Получается, что даже будущий нобелевский лауреат в глазах и руководства, и коллег не очень-то годился на роль руководителя Атомным проектом.
Как и другие гении.
Анатолий Петрович Александров объяснял это так:
«Поразительные личные качества Игоря позволяли ему сотрудничать с людьми самых разнообразных характеров, причём люди шли на сотрудничество с Курчатовым охотно.
В их числе, кстати, были и махровые эгоисты, и охотники воспользоваться плодами чужого труда, и просто непорядочные люди, и наряду с этим – люди высоких моральных качеств, самоотверженные, готовые всё отдать другим. Нужно отметить, что люди, взаимодействовавшие с Курчатовым, всегда обращались к нему своей лучшей стороной, в результате дело всегда выигрывало. Он мог заставить работать вместе людей, просто не терпевших друг друга, – интересы дела он ставил выше человеческих отношений, мышиной возни, которая нередко встречается в научных учреждениях и очень мешает делу. В то же время Курчатов всегда ясно представлял себе человеческие качества тех, с кем работал, их стремления и интересы, он умел создать обстановку, в которой появлялась личная удовлетворенность у всех этих разнообразных людей.
Эти качества руководителя и организатора, использующего не силу, а убеждённость в том, что каждый человек может принести пользу делу, у Курчатова были совершенно поразительными. Они сочетались с постоянной приподнятостью, весёлостью, заразительной целеустремлённостью. Работа с ним всегда была сопряжена со смехом и шутками, розыгрышами и в то же время всегда была напряжённой, собранной, увлекательной.
Постепенно ревность, нежелание менять стиль работы, неумение строить коллективную работу среди учёных также заменялись признанием глубокого научного и делового авторитета Бороды». [133]
Собственно, именно эти черты как характера, так и организационного таланта Игоря Васильевича Курчатова (и личная дружба, конечно же) необоримо втягивали в орбиту его работ и планов и самого Анатолия Петровича.
Например, работа по термодиффузионному разделению изотопов урана была не просто неким заказом на подряд. Нет, разумеется, это было такое же государственное задание в рамках Атомного проекта, как и весь набор других работ. Нечто аналогичное делал, например, Исаак Кикоин, отозванный Курчатовым из Свердловска, – только он осваивал технологии газодиффузионного обогащения.
Иными словами, коготок увяз – всей птичке пропасть: Александров оказался так же втянут в решение общей задачи, как и все остальные участники Атомного проекта, пусть формально он и значился в ЛФТИ. И следовательно, точно так же утверждал планы работ, получал снабжение и делал отчёты, как и другие. И в Москву к Курчатову ездил регулярно, тем более что тот всегда интересовался чертежами установок, до которых доходил изобретательный гений Александрова.
Одна из таких поездок была связана с переходом лаборатории Анатолия Петровича в ЛФТИ от отработки технологий термодиффузионного обогащения на модельных газовых смесях – то, что делалось в Казани и поначалу в Ленинграде, – к освоению технологий конечных: разделению изотопов из газообразного сырья в виде гексафторида урана.
Это самый простой, а потому эффективный метод селекции: газовая урановая смесь получает соответствующее воздействие, и разные изотопы просачиваются сквозь мелкопористую мембрану с разной скоростью. Чем и достигается их разделение. Но если для начальных шагов по термодиффузионному методу лаборатории Александрова достаточно было поставленного во дворе локомобиля, который лаборант Константин Щербо кормил дровами, то позднее для обогатительных заводов в Сибири пришлось строить Саяно-Шушенскую ГЭС. Ибо метод газовой диффузии относительно доступен, но – уж очень энергозатратен…
Сам по себе метод термодиффузии сомнений не вызывал: всего-то и нужно, что создать разницу температур между стенками колонки с жидкостью или газом – тот самый градиент, – после чего более лёгкие молекулы начнут концентрироваться у одной стенки, а более тяжёлые – у другой. Но сомнения возникали по другому поводу: тот же Исаак Кикоин, тоже занятый на разделении изотопов урана, вообще сомневался в существовании явления термодиффузии в шестифтористом уране. Это требовало внимания, и Курчатов настаивал на продолжении работ лаборатории Александрова, поставив в декабре 1945 года перед нею задачу проверки существующих феноменологических теорий колонки и выяснения ряда зависимостей, теориями не предсказанных. Пока на модельных жидкостях, а далее – и на жидком гексафториде урана, по которому также теории не давали никакой внятной величины коэффициента разделения изотопов.
Вот связанные с таким – поистине фазовым – переходом группы Александрова на новый этап работ вопросы и предстояло обсудить Анатолиусу у Бороды.
В соответствии с постановлением ГКО № 5582сс от 8 апреля 1944 года Лаборатория № 2 переехала с Замоскворечья практически за город – в Щукино, в прелестное место между Соколом, Серебряным Бором и Покровским-Стрешневом. Курчатов сам его подобрал из списка, щедро открытого Первушиным. Здесь было удобно: дальняя окраина обширного Ходынского поля, точнее, бывшего Октябрьского воинского поля, на месте прежнего Октябрьского военного лагеря. Пустыри и луга. Голое место практически без селений рядом – разве что домики деревни Щукино виднеются да парк в Покровском-Стрешневе, перед которым стоит военный городок
И с транспортом хорошо – трамваи до Щукина и те вдоль Волоколамского шоссе звенят. Зато Окружная железная дорога недалеко совсем, ничего не стоит ветку до лаборатории кинуть. И что немаловажно – уже почти готовые строения Всесоюзного института экспериментальной медицины стоят. Точнее, недостроенное здание кормовой кухни ВИЭМ, но это совершенно не проблема. Тем более что строительные работы приказано вести Главвоенпромстрою при Совнаркоме СССР в темпе освоения по 800 тысяч рублей в квартал.
В общем, в апреле и переехали. Места… Бесконечные, можно сказать, места! Луг, берег реки Москвы. За рекою – просторы сиреневые до самого окоёма. И когда там, на западе, растворяется солнце и ночь аккуратно закрашивает сиреневыми кистями розовые полосы заката… туда прямо улететь хочется!
Сюда и приехал завлаб ЛФТИ Анатолий Александров на 23-м трамвае от метро «Сокол».
Вид на Лабораторию № 2 АН СССР в 1949 г.
Из открытых источников
Точнее, доехал до Щукина. А там – куда идти? Плоская местность с ковыльного вида травой, дорожки протоптанные, какие-то трубы вдалеке. Где лаборатория?
Увидел милиционера, спросил. Добрый дядечка оказался. Посмотрел только тяжело, подозрительно и ничего не ответил. А мог бы и забрать. Хотя, скорее всего, он сам не знал про наличие где-то здесь суперсекретного объекта.
Ага, зато это знали местные мальчишки. «Красный кирпичный дом за большим забором? Это где атом делают? Вон туда идите, по дороге, а там будут ворота в заборе». Ну и где пресловутая вражеская разведка?
Однако Курчатова рассказ Анатолиуса хоть и рассмешил поначалу, но и озаботил. Не так уж и смешно – про американскую разведку. В конце концов, единственный путь защитить нашу страну – это наверстать упущенное время и незаметно для внешнего мира создать достаточного масштаба атомное производство, сказал он. А если у нас об этом раззвонят, то США так ускорят работу, что нам уж их будет не догнать!
Попытку Александрова обратить историю в шутку словами: «Неужели, Борода, вы думаете, что название «Лаборатория № 2» кто-нибудь принимает за чистую монету?» – он тоже не принял. «Не удивляйтесь, Анатоль, это огромный риск!» – серьёзно, даже печально ответил Курчатов. И позднее предпринял дополнительные меры для обеспечения секретности. Режимные строгости были увеличены по всем работам, что велись в рамках Атомного проекта.
Поначалу эксперименты иной раз проводили в палатках.
Архив НИЦ «Курчатовский институт»
Но главный разговор был, конечно, не об этом. К этому времени у Александрова в Ленинграде локомобиль пыхтел, давая пар для экспериментальной обогатительной установки уже второго поколения. На ней отрабатывались параметры и требования для полупроизводственной модели – методы измерения концентрации урана-235, метрические параметры, подбор некорродируюших материалов и так далее.
На фоне всего вялого развития работ и неудач 1944 года это был очевидный успех. И Курчатов закинул удочку относительно переноса этих работ в Москву, где можно будет их существенно расширить.
На этот раз Анатолию, которому просто ужасно не хотелось покидать ЛФТИ и Ленинград вообще, удалось отбиться. Но… только для того, чтобы на следующий год Курчатов поставил тот же вопрос уже в настоятельном режиме. Ну, что значит – в настоятельном? Просто за мягкой улыбкой Бороды лязгнула стальная хватка Генерала.
Нет, формально приказывать он тогда не мог – да и не в характере Курчатова формальные приказания, – но Александров чётко ощутил себя в той шкуре Абрама Алиханова, когда Генерал заткнул ту «рукавицу» за пояс. Конечно, отношения у него с Игорем другие, нежели у того с хитрым армянином, – дружеские, можно сказать, отношения. Но ради дела Борода ни себя не жалел, ни горы, которые надо было свернуть.
Сообщение советской разведки для Курчатова о подготовке в США испытания первой атомной бомбы
А он, Анатолий Петрович Александров, завлаб, профессор, членкор Академии наук и прочая, и прочая, – отнюдь не гора. Особенно перед Курчатовым, которого искренне не только уважает, но и любит…
И всё равно – Борода есть Борода. И при следующем своём приезде в Москву Александров и сам не заметил, как оказался у Бориса Ванникова в Первом главном управлении. К тому же не один, а с Павлом Кобеко, с которым вместе вели в ЛФТИ тематику молекулярных методов разделения изотопов.
Да и как было не заметить, когда Курчатов, вызвав их в Москву, сам их не встретил, но передал настоятельную просьбу дождаться его возвращения, а когда вернулся, то объявил, что утром следующего дня они должны быть в управлении. И ни на какие вопросы о причинах вызова не ответил.