ситуация сразу же после революции. Академическое сообщество хоть и на царя смотрело критически, однако и Октябрьскую революцию в целом приняло откровенно враждебно. Непременный секретарь Академии наук С.Ф. Ольденбург, подводя итоги 1917 года по академии, сформулировал это отношение так:
«Тёмные, невежественные массы поддались обманчивому соблазну легкомысленных и преступных обещаний, и Россия стала на край гибели». [229]
При этом академики не признавали законным органом власти большевистский Наркомпрос, а продолжали считать таковым министерство народного просвещения Временного правительства. На предложения же большевиков «помочь советскому правительству в решении ряда государственных задач» отреагировали обтекаемо-отрицательно:
Академик С.Ф. Ольденбург.
Из открытых источников
И.В. Курчатов в 1933 г. Из открытых источников
«Ответ Академии может быть дан по каждому отдельному вопросу, в зависимости от научной сущности вопроса… и от наличности тех сил, которыми она располагает». [228]
В итоге у новой власти с Академией наук сложились взаимно настороженные отношения, похожие на этакий холодный нейтралитет соседей в коммунальной квартире.
Закономерный вопрос: отчего же тогда советское руководство, весьма ярое, как мы знаем, по отношению к врагам, хотя бы не разогнало этих академических фрондёров?
Скажем более: большевистское руководство с 1917 года не только не ликвидировало академию, как ликвидировало практически все государственные и общественные институции царского времени, но и вообще позволило ей жить по Уставу 1836 года. То есть в стране победившей диктатуры пролетариата существовал абсолютно независимый от неё островок, живущий по собственным, да к тому же царём утверждённым уложениям! Почему? Кто разрешил?
Ленин. Того же Сергея Ольденбурга вождь лично знал с 1891 года как товарища своего осуждённого за подготовку к покушению на царя брата Александра по Студенческому научно-литературному обществу. И велел «не давать некоторым коммунистам-фанатикам съесть Академию».
Да и теоретическое обоснование было: классики марксизма про академию наук ничего не говорили, кроме того, что буржуазия превратила человека науки в своего платного наёмного работника. Вот как хочешь, так и понимай: то ли учёный – пролетарий, то ли он – платный наймит буржуазии, то ли не пойми что, но может стать платным наймитом пролетария.
Но по крайней мере, можно с академиками разговаривать.
У марксизма вообще есть замечательная черта: с помощью «Манифеста коммунистической партии» можно обосновать что угодно.
Второе. Постреволюционная Академия наук никакого разгона и не требовала. Всего 45 академиков, из коих мировой значимости именами обладали двое-трое, – это так, мелкий клуб по интересам. Не «Союз русского народа», членов которого большевики расстреливали непременно и обязательно. И потому советское руководство быстро прикинуло: куда проще и эффективнее разговаривать с отдельными учёными. Как академиками, так и прочими, но в зависимости от их полезности.
Для чего и была создана Центральная комиссия по улучшению быта учёных (ЦеКУБУ). Очень полезная организация; теперь учёным было куда обращаться с просьбами вроде такой: «Отсутствие своевременной помощи лишит меня возможности исполнять мои обязанности профессора высшей школы, так как не в чем будет выйти на лекции». [114]
Про тяжёлый 1918 год – ясно, но даже в начале 1920‐х годов молодой учёный согласно действовавшим тогда нормам так называемого академического обеспечения получал денежное содержание в размере от 5 до 20 довоенных золотых рублей в месяц. В то время как пуд ржаной муки стоил в той же валюте 1 руб. 15 коп.
При этом те деньги выплачивались нерегулярно: сумма задолженности научным работникам только по Москве и Петрограду составляла в ноябре 1921 года 1 млн руб. По провинциям даже и этих данных нет; известны лишь упоминания в документах, что там имеются большие проблемы с выплатами академического обеспечения учёным, так как на местах отсутствует товарная и денежная масса. [114]
Так что прежние предложения академикам сосредоточиться на новых задачах, прежде всего по изучению производительных сил России, по развитию энергетики, по правильному размещению промышленности, прозвучали в 1918 году повторно уже с призывно улыбающейся за плечами власти ЦеКУБУ. И на сей раз были приняты. В индивидуальном порядке.
И так бы все продолжалось, если бы в ноябре 1927 года в Советском Союзе не произошёл мятеж и как результат – государственный переворот. Ровно через 10 лет после Октябрьского переворота, причём день в день, 7 ноября 1927 года, люди Троцкого спровоцировали во время праздничных демонстраций беспорядки под лозунгами «возвращения к ленинскому курсу». Люди Сталина мятеж ликвидировали, а мятежников побили. А затем зачистили. Сначала политически, как Троцкого, отправленного в Алма-Ату и далее высланного из СССР, позже – и физически.
И стали строить социализм в одной, отдельно взятой стране. «Восемнадцатое брюмера» товарища Сталина свершилось.
Так и получилось, что на самом деле ленинский курс на мировую революцию при диктатуре пролетариата на захваченной ею территории России был торпедирован. Это, собственно, известная история. Просто наши историки стеснялись называть вещи своими именами, потому как идеологическая традиция требовала жёстко: как захватил Ленин власть в 1917 году, так и шли товарищи ленинским курсом вплоть до августа 1991 года.
На советской науке это отразилось так, что победившие сталинские государственники решили поинтересоваться: а чем, собственно, занимается Академия наук СССР? Становится ли она «передовым отрядом советских учёных»?
Оказалось, что не особенно. Академики так и сидели в своей хрустальной башне, и польза от них пролетариату была, мягко говоря, неочевидна.
Нужны пролетариату самолёты? Да всё ясно: конечно! Есть у нас для этого ЦАГИ? Есть. А что делает Академия наук? Нет, не создала Академия наук своего самолёта.
Всё понятно и с радием. По тем временам он считался суперперспективным веществом, пригодным для использования во многих видах техники и даже в быту. Им покрывали стрелки часов и ёлочные игрушки, его добавляли в косметические средства и даже в зубную пасту и питьевую воду. От него ожидали переворота в науке и технике. Значит, нужен пролетарию и Радиевый институт. А что Академия наук? Никто не знает, что от неё ожидать в смысле радия.
Ясно всё и с оптиками, и с химиками, и с геологами, и с материаловедами. Тем более понятна была польза от тех, кто, как Роберт Классон, развивал энергетику, выполнял план ГОЭЛРО.
Правда, конкретно с Классоном у советского руководства, включая Ленина, получались какие-то вечные трения. Отчего прямо на заседании Высшего совета народного хозяйства – ВСНХ – 11 февраля 1926 года Роберт Классон и скончался от разрыва сердца. Но это вопрос другой. Главное же, что понятно, кто делает советской власти электрификацию. А что делает Академия наук?
В общем, естественно было появление организаций, системно претендовавших на то, чтобы стать подлинным центром науки в России вместо АН СССР. Например, Всесоюзная ассоциация работников науки и техники для содействия социалистическому строительству в СССР (ВАРНИТСО), которая в целом справедливо констатировала:
«Академия наук в настоящее время еще находится во власти реакционных традиций и кастовой ограниченности. Благодаря этому при наличии крупных работ отдельных академиков она не сумела связать свою работу с нуждами и потребностями социалистического строительства и не является организацией, руководящей научной жизнью Союза. Творческая научно-исследовательская работа после Октября пошла в значительной мере мимо Академии наук». [153]
Вручение АН СССР правительством нового устава 18 июня 1927 года тоже не помогло преобразованию её в «передовой отряд советских учёных».
На следующий год провели добор новых действительных членов. Из коммунистов. Не помогло.
Ещё через год в академии провели чистку, удалив наконец непременного секретаря С.Ф. Ольденбурга. Встряска есть, результата нет.
Тогда в декабре 1929 года было открыто уже серьёзное «Академическое дело», по которому оказалось арестовано свыше 100 человек.
Результат вышел печальным: пострадали главным образом историки и гуманитарии. Что, конечно, удовлетворило разных коммунистических идеологов, но никак не помогло наладить устойчивый научно-технический прогресс для победившего пролетариата.
Таким образом, к 1930 году АН СССР организатором и штабом такого прогресса стать никак не могла. Но поскольку прогресс необходим и востребован, то как в 2010–2020‐х годах целый ряд пустот Российской академии наук заполнили НИЦ «Курчатовский институт» и ряд других национальных исследовательских центров, так в 1930‐х годах центром науки в СССР стал Ленинградский физтех.
И прежде всего – в силу самой философии, заложенной при создании «первого большевистского», о которой уже говорилось: здесь исследования были ориентированы прежде всего на практический результат. Институт Иоффе тем и выделялся, что исследовал не какие-то далёкие от жизни фундаментальные проблемы (хотя и их тоже, но – опосредованно, как теоретическое подспорье практическим поискам), а занимался тем, что позднее стали называть прикладной наукой. То есть тем, что нужно здесь и сейчас тому самому народному хозяйству.
Сам ЛФТИ и входил-то тогда в систему Высшего совета народного хозяйства (ВСНХ). Впрочем, это обстоятельство не мешало разным интриганам и горлопанам обвинять физтех именно в том, чем он не являлся.
Вот, например.
Июнь 1938 года. Самая махровая ежовщина. Л.П. Берия, позднее кровавой ценою образумивший сорвавшийся с тормозов НКВД, ещё даже не первый заместитель народного комиссара внутренних дел СССР Н.И. Ежова. Им он станет в августе. А возглавит внушавшее страх ведомств только в ноябре, после чего без меры раскрутившееся колесо репрессий начнёт замедлять свой ход и «социалистическая законность» начнёт восстанавливаться.