо было вести каждый день. Так что на совпадающие по времени лекции в университете он ходить не мог. Притом что посещение было обязательным, конфликт интересов между студентом и вузом был разрешён традиционным для всех времён способом.
Выручил снова кружок. Только не свой, а тот, из 1-й гимназии. Знакомые, которые в нём раньше занимались, помогли получить разрешение сдавать экзамены в университете в качестве вольнослушателя. Сам Александров определил это понятием «экстерна», но всё же это более соответствует положению заочника.
Зато он получил интересную работу.
Дело было так. В студенческих военных лагерях Анатолий Александров оказался отличным стрелком. Такая вот «неожиданность» в его биографии.
Как и другого отличника в стрельбе, Владимира Тучкевича, начальство отпустило их с дальнейших занятий. Тому тоже нечего было делать в одной компании с штафирками – после службы в РККА и окончания Военно-пехотной школы.
Два молодых человека, уже знакомые по учёбе на одном курсе одного факультета, решили, что нет лучшего времяпрепровождения, нежели покататься на лодке. Всё на той же, многажды принимавшей на борт прелестных балерин.
Для Анатолия сплав по реке был одним из любимых занятий в жизни – буквально до самого её конца. И управлялся он с плавсредствами весьма хорошо: не только проходил грозные днепровские пороги, но и освоил технику преодоления их вверх по течению.