Вот только велись эти исследования в условиях, от академических весьма далёких. Всю первую зиму в здании, где разместили ЛФТИ, было холодно, покуда уже летом 1942 года отопительную систему не отремонтировали водопроводчики 387‐го авиационного завода, сюда же, в Казань, эвакуированного из Ленинграда.
Наряду с холодом донимал и голод. Судьба, что ли, у русских в ХХ веке такая – всё время в голодухе жить? Выдавали в первое время по 600 граммов хлеба на сотрудника, а то и меньше. Да ещё в столовой по талону миску горохового супа или каши можно было съесть.
Но на сотрудника – значит, на семью. А в семье, как правило, больше никто не работал – где её найти было, работу-то, в забитой эвакуированными интеллигентами Казани? И поди накорми жену с детьми, даже если ты им ту гороховую кашу из столовой носишь…
Голодали практически все. Невестка Анатолия, жена брата Бориса Наталья, дошла до настоящей дистрофии. В 1944 году она умерла от её последствий. Хотя То, как его называли по старой памяти в семье брата, помогал им при возможности – когда удавалось подстрелить кого-нибудь на охоте из разрешённого после получения Сталинской премии ружья. Эту премию вместе с орденом Ленина Александрову присудили в 1942 году за работу по размагничиванию кораблей.
«Мама умерла от голода в Казани. Все недоедали, знаете ли… Она нам отдавала часть еды. Дистрофия была у всех. Отец тоже был очень плох. Семья дяди, который уже был членом-корреспондентом АН СССР и пользовался дополнительным снабжением, нас как-то подкармливала», – вспоминал уже в наше время племянник Анатолия Петровича Евгений Борисович Александров, тоже позднее ставший академиком. [64]
Там же, в Казани, едва не умер Игорь Васильевич Курчатов, заболев тяжёлым воспалением лёгких. Это случилось в первую же военную зиму.
Когда Александрова с группой откомандировали из Севастополя в Мурманск, Курчатов со своей группой сперва оставался в Крыму. А после того как здесь нужда в специалистах ЛФТИ ушла (размагничивание вполне освоили моряки здешней военно-морской базы), учёных переправили в Поти. Здесь они тоже помогали внедрять «технологию ЛФТИ», чем и занимались вплоть до января 1942 года. Соответственно, оставались одеты в то же, в чём летом прибыли в Севастополь. Моряки, конечно, поделились бушлатами, но что такое их бушлаты? Так, пальтишко суконное…
Вот в нём и возвращался с Кавказа из командировки Игорь Курчатов. В самые лютые, сорокаградусные морозы в январе 1942 года. А на одной из станций обнаружился в вагоне тифозный больной. Пока ждали перевозку, пока человека снимали с поезда, пока как могли дезинфицировали вагон, пассажиров так и держали на перроне. И в Казань Курчатов доехал уже больным, свалился сразу же. Поправляться начал только в марте.
А в это время в Ленинграде в блокаду умер отец Курчатова. Мать попала в число эвакуированных, но блокадной слабости не преодолела и умерла по пути к сыну в Вологде.
Это тоже к вопросу о цене войны для русского народа…
Семья Александровых жила на том же положении, что и все эвакуированные. В чужом доме, у жительницы Казани Алевтины Чуриной, в холодной, но зато довольно большой и самой светлой комнате. В одном помещении живут четыре человека – сам Анатолий Петрович, когда приезжал из своих командировок, его жена Марианна Александровна с сыном Александром-Иваном, а также старшая сестра Александрова Валерия Петровна.
Хозяйка дома позднее вспоминала, что ни между ею и этой семьёй, ни в внутри семьи Александровых за всё время «не возникло ни одного хотя бы маленького неудовольствия или какого-то чисто житейского конфликта». «Мелочное и мелкое не существует для семьи Александровых». [203]
Гостеприимство и чуткость, несмотря на войну и занятость, – вот что ещё выделяет эта, в общем-то почти чужая для них женщина: «Анатолий Петрович и Марианна Александровна с большой чуткостью, вниманием и деликатностью относились ко мне и моей семье. Наши семейные проблемы обсуждались ими так же заинтересованно и серьёзно, как их собственные, и неизменно разрешались мудро. Наши боли они принимали близко к сердцу. Когда в 1943 году умер мой муж, Анатолий Петрович хлопоты по похоронам взял безоговорочно на себя. Как самый родной и близкий человек». [203]
Марианна Александровна тоже сильно отощала, вплоть до дистрофии. Или уже за гранью? Как оценить 42 килограмма её тогдашнего веса?
Ради избавления от авитаминоза она ходила с сыном Сашей на реку Казанку, собирали там шиповник. Сестра Анатолия Валерия Петровна копала корни от лопухов, их варили и ели. Правда, когда из командировок возвращался глава семьи, то наступало сытное время. Не из-за пайка какого-то и даже не из-за Сталинской премии I степени, а потому, что он со старшим сыном выезжал на реку, где они глушили рыбу.
Только ведь и не сидел Анатолий всё время в Казани, по командировкам его много носило.
Так, в январе 1942 года, в самую тяжкую пору блокады, Анатолий Александров был командирован в Ленинград. Здесь он до мая передавал черноморский опыт по размагничиванию кораблей.
Впоследствии он вспоминал:
«Поразительной была жизнь в блокадном Ленинграде. Смерть здесь была совершенно обыденным явлением. Трупы лежали прямо на тротуарах, засыпанных глубоким снегом, люди шли по тропинкам, переступая через них. Грузовики, полные трупов, везли их в траншеи на кладбище, сверху сидели грузчики и жевали свой хлебный паек. Докукин, сотрудник ЛФТИ, когда я зашёл к нему в лабораторию, показал мне, какую крысу он поймал и долго обсуждал, как ее приготовить – тушить или жарить на олифе. Валя Иоффе, придя к Кобеко, вполне спокойно советовала ему снять перчатки с лежавшего неподалёку покойника». [133]
Летом на юге немцы начали новое наступление. Уже достаточно скоро германская армия подошла к Сталинграду. По приказу Наркомата ВМФ Анатолий Петрович в начале августа 1942 года отправляется туда. Ему поручено проверить состояние дел с размагничиванием речных судов.
И вот картина вблизи Сталинграда: «Когда мы подъезжали к городу, оказалось, что над ним тучи немецких самолётов, идет жесточайшая бомбёжка Сталинграда, с южной стороны наступают немецкие танки и уже подошли довольно близко к реке Царице. Немецкие группы самолётов подлетали одна за другой, в городе мы насчитали больше 50 больших пожаров». [193, с. 60]
Тогда немцы ещё не разбили сам город в том страшном налёте 23 августа, когда тысячи людей погибли в образованном сплошными пожарами «огненном смерче», но Волгу они уже пытались перегородить, забросив в реку около 350 донных мин.
И именно в Сталинграде была ещё раз зримо явлена эффективность и надёжность разработанной Александровым «системы ЛФТИ». Случилось так, что, несмотря на малые расстояния между минами на дне реки и корпусами проходивших над ними кораблей, не произошло ни одного случая подрыва размагниченного судна именно на них. Кроме одного – когда вполне разумный вице-адмирал Борис Хорошхин, командовавший бронекатерами Волжской флотилии в Сталинграде, сам в 1941 году возглавлявший госкомиссию по приёмке «системы ЛФТИ» на «Марате», поторопился выйти на траление на своём катере, который не был до конца обработан и требовал дополнительного размагничивания. Вышел, несмотря на то что сотрудник Александрова Юрий Лазуркин выдал письменный (!) запрет на это. Вышел… и подорвался. Погиб 1 августа со всей командой.
Но зато все всё поняли про истинную цену того, что делает команда Александрова. Жизнями измерялась та цена…
После Сталинграда работы по противоминной защите кораблей практически завершились: на всех флотах уже были созданы соответствующие службы, и специалистов из физтеха только иногда призывали на помощь. Но сами работы по этой тематике продолжались: сотрудники института принимали участие в разработке магнитометров новых классов, преподавали на подготовительных курсах для флотских и армейских специалистов по размагничиванию.
В Казани в 1943 году в семье Александровых родился второй сын. Назвали Петром. Но тут же возникла большая проблема: из-за голода у матери не было молока. И новорождённого младенца пришлось поить… сладким чаем! Слава Богу, что Абрам Фёдорович дал отпуск, несмотря на запреты военного времени. Удалось две недели пожить в детском академическом лагере в Шаланге, где Анатолий навострился глушить рыбу толом, что прихватил из лаборатории, – занимались в ту пору повышением возможностей взрывчатки. А добытых таким образом лещей меняли на рынке на масло и молоко.
А вскоре удалось договориться и перевести малыша вообще на коровье молоко. Так и спасли Петьку. Да и Марьяну тоже…
Хлопотный год был 1943‐й. Хлопотный и голодный…
Глава 2Неожиданный атом
Обвинители физтеха и лично Иоффе – те самые, что в 1938 году вменяли ему в вину отрыв науки от техники, «от задач народного хозяйства» – ссылались на то, что в ЛФТИ начали разворачиваться работы, непонятные для непосвящённых.
Это были работы над атомным проектом.
Нет, в те годы это не был ещё тот Атомный проект, который известен нам из истории. Это вообще ещё не было проектом – физики только нащупывали понимание, на что по-настоящему способен атом. И уж тем более это понимание было недоступно «гражданским». И в тех обвинениях против Иоффе, якобы заставлявшего ЛФТИ отрываться от практики, Александрова в его защитительном выступлении пытались срезать именно вопросом: «А что по ядру? Какая польза?»…
Ведь это сегодня понятно, что первое в России и второе в мире удачное расщепление 10 октября 1932 года атомного ядра в Харьковском физтехе – это был огромный научный успех советских учёных. Но что от этого получит народное хозяйство страны? Это было примерно на том же уровне осознания, как сегодня – инвестиционная привлекательность реликтового излучения. Да, подтвердили, что атом делим. И учёным, конечно же, было очень интересно, что это даёт. Но что это даёт для выполнения пятилетнего плана? Отнюдь не праздный в те годы вопрос. В те годы от него могло потянуть и тухлым духом вагонзака, и бесцветным ароматом колымской метели. А то и кислым запахом ствола у затылка…