Команда ИФП шла в этом отношении впереди всего мира – насколько известно было, даже американцы ни на что подобное пока не замахивались. Но… Идею зарубил лично Курчатов, который счёл, что подобного рода исследовательский (то есть заведомо предназначенный для пограничных режимов работы) реактор может повредить городу. Так ещё бы! Если александровская команда предложила поставить его прямо на склоне Воробьёвых гор, возле института, прямо над Москвой-рекою, примерно на том месте, где сейчас стоят высотка РАН и «Дом при Академии наук».
Впрочем, через пару лет к этой идее вернулись, и первый в мире петлевой материаловедческий реактор канальной конструкции РФТ был сооружён уже в Институте атомной энергии и введён в действие в апреле 1952 года.
Чуть позже неугомонный АП, в голове которого начали щёлкать самые разные варианты применения атомных реакторов, выдвинул идею проекта подводной лодки с подобной энергетической установкой. И даже поручил одному из сотрудников сделать прикидки на разработку такой конструкции.
Но и эта идея была тогда заморожена – уже на уровне Спецкомитета. И тоже, в общем, справедливо: не было ни времени, ни ресурсов отвлекаться от основной задачи. Руководство страны торопило с изготовлением Бомбы – уж больно стали распоясываться в военном смысле американцы с англичанами.
Ещё 14 декабря 1945 года Объединённый комитет начальников штабов США издал директиву, которая указывала, что «наиболее эффективным оружием, которое Штаты могут использовать для нанесения удара по Советскому Союзу, являются имеющиеся в наличии атомные бомбы» [289]. И с тех пор новые и новые вполне военные планы ядерного нападения на Россию вырастали каждый год, как грибы на поляне: начиная с «Пинчера» от 2 марта 1946 года и продолжая «Бушвэкером», «Кранкшафтом», «Хафмуном», «Когвиллом», «Оффтэком» и, наконец, «Чариотиром», который предусматривал в 1948 году растерзать СССР сбросом 200 атомных бомб на 70 городов.
Так что И.В. Сталин был явно прав, когда частным образом поблагодарил своих атомщиков за первое испытание советской атомной бомбы фразой о том, что вовремя успели, иначе американцы уже готовы были бы напасть. Это находившаяся тогда в своей звёздной фазе разведка доложила ему о финальной стадии подготовке в США плана «Дропшот», действительно утверждённого 19 декабря 1949 года. А предусматривалась в нём не более и не менее как бомбардировка СССР тремя сотнями ядерных боеприпасов и 250 тысячами тонн обыкновенных.
Протокол заседания спецкомитета об испытании первой атомной бомбы в СССР. Из открытых источников
Александров нацелил ИФП на создание уран-графитового реактора под игривым названием «Шарик», на котором планировалось «получить хорошие параметры» для современной энергетики и даже «хорошее производство плутония». Не сам, понятно, нацелил – самодеятельности в атомном секторе не позволялось. Вместо неё ценилась инициатива: продумал – предложил – получил разрешение – работай. Впрочем, иначе и не получалось бы: не мышек с лягушками током стукали, тут каждый эксперимент на огромных деньгах стоял.
Проект постановления Совмина СССР об испытании атомной бомбы. Из открытых источников
На сей раз александровских физиков никто не остановил. Точнее, не остановил сразу. Ибо их реактор разрабатывался в соответствии с рекомендациями Научно-технического совета ПГУ СССР и предназначался для будущего атомного подводного флота страны. В соответствии с заданием ЛИПАН и ИФП совместно с ОКБ «Гидропресс» (Б.М. Шолкович) должны были создать реактор тепловой мощностью 10 МВт с графитовым замедлителем и гелием в качестве теплоносителя, с давлением 60 кг/см2 и температурой на выходе из реактора 500 °C. Мощность на валу турбины должна была быть не меньше 2,5 МВт.
Но когда дело дошло до строительства реактора в Обнинске (а все опытовые реакторные установки предполагалось строить на территории Лаборатории «В», располагавшейся там), сыграли роль различные интересы. Или, как сказал бы тот незабвенный швейцар при ленинградском туалете, «интриги, везде интриги».
Одним из важных руководителей Лаборатории «В» был научный руководитель проекта первой советской атомной станции Дмитрий Иванович Блохинцев. Это по тому времени очень известный физик-теоретик, сделавший даже собственную интерпретацию квантовой механики на основе концепции квантовых ансамблей. Профессор МГУ с 1935 года. И это был настолько авторитетный учёный, что про него в среде причастных к Атомному проекту тоже ходил слух, будто тот назначен дублёром Курчатова на случай неуспеха того в создании Бомбы. Документальных подтверждений таких намерений руководства нет, но можно отметить, что атомная среда в своих слухах возводила Д.И. Блохинцева на уровень Н.Н. Семёнова.
Блохинцев работал в одной связке с А.И. Лейпунским, который был его заместителем на посту директора «Объекта В» теперь уже МВД СССР в Обнинске, а до этого заведовал сектором алихановской Лаборатории № 3. И вот он вместе с Лейпунским и ещё одним человеком из той же связки, заместителем начальника 9‐го управления, курировавшим, в частности, работу Лаборатории «В» в Обнинске, А.Д. Зверевым, направили в октябре 1949 года руководству ПГУ записку с предложением начать изучение энергетических систем на быстрых и промежуточных нейтронах.
Абсолютно нормальный шаг, да и направление реакторов на быстрых нейтронах было и поныне остаётся крайне перспективным. Потому, видимо, Лаборатории «В» была «нарезана» параллельная задача: с тем же ОКБ «Гидропресс» сделать реактор той же мощности, только с бериллиевым замедлителем. И с гелиевым теплоносителем, нагреваемым до температуры 550 °C
В общем, на «их» площадке александровскому реактору места не заготовлено. Блохинцев даже высказал опасение, что «Шарик» у них взорвётся. А тут же атомная электростанция к постройке идёт!
Д.И. Блохинцев.
Портал «История Росатома».
http: //www.biblioatom.ru
Закончилось всё двумя постановлениями СМ СССР от 16 мая и 29 июля 1950 года, в которых научно-техническое и организационное руководство этими проектами возлагалось на ПГУ, руководителем разработок новых типов энергетических и силовых атомных установок назначался Н.А. Доллежаль, а Д.И. Блохинцев становился его заместителем по физическим вопросам. На площадке Лаборатории «В» было решено построить экспериментальный реактор АМ. К его разработке в видах будущего «корабельного реактора» в конце 1949 года приступила Лаборатория измерительных приборов АН СССР (ЛИПАН), как была 4 апреля 1949 года переименована Лаборатория № 2, и НИИХиммаш. То есть И.В. Курчатов и Н.А. Доллежаль.
Всё было логично: этот реактор рассчитывался на достижение мощности до 30 МВт и до 5 МВт на паровой турбине. И что рядом с этим экспериментальный «Шарик»?
Впрочем, и блохинцевский проект был отвергнут. Ну а в 1951 году постановлением Совмина СССР работы по АМ вообще были переданы Лаборатории «В».
Так что Анатолий Петрович зла на Дмитрия Ивановича не держал, справедливо рассуждая, что в тех условиях нужно было более освоенное и, следовательно, более простое направление. А когда Обнинскую АЭС запустили 26 июня 1954 года, он вместе с Курчатовым от чистого и полного сердца поздравил Блохинцева и всех других участников этого исторического события словами: «С лёгким паром!»
Сотрудники Обнинской АЭС. 1951 г.
Архив Национального исследовательского центра «Курчатовский институт»
Но всё это были события в развитии, пока на заводе «А» на Базе-10 строился большой котёл с предназначением прежде всего дать побыстрее и побольше орудийного плутония.
Конструкция вырастала циклопической. Особенно в сравнении с той, где стоял реактор Ф-1. Центральный корпус завода «А», как был назван весь объект в видах того, что здесь же будут устанавливаться и следующие реакторы, представлял собою здание высотою 30 метров с подземной частью ещё в 50 метров. Котёл устанавливался как раз в подземной части корпуса на металлической ферме.
Для защиты от радиации вокруг реактора была сооружена трёхслойная стена толщиною 5 метров. Из них первые полтора метра занимала залитая в железные баки вода как эффективный замедлитель нейтронов, вторые полтора метра – слой песка, и, наконец, внешний слой представлял собою двухметровый «кокон» из бетона.
В графитовой кладке котла вертикально размещались 1200 толстостенных алюминиевых труб, в которые закладывались урановые блоки и через которые протекала вода в качестве охладителя. В этих блоках металлического урана и должна была идти ядерная цепная реакция, в результате которой будет происходить образование в них плутония.
Снизу было разгрузочное устройство, позволявшее вынимать из кладки по одному блочку из любой трубы. После этого блок под собственным весом падал в воду. И далее, двигаясь по наклонной плоскости, попадал в так называемые кюбели подземного устройства, к которым вела шахта из здания. Из шахты кюбели поднимались и помещались в транспортную галерею, где и хранились два месяца под шестиметровым слоем воды. После этого их отправляли на химический завод для дальнейшей переработки.
Вроде бы несложно. В принципе, по схеме. А на деле там одних только приборов в подземной части шесть тысяч, чтобы следить за температурой, расходом воды и целостностью каждой из 1200 трубок. Плюс прочая контрольно-измерительная аппаратура и аппаратура дистанционного управления. Можно представить себе сложность электрической сети, всё это соединяющей.
Этот котёл – или, если угодно, завод – «обслуживался» другим заводом, где очищалась от солей и механических примесей вода, которую набирали насосами из глубинных слоёв озера Кызыл-Таш. Кварцевые фильтры, стальные башни со специальным активированным углём, дегазационные башни, где вода освобождается от углекислоты, – это даже не дистилляция, это полная химическая чистота H2O.
Игорь Васильевич Курчатов, настолько много времени проводивший на строительстве, что в Челябинске-40 на берегу озера для него был построен отдельный коттедж (а Ефим Славский распорядился рядом поставить такой же и для себя), в очередной раз призвал «Анатоля». В разговоре Борода предложил ему стать чем-то вроде своего заместителя по реакторным делам. Точнее, по дальнейшему развитию реакторных дел. Ибо уже было ясно, говорил Курчатов, что реактор получится маломощным и фактически опытовым. Его никуда больше не поставишь, потому как вынужденный шаг по сливанию радиоактивной воды из контура прямо в реку Течу оправдан с точки зрения быстроты и государственной необходимости, но, конечно же, никак не может быть терпим ни в одном из будущих проектов. Особенно если в голове держать подводные лодки с атомными реакторами.