И Борода поставил вопрос ребром:
– Анатоль, вы мне нужны. Вы делу нужны. Вы и так им занимаетесь, но вы мне нужны как… Не как друг, которым и так являетесь. Как соратник. А то коллег, понимаете, много. А вот плеча надёжного нету…
И понял в ходе этого разговора Анатолий, что не в «осьминожьих» повадках Бороды дело. В той нескончаемой буре, между хлёсткими ударами которой он прокладывает такой необходимый стране курс, ему, капитану, нужен свой, надёжный старший помощник. И «смотрины» у Ванникова означали на деле, что руководство такое желание поняло и приняло. А теперь уже и одобрило.
Что ж…
– Я готов, – пораздумав, глянул в глаза Игорю Александров. – Только два непременных условия, хорошо?
Курчатов облегчённо разъехался бородой:
– Всё, что смогу.
– Первое – обязательно раз в год отпуск на тридцать дней.
– Принято.
– Второе – готов работать над чем угодно. Но непосредственно бомбу делать не буду…
Часть 4Эпоха атома
Глава 1Этическое уравнение
Всё в жизни имеет своё место. Или по крайней мере должно иметь. Потребовала жизнь и от группы Курчатова получить место в бюрократической структуре как государства, так и науки.
Подчинялась Лаборатория № 2 непосредственно Михаилу Георгиевичу Первухину и в его лице – Совету Народных Комиссаров. Но Первухин не имел аппарата, необходимого для ведения, курирования и управления многочисленными связями, которыми необходимо обрастал такой проект, как создание атомного оружия. Он не мог организовать в необходимых объёмах трудовые ресурсы. Он не управлял и не направлял разведку – как и контрразведку.
То есть, объективно говоря, Первухин был бы прекрасным, разумным куратором уже работающей структуры. Но для создания сразу нескольких секторов науки, областей технологий и видов промышленности его аппарата было недостаточно. Да и не уровень Первухина организовывать непосредственную научную деятельность Лаборатории № 2, в каждодневном режиме реального времени распределять заявки, управлять поставками, согласовывать выделение фондов.
С другой стороны, лаборатория – не институт. К ней и отношение соответствующее: не бывает их самостоятельных. Формально лаборатория была в составе Академии наук, но фактически в академии ничего и не знали о её работе. И Курчатов подвисал в воздухе. Однако и предложение самого Первухина сразу образовать научный институт по урану было отвергнуто академическими авторитетами на том основании, что Курчатов никогда прежде не руководил институтом. И лишь в 1944 году академия дала курчатовской «лаборатории» права научного института. Под давлением Инстанции, понятно.
Потому, как ни странно при заданиях, поставленных самим Сталиным, продвижение вперёд Атомного проекта поначалу хромало. Программа исследований, разработанная Курчатовым, выполнялась так, словно речь шла о каких-то отвлечённых лабораторных занятиях. Не хватало самых необходимых материалов, и Игорь Васильевич вместо своей прямой научной работы должен был лично искать, к примеру, цемент или металл. Ну, примерно как Александров лично бегал за трубами на завод, но только в его случае речь шла действительно о простой лаборатории с исполнением ею одной задачи, а на Курчатове висела организация новой научно-промышленной реальности.
В результате поставленные на 1943 года задачи решены не были. И в 1944 году всё катилось по той же колее. Заложенная в апреле 1944 года постановлением ГОКО № 5582сс смета в размере 5 млн 66 тыс. рублей не исполнена. Штат Лаборатории № 2 до предусмотренных 230 человек научных, инженерно-технических работников, служащих и рабочих не доведён.
В своей справке «О состоянии работ по проблеме урана», составленной не позднее 2 ноября 1944 года, заместитель Л.П. Берии как члена ГКО В.А. Махнёв констатирует, как гвозди вбивает:
М.Г. Первухин.
Из открытых источников
Распоряжение Президиума АН СССР № 132
о предоставлении Лаборатории
№ 2 пользоваться правами института АН СССР. 5 февраля 1944 г. Архив РАН
Справка Лаборатории № 2
о наличном составе работников по состоянию на 1 мая 1944 г. Архив РАН
Письмо И.В. Курчатова Л.П. Берии от 29 сентября 1944 г. Архив НИЦ «Курчатовский институт»
«За 2 истекших года из-за недостаточного внимании /к/ этому вопросу и плохого материально-технического оснащение геолого-разведочных партий разведка урановых месторождений почти не сдвинулась с места.
Урановая промышленность в настоящее время базируется только на 4 месторождениях (Табошар, Майли-Су, Уйгурсай и Адрасман) с очень ограниченными разведанными запасами урановых руд (173 700 тонн руды с общим содержанием 240 тонн окиси урана). Свыше 10 других месторождений, где найдены проявления урана, вовсе не разведаны. …
Фактически е 1944 году (за 9 месяцев) Наркомцветметом добыто 2370 тонн урановой руды, переработано – 755 тонн и выработано окиси урана – 1300 кг и металлич[еского] [кускового] урана – 280 кг.
Столь неудовлетворительное состояние добычи урановых руд и получения солей урана объясняется тем, что работы эти до сих пор Наркомцветметом не развивались и на них затрачивались ничтожные силы и средства. <…>
Технология получения металлического урана тех кондиций, которые необходимы для опытов академика Курчатова, вовсе не разработана, а металл этот еще не вырабатывался и не вырабатывается. От так называемого «кускового» урана, вырабатываемого опытным цехом Института редких металлов («Гиредмет») Наркомцветмета, т. Курчатов сейчас отказывается, как [от] непригодного для опытов. <…>
Фактически на сегодня Лаборатория № 2 имеет всего одно трехэтажное здание, где помешаются опытные установки, лаборатории, библиотека, механическая мастерская, живут сотрудники и охрана института, и 1 одноэтажное здание, предназначавшееся для кормовой кухни опытного собачника ВИЭМ.
Лаборатория не имеет помещений для перевода своих работников из Ленинграда и с Урала, не имеет жилья, оборудования, материалов, и в связи с этим план работ Лаборатории срывается.
Ценнейший запас радия (4 грамма) Лаборатория из-за отсутствия специального хранилища держит в картофельной яме». [437, с. 151]
Это была полноценная катастрофа. Немудрено, что Василий Махнёв свои предложения формулирует предельно решительно:
«Ввиду того, что Академия наук и Наркомцветмет в течение 2 лет не смогли вывести из кустарного состояния работы по добыче и переработке урана и научно-исследовательские работы по изучению и использованию урана, просим принять предлагаемый нами проект постановления ГОКО, предусматривающий:
а) передачу научно-исследовательских работ по урану, добычу и переработку основных урановых месторождений в ведение НКВД СССР;
б) выделение НКВД СССР необходимого оборудования и материалов для развертывания работ по урану.
А главой НКВД до декабря 1945 года был как раз Лаврентий Павлович Берия. Это не Молотов, который никогда не принимал поспешных решений, что нередко выливалось вообще в неприятие решений вовремя. Как вспоминал позднее Юлий Борисович Харитон, «стиль его руководства и соответственно результаты не отличались особой эффективностью. И.В. Курчатов не скрывал своей неудовлетворённости».
Среди ветеранов атомной отрасли до сих пор господствует убеждение, что если бы атомным проектом продолжал руководить В.М. Молотов, то вряд ли можно было бы рассчитывать на столь быстрый и категоричный успех при проведении столь грандиозных по масштабу работ. А вот у товарища Берии слава была специфическая. Как поговаривали атомщики из тех, что участвовали в совещаниях с ним, «иметь дело с Берией – не шутка»: «Этот человек… обладал одновременно огромной энергией и работоспособностью. Наши специалисты, входя в соприкосновение с ним, не могли не отметить его ум, волю и целеустремлённость. Убедились, что он первоклассный организатор, умеющий доводить дело до конца». [271, с. 418]
И в общем, по мнению тех, кто ныне объективно стремится исследовать то время и те события, слова, что Лаврентий Берия – главный герой Атомного проекта СССР, – не слишком большое преувеличение. Конечно же, это была работа коллективная, более того – работа миллионов людей. Ну так тем более руководить такой махиной дел, воль и характеров – для этого нужны качества незаурядные. Ой, как далеко не заурядные…
Правда, манера общения товарища Берии была несколько, скажем, специфической. Анатолий Петрович позднее вспоминал один показательный эпизод в этом роде:
«Махнёв докладывает, вот, значит, товарищ Александров представил проект завода для получения тяжёлой воды. Берия, значит, берёт в руки бумагу: «А товарищ Александров знает, что взорвалась опытная установка в Дзержинске?» Махнёв говорит: «Знает». А я сижу прямо против Махнёва, тоже рядом прямо с Берией. Он не ко мне обращается, к Махнёву: «Он свою подпись не снимает?» Он говорит: «Нет, не снимает». «А он знает, что если завод взорвётся, он поедет, где Макар телята гоняет?» Он немного по-русски не очень-то говорил. Я говорю, что да, это, я говорю, себе представляю. «Вы подпись не снимаете, товарищ Александров?» Я говорю: «Нет, не снимаю». Берия написал резолюцию – «За, ЛБ». Всё. Завод стоимостью что-то около сотни миллионов рублей. И как-никак впервые в мире был водородный холод в промышленном масштабе здесь реализован. Американцы это делали изотопным обменом. Высокотемпературным изотопным обменом». [1, с. 122–123]
Ю.Б. Харитон.
Фото 1950 г.
Из открытых источников
А ведь было и такое – уезжали иные руководители вслед за Макаром с его телятами. Отставка и перевод на более низкую должность оказывались в подобных случаях милосердием…
Но при всём том в среде атомщиков признавали: «Может быть, покажется парадоксальным, но Берия, не стеснявшийся проявлять порой откровенное хамство, умел по обстоятельствам быть вежливым, тактичным и просто нормальным человеком. Проводившиеся им совещания были деловыми, всегда результативными и никогда не затягивались. Он был мастером неожиданных и нестандартных решений». [271, с. 418]