А поскольку Анатолиус не желает заниматься Бомбою, то не будет ли он готов потрудиться в качестве научного руководителя на реакторном направлении? Потому что Доллежаль ум имеет светлый, но упрямый; и он в любом случае – конструктор, на перспективу в широком научном плане смотреть не заточенный. К тому же он и не один конструктор; будут и уже работают другие, да и в александровском «Капичнике» вон тот же Гурвич многообещающую голову на плечах имеет. Так что институт тут только в помощь будет, а начни Анатоль зашиваться или где в командировках задерживаться, ИФП можно будет на Шальникова оставлять, он ничего не запорет.
– Ну, договорились? По глазам вижу, что договорились!
А что ж не договориться? К этому времени Анатолий Петрович вполне уверенно разбирался в реакторах вообще, в реакторе «А» в частности, так что идеи по дальнейшему развитию этой техники у него рождались уверенно. Собственно, этими идеями и стал запитываться Институт физпроблем, проверяя их техническую пригодность и выдавая по пути открытия и технологии.
Поэтому пока Борода достраивал, доводил свой реактор на Урале, Александров у него в Лаборатории № 2 занимался разработкой проекта следующего котла. И опирался в этой работе на другого выдающегося конструктора, Амо Сергеевича Еляна, сильнейшего инженера-оружейника, руководителя и генерального конструктора 92‐го завода в Горьком. Причём начинал тот после Гражданской войны с комсомольской и партийной работы, но ушёл с неё и стал просто слесарем-инструментальщиком. Потом семь лет учился с перерывами, получив высшее образование, быстро поднялся до завотделом в главке Наркомата тяжёлой промышленности. Был техническим директором Московского патронного завода № 32, директором патронного завода № 3 в Ульяновске и в 1940 году стал директором артиллерийского завода № 92 в Горьком.
Завод делал пушки великого В.Г. Грабина, чьё КБ там же, на заводе, базировалось. Вместе с ним выпустил какое-то невероятное количество этих орудий (а Грабин пообещал так переделать технологии, чтобы можно было увеличить их выпуск в 18–20 раз). Это было сделано за счёт внедрения поточного производства этой техники.
Уже в июне 1942 года Еляну было присвоено звание Героя Социалистического Труда, четырежды за годы войны удостаивался Сталинской премии. В 1944 году он получил звание генерал-майора инженерно-технической службы.
Но мало этого – в 1951 году Амо Елян возглавил КБ-1. Именно это бюро создало систему ПВО С-25 «Беркут», которая обеспечила в те годы два кольца противовоздушной обороны Москвы. Ныне КБ-1 носит наименование НПО «Алмаз», и его сегодняшние изделия известны под обозначениями С-300, С-400 и С-500.
Н.А. Доллежаль.
Архив РАН
Словом, это был титан, и Атомный проект сильно выиграл от того, что еляновский 92‐й завод был в 1947 году включён в него. И «пушечное» КБ при заводе было перепрофилировано в «ОКБ по проектированию специальных машин». Которое на деле разрабатывало оборудование для производства ядерных боеприпасов, а также для предприятий по наработке делящихся материалов для ядерного оружия.
Так что люди Еляна (а с ним, под ним и за ним в ОКБ трудились такие зубры, как Анатолий Савин и Игорь Африкантов, с которыми Анатолию Александрову пришлось в дальнейшем не одну солёную горбушку прожевать) достаточно хорошо разбирались в реакторах, для которых делали значительную часть оборудования. Для того же «А», который позднее стали называть А-1, ОКБ-92 всё же изготовило такую разгрузочную машину для урановых блочков. Доллежаль такой придумать не смог: чтобы она могла точно и быстро извлекать их из активной зоны реактора и мгновенно ставить обратно новые в условиях идущей цепной реакции и при крайне высоком уровне радиации. Это же ОКБ разрабатывало оборудование и для диффузионных машин.
А.С. Елян.
Портал «История Росатома».
http: //www.biblioatom.ru
В этой и подобных палатках отрабатывались в первые послевоенные годы научные задачи Атомного проекта.
Архив НИЦ «Курчатовский институт»
С этими людьми работать Александрову сам бог велел. И Курчатов.
Он с ними и работал на площадках комбинатов в Челябинске-40 (Озёрск), Томске-7 (Северск), Красноярке-26 (Железногорск). В 1950 году запустили головной промышленный реактор АВ-1, в 1951-м – АВ-2 (они же ОК-110). Затем АД (ОК-120). И так далее: ОК-135, ОК-140, ОК-204, ОК-205, ОК-206.
Эти же реакторы послужили моделями для отработки элементов для котлов следующих поколений. Так, на АВ-3 по указанию Анатолия Петровича была смонтирована сборка из четырёх каналов на алюминиевых сплавах, которая служила затем на установках серии АДЭ в Томске-7 и Красноярске-26, на опытовом реакторе АИ испытывали сборку для РБМК-1000 и РБМК-1500.
Но вот Доллежаля Елян стойко не любил, обзывал его заглазно «Дирижаблем». И Анатолию Петровичу нередко приходилось проявлять дипломатию, чтобы вылавировать между этими двумя выдающимися конструкторами.
Потом проблема сгладилась – когда Еляна перевели ковать противовоздушный щит Родины, а главным конструктором в Горьком стал Игорь Иванович Африкантов. Но теперь уж никто не снимал другую проблему – представлять решения руководству. Что ж, такова и доля научного руководителя – придумать, рассчитать и затем обосновать проект перед начальством.
В этом смысле Анатолий Петрович Александров свой авторитет перед начальством достаточно быстро поднял тем, что его реакторы действительно давали ту мощность, которая была заложена в научной модели.
Вот, к примеру, тот самый «следующий реактор», по поводу которого произошла размолвка с Доллежалем, был заявлен Александровым как способный выдать 300 тысяч кВт. И он знал, о чём говорил: сам руководил инженерной частью работ, которые велись в конструкторском бюро Африкантова в Горьком.
Но на заседании научного совета, которым руководил Курчатов в присутствии Ванникова, Первухина и других первых лиц, ему не слишком поверили. Скачок сразу в три раза смутил даже этих людей. Они вообще предлагали не задирать планку выше 200 тысяч кВт. И понятно: решение совета утверждал далее сам Берия, а после его визы невыполнение заложенных в документе параметров уже не предполагалось.
Как выразился позднее в своих воспоминаниях уже в ранге министра среднего машиностроения Ефим Славский, «часто спрашивают, не терроризировал ли нас Берия. Должен сказать, что он нам не мешал. Он не разбирался в научных и инженерных проблемах, поэтому к мнению специалистов всегда прислушивался. Отношение к атомщикам было благожелательным, и мы находились в привилегированном положении. Но бывали моменты, когда становилось страшно». [304, с. 58]
Александров защищал свои выкладки, как только мог, а потому сошлись на компромиссе – 250 тысяч кВт. Это всё равно означало как минимум крайне внимательный взгляд Лаврентия Павловича из-под пенсне, но хотя бы обеспечивало некий успокаивающий души резерв.
Что же в итоге? В итоге реактор выдавал не только обещанные 300 кВт, но вышел даже и на 400 кВт. С соответствующей выдачей столь необходимого плутония: 100 тысяч кВт тепловой мощности фактически равнялось получению около 40 килограммов этого вещества в год. А одна бомба мощности хиросимской «стоила» 6 килограммов.
И ещё одно: реактор – при гарантии на 3 года – работал десятилетиями, хотя тогда этого, конечно, ещё никто не мог знать.
Почему так долго? Да потому, что лично Анатолий Александров ещё при разработке проекта закладывал в него возможности дальнейшего повышения мощности, а также и механизмы совершенствования систем. Апдейта, как сказали бы сегодня специалисты по компьютерам. Не случайно эти реакторы пошли фактически в серию.
Но каким бы ни было отношение к предложениям Александрова поначалу, после этого случая Игорь Курчатов полностью передал ему вопросы реакторостроения. Так сказать, делегировал, хотя и сам АП удивлялся, отчего у Бороды не возникло естественного – а для многих учёных и священного – желания оставить за собою эту область. Можно ведь продолжать оставаться научным руководителем, сбросив на деле всю основную работу на исполнительного зама. А Анатолий Александров явно таковым и был, отнюдь не стремясь тогда играть первые роли.
Но таков уж был Курчатов…
Глава 5В буднях великих строек
Уже в новом качестве «голоса» Курчатова в реакторном секторе Александров впервые и поехал на комбинат № 817. В те самые воздушные места.
Вот тут и проявила себя во всей красе оборотная сторона доли научного руководителя. Ведь в конце концов самое изящное научное решение упирается в эксплуатанта. То есть в того, кто будет управлять созданной тобою конструкцией. Поэтому для окончательного закрепления, так сказать, технологической схемы объекта необходимо было выслушать мнения, замечания и пожелания тех, кто уже имел здесь опыт работы на первом реакторе. С учётом и их естественного консерватизма: работает же, и на черта нам тут ещё какие-то новшества!
Характерный пример. На первом реакторе стояли ртутные расходомеры, по 200 кубиков ртути в каждом. А этих каждых – не меньше тысячи: на каждом канале. Что такое ртуть в эксплуатации, а особенно разлившаяся в аварийном случае, сегодня объяснять никому не надо. А тогда идея оснащения реактора нертутными расходомерами, разработанными под эгидой Александрова, вызвала у заводчан нешуточную обструкцию. Спорили, даже ругались, доходило и до доносов – нормальная в те годы практика разрешения производственных споров.
Но кроме таких в известном смысле «гносеологических» проблем, повседневная эксплуатация промышленного котла выявила и ряд практических, причём жизненной важности, проблем.
Одна из них называлась «козлами». И первый «козёл» случился прямо на следующий день после запуска реактора в эксплуатацию 19 июня 1948 года.
Выглядело это «животное» очень неприятно. Дело в том, что тогдашний атомный котёл в упрощённом виде представлял собою бочку (со стенками из очень качественной и стойкой ста