Конечно, по методу товарища Сталина можно было найти «фамилию, имя и отчество» этой аварии – и нашли, – но, в сущности, началом всему была ускоренная коррозия, которой просто не ожидали. Дорогая, но – плата за опыт.
Только кому это докажешь? Специалисты в отрасли и так это понимают, а все остальные ничего не знают. Но что-то слышали, что-то напридумывали, что-то извратили, а потому боятся радиоактивности изначально.
Вот как в начале строительства этого ледокола было. Ещё никаких загрузок для реакторов в Ленинград не поставлялось, никаких радиоактивных веществ вообще ещё не было, одно железо на Адмиралтейском заводе только собирали, а врачи начали констатировать у персонала лучевые заболевания! Как, откуда? Непонятно. Пока не сообразил кто-то, что пики заболеваний аккурат на понедельники приходятся. А дисциплина строгая, ответственность большая. Вот и отправлялись работяги, что после выходного не в форме себя чувствовали, превентивно в медсанчасть. Просекли, как перед начальством известную болезнь рабочего класса за неизвестную выдать.
Но интересно, что медики местные на это велись!
При этом большинство людей бесстрашно идёт на рентгеновское просвечивание, которое одно даёт такую же дозу, сколько атомщик на станции получает за год.
Потому Анатолий Петрович даже не обиделся на того же Аветика Бурназяна, который потребовал подписку о том, что при первом выводе реакторов на мощность в Ленинграде городу не будет нанесено какого-либо ущерба. У человека свой долг, он его исполняет.
Чем больше они тогда уделяли внимания предотвращению всех возможных опасностей, тем больше было всяких страховок и перестраховок.
К этому естественным образом вспомнилось, как именно ядерщики, именно их институт, и Игорь Курчатов, да и он сам руку немного приложил, как они создали при ИАЭ радиобиологический отдел для исследований радиации на биологические объекты. А заодно сумели вытащить часть генетики и генетиков из-под парового катка под названием «Трофим Лысенко».
Да, это была роскошная интрига. После того как усилиями «школы» Лысенко и его лично генетика в СССР была фактически разгромлена на сессии ВАСХНИЛ в 1948 году, вне науки осталось много грамотных в этой сфере учёных. А им с Курчатовым – и многим ещё уже в их, атомной, сфере, тому же Игорю Тамму, – было ясно, что генетика, в отличие от лысенковской «яровизации», именно наука. Причём очень важная во всех отношениях. Включая прикладное, сельскохозяйственное.
И тогда все как-то собрались и решили создать отдел генетических исследований при ИАЭ.
Ничего в этом, конечно, не понимали, но нужно было спасать хороших учёных, а под атомной крышей эта задача представлялась вполне осуществимой.
Сказано – сделано. В 1957 году в институте Курчатов организует курс лекций по генетике. Начались тихие, прощупывающие контакты с некоторыми из уцелевших – ну, если точно, то не перешедших на сторону Лысенко – генетиков. Конечно, не на тему возрождения их науки – дурных, кто решился бы напрямую бороться с линией Сталина, всех давно повывели. А Лысенко именно Сталина сумел как-то убедить в своей фундаментальной правоте.
Но атомная наука, как и атомная промышленность, тоже имела дело с биологией – с влиянием радиации на биологию как человека, так и природы. И теперь, после Сталина, задача спасти то, что осталось в Союзе от генетики, представлялась осуществимой.
Позднее АП рассказывал своим: «Среди тех, кто выступал против Лысенко в Академии наук, Тамм всегда был, Арцимович всегда был, я был… Мы несколько раз выступали против Лысенки на собрании АН, и я помню, как после одного такого собрания, где выступили Арцимович и я, меня страшно поразило то, что биологи на это совершенно не реагировали. И поэтому после этого собрания я подошел к Энгельгардту и спросил его: «Скажите, пожалуйста, а как же это так, вот мы, собственно говоря, за вас воюем, а вы даже не поддерживаете эти наши выступления?» Он говорит: «Да потому, что мы знаем хорошо, что поднявший меч от меча и погибнет». [1, с. 189]
Не погибли. Наоборот, Анатолий Петрович довольно жёстко трепал Лысенко даже после того, как лично Хрущёв указал Курчатову не лезть не в своё дело, где тот, мол, при всём к нему уважении, неграмотен.
Это Хрущёв сказал. Грамотей. Курчатову.
Но не только Трофима Лысенко трепал Анатолий Александров, но и – руководство Академии наук, устранившееся от борьбы. Вот что значится в стенограмме выступления академика Александрова при обсуждении доклада тогдашнего президента АН СССР А.Н. Несмеянова об основных направлениях деятельности академии:
«Я хотел бы обратить ваше внимание на одну сторону этого доклада, касающуюся не моей специальности, – именно, на раздел, касающийся генетики…. Ведь положение, надо сказать, чрезвычайно серьёзное. Оно гораздо серьёзнее, чем о нём говорили. Дело в том, что у нас не только была задержана генетика на длительный период времени, но дело в том, что некому сейчас развивать дальнейшие работы по генетике… Ведь сейчас то, что проходят в вузах студенты, даже отдалённо не напоминает современный уровень знаний в области генетики. У нас сейчас нет никакой сколько-нибудь подготовленной молодёжи. Таким образом, мы не только сейчас отстали, но мы и не имеем возможности восполнить это отставание в течение, вероятно, десятка лет. …Мне бы хотелось, чтобы Александр Николаевич (Несмеянов) в своём заключительном слове всё-таки чётко сформулировал, какие же позиции занимает в этом случае Академия наук, собирается ли Президиум Академии наук и Александр Николаевич лично доложить правительству и ЦК о том, что здесь создалось аварийное положение, которое не только приводит к громадным убыткам в народном хозяйстве… Вы ответственны перед государством, как Президент Академии наук, за то, чтобы были кадры, была бы материально обеспечена и развивалась данная отрасль науки, а вместе с Вами и мы. И нам было бы стыдно это замалчивать». [411]
При этом за атомщиками стояла жёсткая, грубая, шершавая логика: жёсткие излучения, вообще радиация каким-то образом ведь действуют на биологические ткани и структуры? Действуют. И не только медикам из 6‐й больницы понимать надо, как действуют, но и с другой стороны необходимо зайти, со стороны физики. А значит, этот сектор исследований нуждался в грамотных учёных-биологах. Тем более что все уже понимают: радиационная биология – очень важное для атомной промышленности направление, так как нужно как минимум толком ведать, с какой опасностью приходится иметь дело.
Примерно так Александров и объяснял необходимость нового отдела главе Минсредмаша Славскому, людям в Научно-техническом совете ПГУ и другим, от кого зависело приготовление соответствующих правительственных решений. Ибо как раз ему Борода и велел договориться со своим «дружком» Славским, чтобы тот подписал распоряжение о создании при институте радиобиологического отдела.
И им удалось – в августе 1958 года вышло постановление ЦК КПСС и Совмина СССР «О работах в области биологии и радиобиологии, связанных с проблемами атомной техники». А что Курчатов сотоварищи недорезанных «менделистов-вейсманистов-морганистов» у себя пригрели – так у них своих биологов нет, вот и пригласили тех, кто без работы остался. Благодаря вам, Трофим Денисович! Благодаря вам биология в стране под лавкой сидит, и атомщикам самим приходится развивать её раздел радиобиологию.
Таким образом, в ИАЭ был создан совместный коллектив физиков и биологов, понимающих одни – биологические, другие – физические задачи. Из генетиков в РБО пригласили уволенных с кафедры генетики МГУ после августовской сессии ВАСХНИЛ С.И. Алиханяна, Р.Б. Хесина-Лурье, Н.И. Шапиро, а также ряд других известных представителей «реакционного направления в науке». От физиков туда пришли специалисты в области молекулярной физики Ю.С. Лазуркин и М.А. Мокульский, химики К.С. Михайлов и А.Н. Николенко, многие молодые сотрудники и инженеры. [411]
А во главе радиобиологического отдела по предложению И.Е. Тамма встал В.Ю. Гаврилов – учёный, который был не по зубам Трофиму Лысенко. Ибо тот не мог не понимать, что ему не обойдётся бескровно столкновение с дважды лауреатом Сталинской премии, что занимался ядерным оружием в Арзамасе-16 и разрабатывал атомные и водородные бомбы и специальные заряды для различных видов атомного и водородного вооружения в НИИ-1011.
Лысенко же интригу проспал, а когда попытался поднять волну в своём излюбленном духе селюкского стукача, на него просто не обратили внимания. И ведь притих Трофим, что характерно! Реально притих, не осмелился с ядерщиками драться!
Вот так атомщики и не дали окончательно разгромить генетику в Советском Союзе…
Академик Александров ещё раз посмотрел внимательно на окрашенную чёрным грузную – 16 тысяч тонн водоизмещения! – тушу ледокола. Вспомнилось, как в сентябре прошлого года, когда швартовные испытания судна были закончены и «Ленин» отправился на первое испытание в море, они стояли втроём на мостике с капитаном Павлом Акимовичем Пономарёвым и разработчиком котлов Игорем Ивановичем Африкантовым. И Пономарёв всё никак не решался сделать исторический шаг – отдать концы на выводивший его в море буксиром пароход «Профессор Попов» и начать собственное движение. Хотя электродвигатели винтов ледокола уже были под нагрузкой и слегка прокручивались.
Помог случай: «Профессор Попов» сбросил ход из-за заклинившего руля. И «Ленин» врубил свои моторы, оборвал тросы и пошёл обходить буксир, ложась на собственный курс.
Тогда как-то было не до внешних картинок. А вот теперь – ничего так. В сочетании с белой надстройкой получается даже красиво.
Впрочем, главное для ледокола не красота. Главное – прочность и мощность. Ради прочности пошли на значительные отличия по конструкции от других ледоколов отечественной постройки. Форштевень и ахтерштевень – лито-сварные, наружная обшивка ледового пояса при его толщине в 52 мм и прилежащие поясья сделаны из стали повышенной прочности.