Была и другая докука охране. Место, где располагался «Капичник», находилось формально за границами Москвы, уже за Калужской заставою. Чем уж были помечены эти места – и Лужники по ту сторону Москвы-реки – неизвестно, но у милиции ещё долго болела голова в тех районах, куда были, почему-то компактно, переселены жители здешних деревень. Потому как и там и они, и их дети тут же заводили полууголовные порядки.
Правда, это уже в конце 1950‐х годов было, когда застраивали Ленинский проспект, а в Лужниках возводили стадион. А пока что от шпанистого контингента раскинувшихся по ту сторону Калужского шоссе овощеводческих хозяйств голова болела у сотрудников Института физических проблем. И его директора, соответственно.
Нет, взрослую шпану органы довольно оперативно отучили соваться близко к институту. А вот от мальчишек, которые повадились лазить в яблоневый сад у директорского дома, защиты не было. Кроме… других мальчишек. А потому чета Александровых решила этот сад и вовсе не охранять. А просто сразу отдать его в распоряжение соседских ребятишек. А уж те сами построили себе в саду дощатый домик и образовали в нём нечто вроде тимуровского отряда. Старушек через Калужское шоссе, конечно, не переводили, но и свою территорию от чужаков защищали. В чём им помогали директорские собаки, что спали вместе с мальчишками в том домике.
Зато своей и родной была дача возле станции Зеленоградская по Ярославской железной дороге. Её построили фактически своими руками – во всяком случае, на свои, до копеечки, деньги – на том участке, что в 1947 году Александрову выделили от института. Купили деревянный сруб, перевезли, поставили, обшили досками. Возвели печку, но – неудачная получилась, долго набирала тепло, зато быстро отдавала. Газа и водопровода не было – да и откуда в те годы? Важные удобства на улице. Но всё равно в семье нежно любили это место, любили сидеть в лесу у костра, приглашать друзей, просто наслаждаться тишиною и покоем.
Глава 4Первые реакторы
Первый советский реактор был сотворён самим Игорем Васильевичем Курчатовым. С некоторой не совсем добровольной помощью американцев, правда, но достижения русской разведки не стоит и преувеличивать. Да, её участие было великолепным образцом промышленного шпионажа, который, надо полагать, проходят сегодня во всех разведакадемиях мира. Но она могла указать на некие основные принципы и результаты, да поведать о совершённых «контрагентом» ошибках, чтобы избавить своих от отработки ложных путей. А вот как обеспечить на заводе в Электростали необходимую чистоту урана для реакторной сборки – это уже сами, сами, пожалуйста…
Это можно сравнить с кроссом по пересечённой местности. Какой-нибудь доброхот может подсказать тебе, где удобнее срезать дистанцию, чтобы догнать лидера, но ноги свои бить по кочкам и буеракам тебе всё равно придётся. Разведка – не автомобиль, который мог бы подвезти тебя прямо к финишу.
Вот и в этом случае с самым первым реактором, получившим наименование Ф-1, нужна была вежливо изрыгающая угрозы глотка милейшего на вид товарища Ванникова, чтобы в Покровское-Стрешнево перестали поступать партии металлического урана, загрязнённого слишком большой примесью бора. Который, кстати говоря, является сильным поглотителем нейтронов. То есть уран в нужных количествах наконец-то стал изготавливаться и поставляться благодаря немецким порядкам Николауса Риля и неусыпному контролю «лётчиков без пропеллеров». А вот вопрос с чистотою его никак не решался.
К этому присовокуплялась аналогичная проблема с чистотой графита. Поставку этого материала курировали лично нарком цветной металлургии Пётр Ломако и его заместитель Ефим Славский. Оба – настоящие зубры как в своей специальности, так и в искусстве управления (Пётр Фадеевич Ломако возглавлял отрасль с 1940 по 1985 год – с небольшими перерывами, один из которых был занят работой на посту председателя Госплана). Но поначалу и под таким «зонтиком» работы по получению графита необходимой чистоты не клеились, покуда Славский не взялся за них с другой стороны – с должности заместителя начальника Первого главного управления при Совете Министров СССР, на какую был назначен 9 апреля 1946 года.
Страница из лабораторного журнала 1944 г. с заметками по проверке чистоты графита.
Отдел фондов научно-технической документации НИЦ «Курчатовский институт»
И всё дело, как оказалось, было всего лишь в том, что ни сам Славский, ни специалисты Московского электродного завода, где производился графит для первого реактора, поначалу не имели даже понятия, какой должна быть истинная чистота материала для такой цели. Чем тут могла помочь разведка? Хоть и по сокращённой благодаря ей дистанции, но кросс всё равно приходилось бежать своими ножками…
И всё же организаторским гением Курчатова и общими усилиями управленцев от ПГУ к концу лета 1946 года основные проблемы такого рода были решены. Разработанные в Лаборатории № 2 методы анализа примесей в уране и графите были доведены до исполнителей и служб контроля качества, оставалось построить сам реактор.
Собирали его, используя опыт создания аж четырёх моделей, чем группа Курчатова занималась весь август, сентябрь и октябрь. Вырыли шахту глубиной 7 метров, выстроили над нею дом размером 15 × 40 м. Установили две независимые электроподстанции, которые должны были давать ток, необходимый для управления всей системой. Разместили в нужных местах дозиметры, расположили под землёю же лабораторию для управления процессом. И начали укладывать уран – послойно, блочок к блочку, прямо в заготовленные отверстия графитовых блоков.
Подписи участников сборки реактора Ф-1
о неразглашении характера проводимых работ. Отдел фондов научно-технической документации НИЦ «Курчатовский институт»
Сборка реактора Ф-1. Архив НИЦ «Курчатовский институт»
Волновались, как бы не переборщить с критичностью. Оказалось, не зря: рассчитывали на достижение критичности при 76 слоях урана, но уже на 50‐м слое стало ясно, что критическое состояние будет достигнуто значительно раньше. Оказалось, на 55-м слое.
Таким образом, «курчатовский» реактор Ф-1 был запущен 25 декабря 1946 года на территории Лаборатории № 2. В этот день на начатом 15 ноября строительстве последней, пятой, модели, которая и стала реактором, была завершена укладка необходимых слоёв. И Игорь Васильевич сразу же лично сел за пульт, чтобы начать запуск реактора. С ним вместе присутствовали четверо его сотрудников: Е.Н. Бабулевич, И.С. Панасюк, Б.Г. Дубовский и А.К. Кондратьев.
Первая цепная реакция, судя по рассказу будущего министра среднего машиностроения Ефима Славского, пошла следующим образом:
«Звонит мне Игорь Васильевич: «Приезжай! У нас очень интересные дела!» Я приехал тут же. Он мне: «Пойдём в этот балаган». Ведет на реактор и заставляет ребят: «Ну-ка, давай демонстрировать!» Начинает регулирующий стержень поднимать – там цепная реакция! Ребята устроили усилитель-хлопун, он трещит, как пулемёт! Игорь Васильевич: «О! О! Пошло!» И продемонстрировал через хлопушки, как получаются нейтроны, как идет цепная реакция. Пустили практически реактор!» [274, с. 268]
После этого была приглашена государственная комиссия, в присутствии которой пуск реактора состоялся уже официально. И уже через две недели, 9 января 1947 года, основных организаторов и руководителей работ по Ф-1 принял в Кремле лично И.В. Сталин. Было организовано заседание членов Специального комитета вкупе с ведущими учёными и специалистами. Присутствовал весь цвет – В.М. Молотов, Л.П. Берия, Г.М. Маленков, Н.А. Вознесенский, М.Г. Первухин, В.А. Малышев, А.П. Завенягин, И.В. Курчатов, Ю.Б. Харитон, П.М. Зернов и другие.
На следующий день вождь утвердил постановление Совмина о премировании Курчатова и Арцимовича – пока: в марте награды и премии осыпали и всех тех, кто принимал участие в создании Ф-1 и разделении изотопов урана по электромагнитному методу. Были премированы также и немецкие учёные, внёсшие свой немаловажный вклад в это дело, трудясь в райских условиях Сухуми под организующим началом 9‐го управления МВД СССР…
И на том же совещании Сталин повелел скорее заканчивать строить первый промышленный реактор, что был назначен для получения оружейного плутония. Притом что там, на Базе-10, будущем заводе № 817 и комбинате «Маяк» в будущем Челябинске-40, одиннадцать тысяч землекопов ещё даже не завершили выемку скального грунта из котлована глубиною 53 метра.
Этот реактор, получивший в качестве названия максимально короткую аббревиатуру «А», Курчатов не стал делать сам. Точнее, это был тоже его котёл, но создавал он его уже не в качестве главы команды из десятка учёных, которые сами, как Б.Г. Дубовский, изобретали и собирали, например, ранее не существовавшие счётчики или сами проектировали и строили систему регулирующих стержней, как Е.Н. Бабулевич. Просто на сей раз Игорь Васильевич выступал в качестве научного руководителя создания уже не исследовательского, опытового реактора, у которого даже системы охлаждения не было, а рабочего, промышленного котла. И не сам его изобретал, а выставил, уже детально представляя, что нужно, требования к будущей установке – даром что это происходило ещё до пуска Ф-1, весною 1946 года.
Вышло что-то вроде своеобразного конкурса, где свои проекты конструкции представили В.М. Шелкович, Н.И. Кондратский и Н.А. Доллежаль. В итоге Игорь Васильевич выбрал проект Доллежаля. Потому, во-первых, что предложил тот оригинальную и очень технологически перспективную идею с вертикальным расположением графитовых колонн и каналов водяного охлаждения. А во-вторых и, кажется, в основном потому, что Николай Антонович с 1934 года работал в химическом машиностроении, а с 1943 года возглавил НИИ химического машиностроения. В глазах Курчатова это означало, что Доллежаль владеет полным комплексом технических наук, а значит, если разбирается в машинах для работы на