Так что развернуть настоящую лабораторию удалось только в 1944 году, после возвращения в освобождённый от блокады Ленинград.
Возвращение, надо сказать, было драматичным. Про путаницы, про задержки, про нехватку уже согласованного количества вагонов и говорить не стоит. Вдруг выяснилось, что отправка уже сформированного эшелона задерживается из-за того, что в головах начальства забродила мысль о переводе ЛФТИ в Москву. А какие, мол, вопросы? Вон как Институт химической физики Семёнова разместили, при одном взгляде завидки берут! И Академия наук там же, на горах Ленинских…
Как Абрам Фёдорович эту атаку отбил, сотрудникам было неведомо. Но 3 октября 1944 года погрузились наконец в теплушки и двинулись в Ленинград. Через неделю, 11 октября, доставили в город на Неве первые 9 вагонов научного оборудования, ничего не потеряв по пути.
А потом ещё выезжали в Казань для погрузки второго эшелона ЛФТИ. В итоге окончательно вернулись домой только 28 февраля 1945 года. Зато, правда, к тому времени власти выделили ещё два больших помещения, забранные у Института химической физики на Приютской.
Было хорошо. Ленинград потихоньку отряхивался от последствий блокады. Не как собака, быстро и весело стряхивающая воду, а скорее как человек, оглушённый и упавший, а затем поднявшийся на ноги и очищающий себя от грязи.
Нет, сам город как раз грязным не был – Анатолий помнил, как поразило его во время того приезда в Ленинград весною 1942 года, что измождённые, полуживые люди выходят вычищать снег с улиц. Да, выходят по повесткам, причём повесткам военного времени и осадного положения, по мобилизации, объявленной исполкомом Ленинградского горсовета. Но – выходят! Понятно, что и без всякой мобилизации сами люди осознают, что после воистину смертельной зимы под наросшим за время её господства почти метровым слоем снега и наледи скопилось слишком много грязи, в том числе и могущей быть заразной. Да и трупы замёрзших людей там наверняка были. И всё это надо было убрать в общих – всеобщих! – интересах. Но всё же – это же какой надо было иметь характер и властям города, и его населению, чтобы после такого страшного времени обеспечивать чистоту улиц!
Но это было во время осады. А после полного снятия блокады Ленинград именно отряхивался от неё, облегчённо-радостно осматривая себя и всё вокруг. И это тоже было близко к чуду: какая радость может быть после таких-то испытаний и жертв? В каждом доме, в каждой семье лежит кто-то на Пискарёвском кладбище! А то и не один, а то и – вся семья. Но… Будто бы ничего и не было. Соседствуют рядом в каком-то чудесном калейдоскопе и суровые военные патрули – и стайки весёлых девушек в летних платьицах, колонны немецких пленных, сопровождаемые матом и скрипом зубов, – и краснофлотцы, заигрывающие с пытающейся быть суровой милиционершей-регулировщицей, побитые снарядами дома – и снимаемые с памятников архитектуры маскировочные убранства…
А.П. Александров. 1940-е гг. Из семейного архива
П.А. Александрова
Будто весь тут ужас стряхнули – и забыли. Ничего на деле не забыв…
Против ожидания, в ЛФТИ не возникло никакой трещины между теми, кто здесь оставался и всё пережил, и теми, кто был в эвакуации. Во всяком случае, Анатолий ничего подобного не замечал. Быть может, потому, что сам бывал здесь во время блокады, что по фронтам и флотам помотался под обстрелами и бомбёжками. А может быть, потому, что ничего и не было. Потому что понималось как-то обще: все делали одно дело. Просто в разных местах. Ну, во всяком случае, в их лаборатории было так: одни обеспечивали размагничивание кораблей на Балтфлоте – и где им было ещё оставаться, как не в Ленинграде? – а другие то же самое делали на других и тоже воюющих флотах.
А там и Победу справили…
Глава 5Начало главных дел
При всей важности работы – по сути, усилиями по разделению изотопов урана – Анатолий Александров закрывал участок работы, аналогичный тем, где были задействованы И.К. Кикоин и Л.А. Арцимович, – его имени нет в группе тех, кто начинал с Курчатовым Атомный проект.
Почему?
Ответа два. Нет, три.
Первый – формальный: подобного рода «работы на подряде», как лаборатория Александрова в ЛФТИ, вели для Спецлаборатории Курчатова и другие институты и отдельные научные коллективы. Вот их список, приведённый в решении Технического совета Спецкомитета от 28 сентября 1945 года:
«В целях обеспечения наиболее интенсивной разработки научных и практических задач, связанных с использованием внутриатомной энергии, Технический совет считает необходимым привлечь к указанным работам следующие организации и специалистов, а именно:
1. Физико-технический институт Академии наук СССР (директор – академик А.Ф. Иоффе)
2. Физический институт Академии наук СССР (директор – академик С.И. Вавилов)
3. Радиевый институт Академии наук СССР (директор – академик В.Г. Хлопин)
4. Институт физической химии Академии наук СССР (директор – академик А.Н. Фрумкин)
5. Институт неорганической химии Академии наук СССР (директор – академик И.И. Черняев)
6. Институт химической физики Академии наук СССР (директор – академик Н.Н. Семенов)
7. Уральский филиал Академии наук СССР (председатель филиала – академик И.П. Бардин)
8. Биогеохимическая лаборатория Академии наук СССР (директор – член-корреспондент Академии наук А.П. Виноградов)
9. Физический институт Украинской Академии наук (руководитель – действительный член Украинской Академии наук А.И. Лейпунский)
10. Физико-технический институт Украинской Академии наук (директор – профессор К.Д. Синельников)». [262, с. 30–35]
Второй ответ заключается в том, что Александров сам не очень-то хотел работать над атомным проектом. Мы об этом уже говорили: он вполне сложился как уважаемый учёный в области полимеров, с некоторым захватом также и темы полупроводников – необъятная область для приложения ума и таланта, лежащая в основе современного электронного технологического уклада. Идти с позиции признанного лидера в атомную сферу, где он будет одним из многих, да к тому же – догоняющим тех же Харитона с Зельдовичем или Алиханова с Кикоиным, – согласимся, непростое решение для любого уважающего себя специалиста в своей области знаний.
Наконец, в-третьих, – и это дальнейшая жизнь Анатолия Петровича вполне показала, – не совмещался его характер и любимый образ жизни с режимом секретности, тайны и молчания. Конечно, когда ему всё же пришлось жить в таких условиях, все эти режимы соблюдались свято, даже семья ничего не знала о его работе. Но такой режим всё же – не его. И наверняка он об этом думал, когда при встречах с ним Курчатов вновь и вновь опутывал его просьбами, предложениями и задачами, исподволь утягивая в свой проект.
И Курчатова можно было понять. Он был организатором от бога, и, как вспоминал впоследствии Александров, «уже давно, несмотря на ревность некоторых его коллег, в том числе очень заслуженных учёных, воспринимался нами как организатор и координатор всех работ в области ядерной физики». [133]
«Ревность некоторых коллег» – это, если по именам, такие глыбы, как академики Семёнов, Хлопин, Капица, Кикоин, Алиханов, а в какой-то мере и Вернадский. Но имена именами, а сложить из великих учёных настоящий работающий в унисон коллектив – задача архисложная. Скажем, по гениальному исследователю и прекрасному организатору науки Николаю Семёнову мнение руководства проекта со стороны государства вполне совпадало с мнением атомщиков: блестящий специалист, но… не потянет. Даже собственный ученик и ближайший его коллега по Институту химической физики профессор Харитон, судя по справке замначальника ПГУ П.Я. Мешика в адрес Л.П. Берии, «дал блестящую характеристику Семенову, но не выразил особого желания работать вместе с ним».
Характерны также мнения других коллег, приведённые в этом весьма обязывающем документе:
«…я обратился с таким же вопросом к акад. Алиханову. Он заявил мне, что, по-видимому, акад. Семенова неудобно было привлечь в Лабораторию № 2 на вторые роли и поэтому был привлечен Харитон.
По мнению акад. Алиханова, Семенова необходимо срочно привлечь к работам, связанным с взрывом.
Такой же вопрос я задал акад. Курчатову. Он ответил, что Семенова следует, бесспорно, использовать, но с работами по взрыву справится т. Харитон, а на Семенова следует возложить дальнейшую разработку его теорий цепных реакций.
О Семенове так же хорошо отзывается проф. Лейпунский». [267, с. 440]
То есть никаких сомнений в компетентности Николая Николаевича Семёнова ни у кого нет, но куда конкретно его приткнуть, непонятно.
В конце концов, именитому академику нашлось дело: ПГУ поддержало предложения Семенова об организации специального сектора и участии ИХФ в Атомном проекте. И 9 апреля 1946 года в постановлении Совета Министров СССР № 805—327сс было предписано: «а) привлечь Институт химической физики АН СССР (директор акад. Семенов Н.Н.) к выполнению по заданиям Лаборатории № 2 (акад. Курчатова) расчетов… б) организовать в Институте химической физики АН СССР разработку теоретических вопросов ядерного взрыва и горения…» [274, с. 582]
В постановлении СМ СССР № 1286—525сс/оп от 21 июня 1946 г. «О плане развёртывания работ КБ-11 при Лаборатории № 2 АН СССР», том самом, где говорилось о создании двух конструкций атомных бомб, Институту химической физики АН СССР было поручено выполнение теоретических и экспериментальных работ по заданиям Лаборатории № 2 АН СССР. На следующий год от ИФХ в КБ-11 в Арзамазе-16, где атомные бомбы и делались, на должность заместителя главного конструктора был назначен заведующий лабораторией ИХФ К.И. Щёлкин, а также командирована группа работников теоретического отдела ИХФ. Всё внешне строго для помощи 6‐му сектору лаборатории № 2 в изготовлении бомбы, но вот только в кулуарах наследника лаборатории, нынешнего НИЦ «Курчатовский институт», можно услышать то ли мнение, то ли предание (но уверенное, со ссылкой на ветеранов), будто вторым заданием команды Семёнова был контроль за тем, что делает команда Курчатова.