После вторичной командировки, когда он уже прожил в Москве несколько месяцев, по приезде в Казань на эту тему не было сказано уже ни слова. Курчатов лишь сообщил, что ему нужны люди, что Харитона он забирает, Алиханова хочет забрать, а Александрова просит об этом подумать. Но весь разговор опять-таки строился на абсолютной фигуре умолчания о главной задаче.
Так что уж для кого-кого, а для Александрова не было секретом, чем теперь занимается Генерал.
Примечательно было, как изменился Курчатов. Не внешне, но… Как-то ссутулился душевно, что ли. Словно принял на плечи тяжёлый груз и действительно будто бы постарел. И не только из-за бороды, которую начал отпускать и которая действительно сильно старила его в целом моложавое лицо.
На вопрос о причине внезапной бородатости Игорь лишь смеялся, что дал обет не бриться, пока не решит некую важную задачу. Но в личном общении, когда они отметили встречу за рюмочкой в закутке холодной лаборатории Александрова, за внешне прежним стилем поведения Курчатова явно ощущалась действительно некая «постарелость», которой борода как раз и подходила. Игорь не всё имел право рассказать, да и не рассказывал, но о порученном ему задании полностью умолчать, естественно, не мог. Как и о том тавро, которым прижигает душу нарочито невыразительный, но глубоко проникающий взгляд тёмно-янтарных глаз Сталина. О том вдруг обрывающем сердце понимании, что ты – ты, ты! – шагнул в пропасть. Ибо у тебя не просто нет права на отрицательный результат – отрицательный результат не имеет права быть!
А столь крайняя степень ответственности всегда старит…
И не в личном страхе тут дело, зная характер Игоря, понимал Анатолий. В конце концов, такими умами, как у Курчатова, не разбрасываются. Осудят, посадят, но вряд ли зашлют далее шарашки какой-нибудь. Где та же будет работа. Разве что – жизнь на казарменном положении.
Нет, при его крайне развитом чувстве ответственности за дело плечи Игоря сгибала именно она, ответственность за дело. И нести ему этот груз теперь долго…
Но одно внушало уверенность в успехе: видно было, что груз этот сгибал только плечи. Позвоночник Курчатова оставался прямым…
А что же Анатолий Александров? Что он делал в это время? И почему его – в будущем правую руку самого Курчатова – мы не видим ни в одном из списков участников кремлёвских «кастингов»?
Доклад по организации работ по изучению атомной энергии. Из открытых источников
Ну, с последним вопросом достаточно ясно: он и не считался специалистом по атомной тематике. У него, в отличие от авторитетного Алиханова, не было видных научных работ на данную тему. Он, в отличие от безоглядного Флёрова, не отметился никаким большим открытием в этой сфере. Ему, в отличие от увлечённого взрывами Харитона, не хватало компетентности во взрывной тематике.
Постановление ГКО о Специальном комитете при ГОКО с подписью Сталина. Из открытых источников
К тому же он вёл очень многообещающие в практическом отношении исследования высокомолекулярных соединений, и тот же Иоффе не горел желанием отпускать его куда-либо с темы полимеров.
Наконец, сам Александров, хоть и заинтересовался атомной тематикой, не испытывал поначалу вдохновения от ядерной науки, сравнимого с тем, как нравилось ему заниматься полимерами. В своих воспоминаниях Анатолий Петрович также подчёркивал, что при всём интересе к этой области у него «не было даже никакой мысли к ней близко приближаться». И именно из-за темы полимеров, по которым работа у него «шла отличная». И в институте, где «никто нас тогда не насиловал, каждый занимался своим делом», он тоже продолжал заниматься своим делом.
В общем, вполне совпадало объективное и субъективное.
Но Курчатов, что называется, уже «положил на него глаз». И в условиях войны и острой необходимости Анатолий Александров с его экспериментаторскими и изобретательскими способностями был очень нужен Курчатову. Включение практика-экспериментатора, которому можно доверять бесконечно, в Атомный проект было вполне практической целью Игоря Васильевича.
И добиваться её он стал, надо сказать, с самого начала, ещё со своей первой записки В.М. Молотову, представленной 27 ноября 1942 года. Несмотря на все объективные обстоятельства, в ней Курчатов предлагал привлечь к работам по созданию советской атомной бомбы не только очевидных «Алиханова А.И., Харитона Ю.Б. и Зельдовича Я.Б.», но также и «Александрова А.П. с сотрудниками его группы». Так что Игорь Васильевич с самого начала стал потихоньку, исподволь, втягивать «Анатолиуса» в свои дела. Вернее, в дела атомные.
И совершенно нельзя исключить, что в данном отношении Курчатовым двигали не только личные моменты типа дружеских отношений с Александровым, но и память о том, что именно его чутьё, как и простая человеческая порядочность и верность, спасла в 1938 году атомную тематику в ЛФТИ. То есть фактически – в России. Ведь удайся тогда тот грязный наезд «Ленинградской правды», добейся его инициаторы пересмотра научной деятельности физтеха, кто знает, как обернулось бы дело с дальнейшими атомными исследованиями в СССР. И Курчатов, чего доброго, мог бы встретиться с Королёвым на золотом прииске Мальдяк Северного горнопромышленного управления Дальстроя…
И коли уж в Атомном проекте было место – и заслуженное – Льву Арцимовичу, который на том достопамятном собрании в Ленинграде не поддержал выступления Александрова, то тем более Курчатов должен был желать присутствия последнего рядом с собою.
– Анатолиус, вы застоялись!
Нет, ну это был уже перебор! Если бы это был не Курчатов и если бы Курчатов не улыбался, такое вообще можно было бы назвать наглостью. Кто застоялся – он, Александров, застоялся? Да у него дел выше головы! В лаборатории – раз. Да ещё восстанавливать многое надо. С размагничиванием – два. Хоть флот уже сам взял эту тематику в руки, и специалистов там уже имеется немало, ну так ведь и работы добавилось. Армия наступает, флот дерётся на Балтике, Чёрном море и в Заполярье. Туда-сюда, и звонят флотские. А то и сразу с наркомата: затык у нас, подскажите-помогите!
Однако Курчатова недаром прозвали «Генералом». Он хоть и смотрит с улыбчивым прищуром, но за этой улыбочкой вдруг могут показаться зубы. Со стальной хваткой. Которые умеют вцепляться так, что уже не отпустят. Если бы Анатолий Петрович мог знать содержание «Справки Наркомата государственной безопасности СССР о научной и общественной деятельности действительных членов Академии наук СССР», он бы с нею согласился. Правда, та ещё только будет представлена Сталину, Молотову и Маленкову в 1945 году, но суть Курчатова, неизменная за все годы их с Анатолием знакомства, была выделена верно: «Обладает большими организационными способностями, энергичен. По характеру человек скрытный, осторожный, хитрый и большой дипломат». [283, с. 285]
А ведь он тогда, в том «умолчательном» разговоре в Казани, не без умысла, надо полагать, проговорился, что взял к себе кучу народа. Харитона вытащил, Панасюка, Гуревича, Михаила Ермакова. Отозвал с флота Германа Щепкина. Значит ли это, что и он, Анатолий Александров, должен попасть в эту же команду?
Ему это нужно? Это ведь значит не только стать секретоносителем высшего уровня. Это значит ещё и пройти очередную проверку. И это явно не та будет проверочка, которая дежурно пролетела перед награждением орденом и Сталинской премией за размагничивание кораблей. И ну как всплывёт, что не в 20‐м году он реальное училище окончил, а в 19‐м? А всплыть может запросто – ибо какие реальные училища в 20‐м году? Может, и гимназии ещё?
Но Александров не строил себе иллюзий, что сможет долго отнекиваться от какого бы то ни было курчатовского предложения.
К тому же у Генерала – впрочем, уже Бороды – всегда с самого начала и до конца очень хорошо физически мотивирован весь ход рассуждений. Даже и Иоффе не поможет, хоть и держит Александрова явно в любимчиках и, вероятнее всего, готовит ему место своего заместителя. Тем более что Курчатов в свой прошлый приезд в Казань уже нащупывал соответствующий подход и как-то подозрительно не огорчился, когда Александров на вопрос, не хотел бы он подключиться к его работам, заявил об отсутствии особого желания на этот счёт.
В общем, Анатолий после того разговора с Игорем снова засел за изучение всех возможных источников по атомной проблеме. Без каких-либо определённых планов, но и не просто для общего образования. Он словно чувствовал, что Курчатов с него не слезет, и исподволь изучал, чем тот его собирается занять.
Что же? Действительно, в одно время, словно по команде, были оборваны все публикации. В том числе и на темы разделения изотопов. Так что к следующему разговору с Курчатовым, тому, где тот предложит включиться в атомные работы, Анатолий был готов. В обоих смыслах – и в предположении, что от него может потребоваться, и в понимании, что он сможет сделать.
Или эту готовность следовало назвать тройной? Чувствовал также, что когда-нибудь Генерал его всё же дожмёт. Потому отвечал по-византийски: мол, особого желания ввязываться в тему нет, но думать насчёт «этих вещей» будет, и если какой-то интерес к этому начнёт образовываться, то он Игорю сообщит.
Так что когда Анатолий ехал к нему сюда, на Пыжёвский переулок, в этот непритязательный двухэтажный домик Сейсмической лаборатории АН СССР с невиданной ранее в научных институтах военной охраной, в глубине души он заранее предполагал, что Курчатов сделает предложение, от которого сложно будет отказаться. Вон даже по этим офицерам охраны в вестибюле в погонах с синими просветами, как у лётчиков, но без пропеллеров, видно, что работа идёт под грифом ОГВ – «Особой государственной важности».
Но Курчатов, как оказалось, так вопрос не ставил. Во-первых, выяснилось, что «лётчики без пропеллеров» ему подчинялись – слова присланного им Леонида Неменова, с которым Игорь ещё в 1935 году исследовал искусственную радиоактивность, заставили охрану сдуться перед новым посетителем. Во-вторых, после недолгих расспросов о жизни и делах и этого глубокомысленного вывода, будто кто-то тут застоялся, Курчатов поинтересовался, не помнит ли его друг Анатолиус о прочитанной им и рассказанной затем на лабораторном семинаре в ЛФТИ работе по термодиффузионному разделению изотопов.