Термояд – великая проблема. На нее будем переключать все большие силы в институте. Ведь это и есть атомная энергия, которой еще не владеем. Антивещество? Нет, это еще далеко. Его время не наступило. На это отвлекаться не будем. Новые задачи – радиобиология, прямое преобразование энергии, плазменные двигатели? Будем обсуждать». [336, с. 124–125]
Под «Стариком Исаем» Курчатов, любивший раздавать друзьям и соратникам необидные прозвища, явно имел в виду Исая Израилевича Гуревича, «старика» 1912 года рождения, руководившего лабораторией в ИАЭ и выдвинувшего гипотезу фазовых переходов ядерной материи. «Блестящий Геде» – или правильнее было бы написание «ГэДэ» – тут опять прозвище, данное Игорем Васильевичем одному из действительно блестящих своих учеников и сподвижников Гершу Будкеру: «Господин директор».
И в подобный – пусть в данном случае и несколько художественно воспроизведённый – монолог Курчатова вполне можно верить. Во-первых, он действительно подтверждён дальнейшими событиями, и в той же Дубне открыты десять новых элементов и более четырёх сотен новых изотопов, а в новосибирском Институте ядерной физики и с Будкером, и после Будкера созданы десятки интереснейших установок, включая первые в мире коллайдеры. А во-вторых, Игорь Головин не только многое видел и пережил в работе над Атомным проектом, но и дарил свою книгу коллегам, а не вошедшие в неё эпизоды не стеснялся читать коллегам. И обструкции от них не получал, что говорит о хорошей подлинности его свидетельств.
Все эти преобразования и планы, затевавшиеся Курчатовым после термоядерной бомбы и в особенности после пуска первой атомной электростанции в 1954 году, теперь напрямую касались Анатолия Александрова. После того как в 1955 году Хрущёв распорядился всё же вернуть Петра Капицу к руководству Институтом физических проблем, Курчатов немедленно «поднял» Анатолия Петровича с должности замдиректора ЛИПАНа по научной части, которую он занимал с 1949 года, до поста своего полного заместителя. Правда, по умолчанию подразумевалось, что его сектором будут реакторы (и они с Игорем Васильевичем всё-таки построили в параллель с другими работами материаловедческий котёл РФТ с петлевыми установками), но чем хуже становилось здоровье Бороды, тем больше прерогатив он передавал своему «Анатолиусу». Пока наконец в феврале 1958 года не назначил Александрова первым заместителем директора уже Институт атомной энергии.
А здоровье Курчатова на глазах становилось всё хуже. Нет, они все отнюдь не молодели, да и никто не молодеет после пятидесяти. Но нагрузки, которые принимал на себя Игорь, явно подгрызли у него тот порог, который удерживает человеческое здоровье в относительно стабильном для каждого данного возраста состоянии.
Поначалу Игорь с юмором информировал друзей: «У меня был микрокондрашка!» Это после того, как у него несколько раз появлялось такое сильное головокружение, что приходилось лечь в постель. Не надо медицинского образования, чтобы догадаться: это были спазмы сосудов мозга – первый звоночек будущего инсульта.
Но скоро Курчатов опять был весь в работе. Хотя для его позиции «во главе всего» работа – не совсем верное слово. Его работа – в ответственности. В ответственности за всё. Занимайся он чистой наукой – глядишь, ещё жил бы и жил. Но он могучим своим мозгом держал, как на плечах, именно её – ответственность. За всё. То есть по определению невыносимую.
Вот мозг и начал сгибаться и трещать под этой тяжестью. Вернее, не совсем так. Здоровье начало спотыкаться тогда, когда основная тяжесть была уже позади, когда и дело главное было поставлено на ноги, и угроза главная кончилась на случай, если бы дело на ноги поставлено не было. Словно добежал марафонец до финиша, и после этого ноги его стали подгибаться. С пенсионерами такое многими бывает: вдруг ритм, в котором жил человек, затухает, и организм, перестав слышать его метроном, сначала расслабляется, а затем идёт в распад.
И.В. Курчатов незадолго до смерти в своем кабинете. 1960 г. Архив Национального исследовательского центра «Курчатовский институт»
Или совсем близкая аналогия: И.В. Сталин после победоносного завершения войн с Германией и Японией, как свидетельствует ряд тех, кто с ним постоянно контактировал, не только заметно сдал в энергии, во внешнем виде, но и физически серьёзно заболел в 1946 году, и болел долго и тяжело. Но работал. Как и Курчатов.
Трудно судить, да и не мог о том судить Анатолий Петрович. Но видел – а особенно видно это было в том «покадровом» графике, с каким они встречались после командировок по полигонам, комбинатам, заводам, – как неуклонно начал сдавать Игорь после Сверхбомбы, после всех запущенных оружейных реакторов, после Обнинской станции.
После того как – отпустило…
Но больше всего Александрова заботили участившиеся минутки пессимизма у всегда излучавшего энергию и подъём Игоря. Нет-нет да и ронял он что-то наподобие: «Всё течёт необратимо, всё меняется… Вся жизнь изменилась, очень сильно изменилась, и как-то произошло это само собою…» Стал жаловаться на здоровье: «Самочувствие отвратительно. Давление не снижается ниже 180. Дела меня замучат до смерти. Я ничего не хочу, ничего не вижу».
И главное: «Всё у меня есть. Кроме здоровья…»
И вот… В мае 1956 года – казалось, ни с чего, уже в день отъезда с женою в отпуск, уже и билеты на руках! – Курчатов вдруг не может встать из-за отказа левой руки и левой ноги.
Инсульт? Он самый.
…Почти полгода постельного режима. Читать нельзя, решать нельзя, даже думать много нельзя. Максимум, чего добился от врачей, – разрешения хотя бы слушать книги, которые ему будут читать.
Это, кстати, было глупое решение, по мнению Анатолия Петровича. Нет, не разрешение слушать книги в, как сказали бы сегодня, аудиоформате. Это, напротив, некоторым образом компенсировало изначальную ошибку эскулапов. А заключалась она в том, что мозг – особенно такой могучий мозг, как у Курчатова, привыкший перерабатывать близкие к бесконечным объёмы информации и выдавать гениально верные решения, – такой мозг нельзя сажать в информационный застенок. Его нельзя обрекать на информационный голод. Ибо он вместо чаемого врачами отдыха всё равно будет искать себе пищу. Несколько дней он ещё будет пережёвывать остатки прежде накопленной информации. Но когда переработает её – начнёт поедать сам себя.
Информационный голод – штука такая, от обычного голода ничем не отличающаяся. И если пищевая диета ещё способна – теоретически – сбросить лишний жирок с организма, то у мозга жира нет.
Так ведь и диета – это не отсутствие еды, это такая технология еды.
Понимая всё это, но не имея права идти против предписаний врачей, Анатолий Петрович решил помочь другу иным способом.
Тому как раз прочитали только что вышедшую на русском языке «Биографию» Джавахарлала Неру. Курчатову понравилось, тем паче что Неру по тем временам был не только модным в СССР политическим персонажем, но и интересным мыслителем, сумевшим соединить в своих действиях политику, мораль и философию. И в следующий свой визит к Бороде Анатолий подарил ему толстый том в прекрасном переплёте с надписью на обложке: «Д. Неру. Биография».
Игорь Васильевич сильно обрадовался: теперь хоть почитает. Но когда раскрыл книгу, обнаружил, что все 400 с лишним страниц… голые. Чистые листы белой бумаги.
«И ты, Брут?» – стоило бы с горьким изумлением спросить друга, ставшего подельником эскулапов. Но сразу же изумление стало радостным: Анатолиус приложил к «книге» авторучку.
Подарок сразу приобрёл бесконечную ценность. Дело в том, что Курчатов втайне от всех – но, похоже, не от Анатолия – мучился, обнаружив крайне неприятные для себя изменения в дотоле никогда не отказывавшем разуме. Голова его работала ясно, мысль, вопреки врачебным запретам, продолжала летать в творческом поиске. Но вот память начала как-то терять свою цепкость. Это раньше он точно помнил сообщаемую ему информацию вплоть до последней цифры и мысли. Мог запросто напомнить собеседнику, о чём тот говорил в прошлый раз, и спросить, почему теперь он вещает другое. Теперь с этим стало не то чтобы совсем сложно, но… На былую безотказность памяти рассчитывать уже не стоило. И тут старый друг делает такой нужный в этой ситуации подарок!
С тех пор и до самой смерти «Д. Неру. Биография» стала для Курчатова неизменным спутником. В «книгу», ставшую его неизменной записной книжкою, Игорь Васильевич заносил свои мысли, рассуждения, неожиданные озарения, а также вопросы, планы, задачи.
Анатолиус восстановил ему прежнюю острую память…
Через полгода врачи разрешили Курчатову вернуться к работе в полном объёме. А это возвратило его к жизни.
Может быть, так только казалось, и здоровье его не совсем восстановилось, но вот прежнее умение шутить и воспринимать шутку сохранилось.
Очень весело встретили с ним новый 1957 год. Сначала отметили у Александровых в доме на Пехотной с семьёю Бориса Гохберга – старого приятеля и коллеги ещё по ЛФТИ, которого Анатолий Петрович притащил затем с собою в ИФП.
Марьяна придумала что-то вроде вечеринки эпохи Онегина: все обрядились в самодельные маскарадные костюмы того времени и вели себя соответствующим образом. Особенно весело это выглядело, если знать, что дамские платья были сделаны из марли, а цилиндры на головах у мужчин были слеплены из чёрных пакетов от фотобумаги, а на плечах у них были вручную пошитые фраки из цветного ситца.
А утром на казённом чёрном ЗИСе (тот ещё сюр, если не по-новогоднему трезво поглядеть) поехали на дачу к Бороде. Прямо в этих костюмах.
Курчатов дал спектаклю новый толчок, забрал фрак и цилиндр у Гохберга, сам надел, тоже начал изображать персонаж пушкинского времени, с тросточкой и почему-то с большой шоколадной медалью на груди. Хотя больше был похож со своею бородою на Карабаса-Барабаса. В общем, полностью подхватил и отдался развлечению.
И казалось, всё неприятное было позади. Игорь отнюдь не выглядел посеревшим, как раньше, и видно б