<…>
Я считаю, что для меня как ученого основной способ посильно содействовать Вашей созидательной работе – это помочь отыскать наилучшие организационные формы для нашей науки, а это может быть только тогда, когда ученый не будет бояться прямо говорить, что думает, даже в том случае, когда это неприятные вещи.
Я хочу надеяться, что меня наказывают не за это. <…>
Из всего происшедшего мне ясно, что при создавшемся положении продолжать свою научную работу по основным проблемам мне невозможно. Не только потому, что я не понимаю и никто мне не сказал, что я сделал плохого и почему меня нужно было лишить возможности научно работать, но и по следующим конкретным причинам.
Первое: в 1934 г. я мог и согласен был работать только в моем институте, который, как Вы помните, тогда привезли из Англии. Так же я смотрю на вещи и сегодня. Этот институт я люблю как свое дитя, я им горжусь, его я создавал 20 лет, он всецело приспособлен для моей личной работы, и работать и руководить другим для меня нелепо, и я не буду. Без него я обречен на кабинетную работу. Сейчас я, как скрипач, у которого отобрали скрипку, – могу играть только на гребенке.
Второе: потому что нет для этого нужного доверия и уважения ко мне как к ученому – необходимой основы для смелой работы.
Третье: по своему складу, как ученый, я только могу работать в области искания новых путей, а это мне поставлено в вину.
Четвертое несомненно, что теперь люди будут остерегаться идти ко мне работать, так как сейчас пострадал не только я один, но и мои ученики и помощники.
В создавшемся положении мне остается только одно: спокойно и терпеливо ждать. Поэтому я прошу Вас не истолковывать мою работу в уединении как нежелание служить стране, хотя, работая в лаборатории, чувствуешь себя полноценнее как ученый, но и за письменным столом можно делать полезные работы.
Если не будет возражений, то я постараюсь у себя в комнате на даче организовать маленькую лабораторию для элементарных опытов, и было бы очень хорошо, если бы мне разрешили взять к себе моего постоянного ассистента и кое-какие приборы из института.
Поэтому очень прошу Вас, чтобы Вы дали указания, чтобы мне помогли в этом, чтобы мне не мешали спокойно работать и чтобы больше не обижали. Я своей стороны готов сидеть тихо и смиряю до тех пор, пока не произойдет переоценка ценностей и не изменится отношение ко мне, – тогда в смогу опять в полной мере служить стране, людям и науке.
П Капица
18 декабря 1946 г.». [262, с. 623–629]
Но и не ведая, что было сказано в этом отчаянном и пронизанном гордынею письме, можно было, зная характер его автора – а в узком мире тогдашних физиков его все прекрасно знали, – легко догадаться о душевном состоянии уволенного директора ИФП. И при ясном понимании того, что Александров во всех этих неприятностях ничуть не виновен, что ни на что не претендовал из его, Капицы, собственности и наследства, ибо шёл по параллельной дороге, – все же именно он должен был стать «крайним». Чисто в силу неодолимых законов человеческой психологии – той самой. От примата, хомо эректуса и первобытного стада и рода.
Удружил и Игорь. Вот ведь чем обернулось его стремление во что бы то ни стало затянуть друга в Атомный проект. Но…
«И после плохой жатвы нужно снова сеять», – изрёк как-то Сенека. Уж вышло как вышло, и надо просто продолжать работать. Тем более что ты и был в системе, а теперь просто – вошёл в неё телесно.
И Александров стал перетаскивать в Институт физических проблем то, чем занимался в Ленинграде. И лабораторию, и людей.
В Москве естественным образом продолжились работы по термодиффузионному разделению. Сначала термодиффузионная установка. Над нею колдовал тот, прежний коллектив александровской лаборатории из физтеха.
Результаты, правда, не слишком радовали. То есть они были, и начальством вполне благодарно признавались. Но по факту показатели процесса говорили о бесперспективности промышленного освоения термодиффузионной технологии. Она просто экономически была неконкурентна технологии газовой диффузии. Слишком энергозатратна. При относительно меньшем выходе полезного продукта.
О том же говорили и данные американцев, даже открытые, опубликованные.
Однако Курчатов не пренебрегал ни одними вариантом. И один завод, причём довольно крупный, по предварительному обогащению на термодиффузии всё же построили.
В разбрасывании усилий Курчатова обвинить было невозможно: Александров просто обогнал с готовностью своей технологии других разработчиков параллельных методов диффузии. И на уровне Ванникова, то есть высшего руководства ПГУ, было принято решение разворачивать это производство, пусть оно будет и невыгодным. Есть приоритеты повыше выгоды. А для большей эффективности в качестве источника тепла и энергии подключим вам ГЭС. Вон она, ГЭС № 2, по ту сторону Москвы-реки дымит. Пара там сколько угодно, можно там его бесконечно забирать.
Ну, не вопрос. Рукастый Александров со своими сотрудниками за короткое время развернули на электростанции почти промышленную диффузионную установку. В огромном зале были установлены разводка труб с горячим паром под высоким давлением, трубы с охлаждающей водой и система слива воды. Далее была смонтирована серия разделительных колонн. После чего полупроизводствснная установка для разделения изотопов урана заработала.
С таких приборов начиналась атомная эра. Экспозиция в НИЦ «Курчатовский институт». Фото автора
Темпы монтажа были невиданные. Они глубоко впечатлили руководство ПГУ и в какой-то мере определили дальнейшие решения начальства относительно применения сил и способностей Александрова.
Но пытливый экспериментатор внутри Анатолия Петровича на этом опять не успокоился. Теоретически выходило, что эффективность процесса можно повысить за счёт использования низкотемпературного пара. Нужно для этого лишь тепловой насос сконструировать, который позволял бы вторичное использование пара.
Надо – сделали. В результате добились очень серьёзного результата – стали получать 200 граммов обогащённого до двух процентов урана в сутки.
Но это было не всё. Параллельно перед новым директором ИФП была поставлена задача продолжения всех прежних работ института, в том числе таких, с которыми не справились под руководством Капицы. А главной задачей было поставлено обеспечение способов получения дейтерия в больших количествах.
В общем, стала понятна вторая или даже третья составная часть комбинации начальства с Капицей. Александров как практический опытник был на голову выше Петра Леонидовича при всех того великолепных открытиях. У него получалось придумывать, изобретать и тут же строить установки для практического применения, буквально готовые технологически. Вот ему это всё и поручили. И для начала – освоить низкотемпературную технологию глубокого обогащения тяжёлой воды.
Пошли уже традиционным путём: работать, параллельно разбираясь в физике процесса, для чего сперва сделать небольшую лабораторную установку. А по ходу дела – строить большую полупроизводственную установку. И в это же время разрабатывать проект крупного завода. Пусть у нас потом половина этого проекта окажется негодной, мы её переделаем, но, во всяком случае, сэкономим очень много времени, был убеждён Анатолий Петрович. И эту убеждённость постарался передать коллективу.
Сомнения в коллективе, надо сказать, бродили. Ведь там не столько физика сложна, сколько технология – провести настолько глубокую очистку водорода, чтобы исключить всякого рода неприятности. А неприятности могли быть крупными: при получении водорода электролитическим методом в нём остаётся некоторое количество кислорода. А тот вымерзает, то есть принимает кристаллическую форму, при температуре выше, нежели та, при которой водород становится жидким. А значит, в установках намерзает кислородный лёд, который в водородной атмосфере способен прекрасным образом взрываться. «Очень такая эффектная вещь. Голубой такой огонь, и потом – бенц! Всё взрывается к чёртовой матери», – ёмко описывал позднее Анатолий Петрович.
Между прочим, тот «наезд» Берии на Александрова, о котором шла речь ранее, и произошёл по результатам одного такого взрыва, который уничтожил первую опытовую установку по ректификации жидкого водорода.
Ну а какой реакции стоило ожидать от Александрова? Верно: вместе со своими сотрудниками он построил в парке возле института специальную лабораторию, где и производились в исследовательских целях взрывы твёрдого кислорода в водороде. И в результате наработали регламент по времени работы водородной установки с тем содержанием кислорода, который можно гарантировать, ибо полного его удаления нельзя добиться физически. Затем установка размораживается, очищается, снова включается – и работает до окончания следующего гарантийного срока по регламенту.
Школа Александрова: опытно проверено – регламентировано – надёжно. Как это было с размагничиванием кораблей.
И что ещё типично для его научного метода: при всей практичности такого подхода открываются пути к новым научным и техническим целям. В данном случае отработанная технологичность получения тяжёлой воды могла использоваться в освоении термоядерной энергетики, где необходим дейтерий. И используется.
А венчает эту работу совсем интересный эпизод, который более чем полно показывает характер Анатолия Александрова. Как, впрочем, и Петра Капицы:
«Уже после того как опять Капица был назначен директором института <в 1955 г.> (а завод уже к этому времени проработал года три и хорошо работал) возник вопрос о присуждении Государственной премии по этому делу.
И мне позвонил Капица в институт. А я в это время, значит, был уже в Институте Атомной энергии. Он мне позвонил в институт и говорит: «Вот так и так, Анатолий Петрович (а это первый мой с ним разговор), вот собираются эту работу выдвигать на премию. И, значит, Вас и меня в том числе». Я говорю: «Знаете, Петр Леонидович, в этой работе, хотя мне пришлось много над этим делом потрудиться, но идея была не моя, моя была только организационная деятельность в этом. Я не считаю, что я должен участвовать в этой премии. Отлично работал весь коллектив, надо их и выдвигать. Идея была Ваша. А с моей стороны, я только содействовал исполнению этой работы. Так что я отказываюсь от того, чтобы принимать в этом деле участие». А в это время я был уже в комитете по госпремиям. И когда эта работа рассматривалась, я ее отлично поддержал, и им присудили премию. Но Капица, значит, после того как я отказался, он тоже отказался. И с тех пор у меня с ним установились приличные отношения». [1, с. 123]