Знакомы были Надежда Петровна и Анатолий Петрович через свои кружки: Александров вёл физико-химический, а она – лепки и рисования.
Здесь и произошла встреча с подросшей и ставшей настоящей красавицей дочерью Надежды Петровны Марианной. Мара, или Мака, как её звали в семье, была знакома Анатолию ещё с 1924 года, но тогда это была просто 13‐летняя девчонка, мало чем выделявшаяся на фоне других. А вот как раз об Анатолии, носившем тогда роскошную шевелюру, уже знал весь Киев, в том числе о его весёлых проделках на пару с братом Борисом.
Так или иначе, вместо прежней девчонки Анатолий увидел настоящую, что называется, «атмосферную» женщину. Которая как раз 1 августа отмечала свой 22‐й день рождения. Не влюбиться было сложно.
Правда, Александров переживал, что его новая избранница на 9 лет младше его и не станет ли такая разница в возрасте критичной для необходимого в дружной семье совпадения интересов. Друзья и родственники убедили его, что подобные волнения напрасны, а вся дальнейшая жизнь подтвердила их 100‐процентную правоту. Очень скоро Анатолий и Марьяна, как он её называл, поженились, и она переехала к нему в Ленинград. Жить там они стали в отдельной квартире прямо в здании, где размещался физико-технический институт.
А в 1937 году у четы Александровых появился первый ребёнок – сын, которого назвали Александром.
Правда, из-за очередной шутки отца к нему прилепилось другое имя – Иван. Было это так:
«Дело шло к началу рабочего дня, я поехал в институт. И тут же, сразу, на лестнице на второй этаж, встретил Абрама Федоровича. Он посмотрел на меня и спросил – Анатолий Петрович, что с вами такое? Я сказал – Абрам Федорович, у меня родился сын. Он спросил – все благополучно? Я говорю – да. Он сказал – поздравляю и сочувствую. Надо вам сказать, что когда он еще не родился, то мы все смеялись над Марьяной и говорили ей, что у нее родится обязательно двойня – Ванька и Манька. Но когда родился только один, я всем разослал телеграммы: «Манька не состоялась, Ванька кланяется». А тем временем Марьяна назвала его Александром. Вот так и получился Александр-Иван Александров». [230]
Так мальчика и звали. Даже в университете и потом на работе. Александром Анатольевичем он окончательно стал лишь тогда, когда начал заведовать лабораторией в Институте молекулярной генетики РАН.
Где-то через год после начала работы в ЛФТИ Анатолий Александров попал в довольно сложную этическую ситуацию. Он вспоминал о ней так: «Первые работы, которые я там делал, имели чисто вспомогательный характер. А потом мне поручил Абрам Фёдорович разобраться в том, почему в тонкослойной изоляции не удаётся реализовать те эффекты, которые были обнаружены в своё время им, Курчатовым, Синельниковым и другими». [166]
В целом это было дальнейшее развитие работ самого Иоффе, который провёл исследования, вроде бы показавшие, что электрический пробой диэлектрика происходит путём лавинного процесса ударной ионизации ионами. При таком механизме в тонкой плёнке не может развиться лавина ионов, и поэтому тонкие плёнки должны обладать в десятки раз более высокой электрической прочностью.
Весьма важно было также политическое и экономическое значение этой задачи. Дело в том, что работы физтеха и лично Иоффе по тонкослойной изоляции курировались на самом верху. Академик не жалел сил для того, чтобы убедить руководителей партии и правительства больше вкладываться в физику, чтобы построить фундамент техники и технологии будущего. Понятно, что создание тонких изолирующих плёнок с высокой прочностью на пробой могло стать убедительнейшей иллюстрацией этого тезиса: тонкие, а следовательно, недорогие изоляторы помогли бы значительно снизить стоимость передачи электричества на большие расстояния.
И, казалось, всё шло к торжеству этих планов. После экспериментального подтверждения результатов Иоффе с тонкослойной изоляцией в лаборатории компании «Сименс» в развитие этих работ готовы уже были включиться американцы. Более того, за академика Иоффе лично «вписался» председатель ВСНХ Валериан Куйбышев. И не где-нибудь, а на XVI съезде партии: «Работа эта еще не закончена, но академик Иоффе считает, что после года работы он доведёт её до благополучного конца. Результаты этой работы поведут к серьёзному перевороту в изоляционном деле и в электротехнике вообще». [167, с. 32]
Тому, кто не помнит жизнь при советской власти, трудно понять всё значение времени и места. Ведь всё, что говорилось на съездах партии, было чем-то близким к божественному откровению. А тут ещё и деньги огромные были выделены в 1929 году на развитие этих исследований: 300 тысяч рублей советскими и ещё 60 тысяч в твёрдой валюте.
Таким образом, Александров оказался включён в число разработчиков проекта национального уровня, а это – эскалатор на научный олимп. Тем более что немало уже сделано самим Иоффе: проведены опыты, получены надёжные результаты, подтверждённые немецкими учёными в Берлине. Молодому исследователю, которому известнейший учёный оказал великое доверие, поручив завершить свои исследования, оставалось лишь подтвердить полученные результаты. А также аналогичные результаты Курчатова, который вообще отличался чрезвычайно строгой личной организованностью и умением организовывать других. И Синельникова, которого сам Резерфорд характеризовал как «человека больших способностей, хорошо владеющего экспериментальным искусством».
Однако их результат Александров… не подтвердил. Вот не получались у него те же характеристики – и всё! Работа, имевшая огромное значение для народного хозяйства, для реализации энергетических задач первой пятилетки, опровергалась и обессмысливалась новичком и вообще вчерашним школьным учителем.
Что делать? В ответе на этот вопрос проявился весь Анатолий Александров как учёный.
Во-первых, он ещё раз проверил и перепроверил и в итоге безупречно подготовил методическую сторону работы. Во-вторых, он зашёл с главных козырей: терпения и труда, которые, как известно, всё перетрут. Для чего и бился в лаборатории буквально с утра до ночи. В-третьих, он предъявлял и свою методику, и получаемые согласно ей результаты коллегам. В том числе заинтересованным Иоффе и Курчатову. Наконец, в-четвёртых, он решил полностью воспроизвести их старые опыты, чтобы обнаружить наконец этот проклятый эффект электрического упрочения диэлектрика при переходе к его тонкой плёнке. Более того, опыты воспроизводились на тех же стёклах, с которыми ранее работал Курчатов.
И… получилось! Ура?
Да, получилось. Но только выяснилось, что открытый эффект стал результатом погрешности самой прежней методики! Основные опыты, которые лежали как фундамент в теории, оказались неверными.
Это был огромный, это был чудовищный афронт! После которого заново надо было подходить к целому направлению в электротехнике и электропромышленности. Пусть 1937 год ещё не наступил, но «процесс Промпартии» по делу «о вредительстве в промышленности и на транспорте» только что прошёл. И «Шахтинское дело» о вредительстве и саботаже тоже все помнили.
Тогдашнее душевное содрогание Александрова можно и сегодня прочувствовать в его словах: «У меня было тяжелейшее положение: мне, мальчишке, опровергнуть результаты Иоффе и его ближайших сотрудников!» [133]
И тут он убедился в поразительной принципиальности настоящих учёных:
«Курчатов долго сидел в моей лаборатории и мерил вместе со мной. До часа ночи просидел Иоффе, и в результате мною совместно с ним была опубликована работа, в которой исправлялась ошибка академика и его сотрудников.
Казалось бы, что такая ситуация могла поставить меня в сложное положение в институте. Однако всю жизнь Иоффе, Курчатов и другие физтеховцы всячески поддерживали мои работы и ни в чем не проявляли какой-либо обиды. А Игорь, написавший к этому времени монографию о сегнетоэлектричестве, подарил ее мне с надписью: «Как материал для опровержения». [133]
Что же до Александрова лично, то этот случай показал: его научные труды отличаются особой надёжностью и фундаментальностью. К ним с того раза стали относиться как к заслуживающим безусловного доверия. А ведь он ещё не был даже кандидатом наук. Диссертацию по теме «Пробой твёрдых диэлектриков» он защитил только в 1937 году…
Но главное – у него была своя работа. Крайне интересная. И дававшая интересные результаты. Недаром научный мир страны относил Александрова к первой тройке выдающихся специалистов по полимерам. Скажем, совместные с Юрием Лазуркиным публикации в «Журнале технической физики» в 1939 году по исследованиям механических свойств стеклообразных полимеров практически единогласно были признаны основополагающими в этом разделе физики полимеров.
Абрам Фёдорович Иоффе так и вовсе говорил приватно, что считает Александрова самым сильным в физике полимеров. Конечно, у директора института были собственные соображения относительно научной судьбы своего любимца. Сколько бы ни говорили об атоме, народнохозяйственные задачи для ЛФТИ никто не отменял, особенно в свете партийной критики и времени на дворе. Его оценка – явный стимул к продолжению исследований. И признание со стороны одного из главных научных авторитетов России, как бы там ни высказывался Вернадский про «моральную фальшивость» Иоффе. Впрочем, что и взять с человека, который науки биологические и гуманитарные относит к наукам геологическим…
Плюс Александров читал курс экспериментальной физики на физико-механическом факультете Ленинградского политехнического института. И к лекциям он привык готовиться так же, как к докладам некогда на кружках или вот на семинарах в ЛФТИ. А это тоже – время. Общение со студентами. Зачёты, вопросы на сообразительность с целью поиска талантливых будущих сотрудников. Вроде бы и ничего особенного, но как-то так всё равно получается, что полдня на это всё отдай, не греши…
Ну и руководство лабораторией – само собою. А это же не просто некая научная повседневка-текучка по какому-нибудь, например, сравнению свойств резин из натурального каучука и искусственных полиизопреновых и других каучуков, приносящая только удовольствие. Это ещё и всяческие привходящие, дополнительные з