Результатом был не только очевидный рост взаимной эрудированности в разных вопросах физики, но и общий подъём… ну, скажем, качества исследований, если такое понятие понимать корректно в применении к науке. Потому что дискуссия – это, как ни крути, одна из ипостасей конкуренции. А значит, учёные таким образом не только обогащают друг друга, но и в известном смысле контролируют, немедленно указывая на слабости в позиции другого.
В начале же, в августе 1930 года, сразу после доклада о прибытии директор института Абрам Фёдорович назначил Александрова в отдел тонкослойной изоляции, руководителем которого был А.К. Вальтер. Заниматься предложил физикой диэлектриков. Дмитрию Наследову, которого тоже перетащили из Рентгеновского института, Иоффе отвёл тематику физики полупроводников.
Обе темы – огромны, обе – перспективны до дрожи в пальцах. Исследование свойств диэлектриков открывает дорогу к получению тонкослойной изоляции для электропроводки, а это миллионы рублей, сэкономленных только на материалах. В этих же работах – выход на новые диэлектрики, такие, например, как полистирол. А это уже не только сам по себе прекрасный изолятор для нашей северной страны – с его высокой, до минус сорока, морозостойкостью и отличными диэлектрическими свойствами, но ещё и перспективный конструкционный материал. В воде не растворяется, легко формуется, ибо термопластичен, хорошо обрабатывается механически, отлично склеивается. Значит, что? – электрика, особенно в области изоляционных материалов в высокочастотной технике. А также: строительство, медицина, всякая бытовая мелочь, вроде небьющейся посуды, надёжная упаковка и так далее. Даже детские игрушки.
Вообще, стоит отметить, что именно тогда, с начала – середины 1930‐х годов начали разрабатываться основы физики полимеров как конструкционных материалов. Что, как мы сегодня видим, закладывало и фундамент целого технологического уклада. В котором полимеры «сидят» настолько плотно, что без них уже и не мыслима сама нынешняя цивилизация.
Анатолий Александров стоял у истоков этих технологий.
Следующий шаг – в смежные области. От диэлектриков к таким свойствам пластических масс, которые позволяют использовать их в качестве присадок к различным материалам, чтобы задавать им нужные свойства. Например, разработать высокоморозостойкую резину из синтетического каучука – опять же громадное значение уже не только для народного хозяйства, но и для обороны, ибо это – надёжные шины для самолётов.
А.П. Александров с сотрудниками лаборатории ЛФТИ.
Из открытых источников
Такие работы делали ЛФТИ уникальным центром науки. Причём науки прикладной, отвечающей на совершенно объективные требования индустриализации, что разворачивалась в СССР. Физтех, не отказываясь, разумеется, от теории (теоретики здесь были сильнейшие), решал дилемму между фундаментальными и прикладными исследованиями в пользу последних. За что и ценился руководством страны несравнимо выше той же Академии наук.
А вот в бытовом смысле жизнь на новом месте поначалу складывалась тяжеловато. Для жилья молодым физтеховцам определили ленинградский Дом учёных. Располагался он во дворце великого князя Владимира Александровича, младшего брата Александра III, то есть дяди последнего царя. Прекрасное здание на самой Дворцовой набережной, в двух шагах от Зимнего, ныне Эрмитажа. Но, как и во многих строениях послереволюционного Петербурга-Ленинграда, за красивым фасадом скрывалось довольно унылое содержание. Прежние кабинеты были превращены в спальни на пять-шесть коек, канализационные сети подтекали, отопление просто отсутствовало. То есть что-то вроде того общежития студентов-химиков имени монаха Бертольда Шварца из гайдаевской экранизации «Двенадцати стульев». Только не так смешно: по дому бегали громадные крысы и ничего не боялись. Настолько бесстрашны они были, что через сорок лет Анатолий Александров вспоминал, как приходилось спать, закрываясь обязательно с головой, «потому что иначе могли башку поесть»…
Вторая жизненная трудность была связана с продовольственным и денежным положением. Начало 30‐х годов в Ленинграде – это время постоянных перебоев с продуктами, регулярной их нехватки. В городе и области действовала карточная система. Со взрывным ростом населения вследствие индустриализации она не справлялась – только за четыре года (1928–1931) число постоянных жителей города увеличилось более чем на миллион.
И закупками на рынке эти проблемы было не компенсировать – не слишком-то велики были тогда зарплаты научных работников младшего уровня вроде Александров с Наследовым.
Тут стоит вспомнить уже о той системе оплаты труда учёных в СССР, что действовала в 1930‐х годах. Классовый и академический пайки для них уже приказали долго жить, и для работников науки действовал тариф, основа которого была разработана ещё в 1922 году. В 1927 году для оплаты труда учёных введена штатно-окладная система. Он и была окончательно утверждена положением СНК СССР от 22 августа 1930 года. Согласно ей, ассистент получал 175 рублей в месяц, что соответствовало зарплате квалифицированного рабочего высокой категории. Доцент получал около 200 рублей, профессор – в среднем 225 рублей. Для сравнения: пуд муки на рынке стоил 20–30 рублей, килограмм мяса – 3–4 рубля, пуд картофеля – 9 рублей. [114]
Словом, после весьма даже сытого в те годы Киева, где никакого намёка не было на продовольственные трудности, Анатолий с Дмитрием не то что совсем бедствовали, но жили туговато. Однако голь на выдумки хитра. Особенно когда она – голь научная. Пораскинув мозгами вместе со ставшим близким другом физтеховцем Павлом Павловичем Кобеко, с которым они вместе работали над теми самыми «неубиваемыми» шинами для самолётов, учёные подались по сёлам. С взаимовыгодным коммерческим предложением – святую воду в обмен на продукты.
Правда, в роли «святой» выступала обычная дистиллированная вода, но это ведь детали, не так ли? Главное, что она не цвела, а каким способом это достигнуто – чудом или наукой, – не принципиально. Правда, священники были недовольны. Но в те годы их мнение никого не интересовало. Да и немного их оставалось в окрестностях «колыбели революции».
Здесь же, в ЛФТИ, Анатолий Петрович определился наконец со своей личной жизнью. Неисправимый холостяк, известный своими похождениями сначала в Киеве, а теперь и в Ленинграде, неожиданно влюбляется в своего соавтора по некоторым работам на темы электрических свойств твёрдых тел. Этим соавтором была сотрудница ЛФТИ Антонина Михайловна Золотарёва.
Будущий близкий сотрудник и ученик Александрова Вадим Регель вспоминал «оригинальный способ», каким тот предпочитал посещать свою избранницу в снимаемой ею комнате: по стене через окно на втором этаже. Для чего служила эта лихость и гусарство, в воспоминаниях не обозначено, но это, во всяком случае, даёт представление о физической форме 27‐летнего учёного.
Почти сразу же, в 1931 году, молодые сыграли свадьбу. Но семейной лодки хватило только на два года плавания. В 1933 году А.П. Александров и А.М. Золотарёва развелись, а появившийся у них в 1932 году сын Юрий остался жить с матерью.
В том же 1931 году в возрасте 67 лет скончался в Киеве отец Анатолия Пётр Павлович. Он к тому времени был уже пенсионером. Сестра Валерия после смерти отца переехала к брату и с тех же 30‐х годов всю жизнь прожила с его семьёй. Конечно, с точки зрения чисто женской судьбы отсутствие собственной семьи – большое жизненное несчастье, но вот сам «клан» Александровых этим ещё раз подтвердил соединявшую его всю жизнь любовь и взаимопомощь.
Это, кстати, можно видеть и на примере брата Анатолия Бориса. Он тоже учительствовал и также пережил Гражданскую войну в Киеве и в той же Марьяновке. В селе преподавал естествознание и делал это настолько хорошо, что был замечен и приглашён в Киев на административную работу по линии Наробраза. Однако тоже перешёл на научную стезю: окончил химический факультет Киевского политехнического института, стал ассистентом кафедры физики в Киевском горном и Киевском рентгеновском институтах.
А при первой возможности брат Анатолий, уже твёрдо закрепившийся в ЛФТИ, ставший там заведующим лабораторией и одним из любимчиков Иоффе, перетащил старшего брата в физтех. И это было не возращение «долга» за Марьинку – о подобных категориях и разговора в семье не было (хотя бабушка Анна как раз чисто по-немецки долги даже с дочки спрашивала). Нет, стоит повторить ещё раз: такие, в хорошем смысле «клановые» и «родовые», отношения были и на всю жизнь остались естественны для этой семьи.
Выписка из протокола заседания Президиума АН СССР
от 14 сентября 1939 г. об утверждении А.П. Александрова
в должности заведующего лабораторией. Архив РАН
Примечательно, что во время войны братья работали как бы «против друг друга». Если Анатолий занимался технологиями спасения кораблей от магнитных мин, то Борис магнитную мину изобрёл, сконструировал и испытал. Правда, противотанковую. По итогам своего «противостояния» оба брата получили ордена: Анатолий – Ленина, Борис – Трудового Красного Знамени. Но до этого было ещё далеко.
Летом 1933 года Анатолий познакомился со второй женою и настоящей своею творческой музой до конца их общей жизни – Марианной Анатольевной Балашовой.
Анатолий Петрович любил приезжать в Киев в отпуск, встречаться там с друзьями, поплавать на лодке по Днепру. Устраивал настоящие сплавы по реке, с длительными походами, остановками и ночёвками на природе.
М.А. Александрова (Балашова). Из семейного архива
П.А. Александрова
В конце июля 1933 года одна из таких поездок привела его на биостанцию близ деревни Злодиевка. Здесь находилась тогда со своей дочерью старая знакомая Анатолия Надежда Петровна Балашова. Кстати, по некоторым данным, она, урождённая Беклемишева, происходит из того древнего знаменитого рода, имя которого осталось при одной из башен Московского Кремля.