ыло, что весь этот маскарад доставляет ему большое удовольствие.
Да и год 1957‐й обещал стать рубежным. Везде ожидались какие-то прорывы и результаты. Курчатов, многое обдумав за время вынужденной паузы в работе, твёрдо решил не просто продолжать начатые ещё в начале 50‐х годов исследования по термояду, а системно поворачивать к ним институт. Уже работающий первый «Токамак» открывает очень даже внятные перспективы к получению управляемого термоядерного синтеза. Нужно бросить все свободные силы на проблему удержания плазмы в магнитном поле, и тут много надежд на курчатовскую любовь – открытую магнитную ловушку «Огра».
Да и у Анатолия по его сектору ожидается спуск на воду его драгоценной атомной подлодки. И ледокол атомный тоже в этом году должны на воду спустить.
В общем, на ожидаемые успехи прямо не напасёшься шампанского!
Так оно, в общем, и вышло. С успехами.
Вот только в феврале 1957 года Курчатова настигает новый удар. Теперь перестала повиноваться правая рука.
Врачи вновь загоняют его в постель, вновь режим почти полной изоляции, и даже жена никого к нему не пускает, ссылаясь на настойчивые указания медицины. Так продолжается почти всё лето.
Но у Курчатов есть интеллектуальная отдушина – любимый Джавахарлал Неру. Вот только для общения с ним нужно разработать правую руку, чтобы она могла записывать в его биографию неизвестные тому эпизоды его жизни и деятельности. Чем Игорь Васильевич и занимается с присущим ему упорством в достижении поставленной цели.
Александров же сосредоточен на двух своих важнейших проектах – атомной лодке и атомном ледоколе. Но ещё – реакторы, реакторы для новой энергетики на атомной базе. Но ещё – энергоустановки для самолётов и ракет, что в конечном итоге воплотилось в летающей атомной лаборатории на базе бомбардировщика Ту-95 и в испытаниях электрореактивного импульсно-плазменного двигателя в космосе на аппарате «Зонд-2», а также ионного и плазменного двигателей на спутнике «Метеор». Вдобавок представительство в Минсредмаше, где после скончавшегося от инфаркта А.П. Завенягина и снятых с поста как «людей Маленкова» В.А. Малышева и М.Г. Первухина кресло министра занял Ефим Славский.
А ещё – различные советы и комиссии, а ещё – отбор перспективных студентов, а ещё…
То есть ему, конечно, есть дело и до института, и это дело даже главное, но там как-то и почти само всё идёт. Точнее, институт сам собою разбился на полуавтономные секторы, занимающиеся каждый своим делом. А его временному руководителю остаётся лишь отбирать что-то у одних и отдавать другим, а потом мирить их с собою и между собою.
В общем, этакий координатор на всё и вся. Уже вон и на парткоме, что в феврале был, один признал: Александров работает на полный износ, он чрезмерно перегружен, и я, мол, стесняюсь к нему обращаться, потому что знаю, что к нему все обращаются, со всех сторон. И назвал это явлением ненормальным.
С другой стороны, такая беспокойная работа вызывала у Анатолия Петровича в известной мере чувство удовлетворения. Не то что он такой уж альтруист и филантроп, но ему было приятно от того, что он перегрузил на себя долю забот и ответственности Бороды, дав тому возможность вырваться из отнимающих время тенет административки и заняться научной перспективой.
И ведь действительно: как только Игоря Васильевича перевели на домашний режим, и он вернулся в свой «домик лесника» на территории института, к нему постоянно заходят то одни, то другие научные сотрудники. А сам он, простите, болен, а потому на заседании того-то и того-то присутствовать не может, и директорские хлопоты вредны его здоровью.
И это, по мнению Александрова, был бы идеальный вариант и для Курчатова, и для института – когда бы Игорь был избавлен от бюрократической рутины, а занимался только наукой. Он, конечно, великолепный руководитель, даже гениальный, но он – гениальный руководитель именно науки. Его ум – ум стратега, безошибочно выбирающий направление прорыва.
А директор – это администратор, это, можно сказать, штабной человек, начальник штаба. Стратегу негоже возиться с бумажками, отнимающими у него время и силы на, фигурально говоря, утверждение количества тёплых кальсон для солдат. Дело-то, безусловно, нужное, но – не для полководца. Особенно уровня Курчатова, который в истории кем-то на уровне «атомного Суворова» останется.
Что, например, с того, что руководитель Лаборатории № 2 располагал правами практически наркома, а строительство зданий и жилья для неё вела собственная строительная организация по проектам таких грандов, как А.В. Щусев и И.В. Жолтовский, если Курчатову приходилось самому разбираться со сметами и подписывать строительные документы?
Александров и Курчатов с группой физиков.
Из семейного архива П.А. Александрова
А эта его горькая фраза, которая разошлась по коллективу, высказанная в ответ на просьбу одного сотрудника обратиться «по небольшому научному вопросу»: «Я тебе уже говорил, что наукой не занимаюсь, а проталкиваю ваши заказы в промышленности»… [274, с. 70]
От каких истинно важных дел были оторваны его мозги в то время, когда он занимался этими проталкиваниями? Не оттого ли все эти инсульты ныне, что уж больно противоестественными были тогдашние переключения с одних проблем на другие – с научных на, фигурально говоря, матерные? А ведь он к тому же не «будённовец» Славский, при визитах которого женщинам предлагали заняться чем-нибудь подальше, ибо мнение своё тот обнародовал лишь немногими литературными словами в потоке народного лексикона.
Вообще, в России в науке странное и, в общем, сильно неправильное сложилось положение с руководством, размышлял Анатолий Петрович. Возможно, дорогой старик Иоффе в том невольно виноват, когда организовал и возглавил «первый большевистский». Вошло в государственную практику, что под крупного учёного – или самим крупным учёным – создаётся научный институт, который им же, учёным, и возглавляется.
Но институт – это учреждение. И как любое учреждение, существует в условиях бюрократии. Это не хорошо и не плохо – это данность. Как атмосфера. Учреждение живёт в атмосфере бюрократии и без неё задыхается и погибает. Закон природы.
А научному поиску эта атмосфера, наоборот, противопоказана. Наука сама создаёт атмосферы – находит или формирует их. Потому максимум, что может и должен возглавлять настоящий учёный, – это лабораторию. А дирекция – бюрократическая дирекция – призвана обеспечивать тот самый научный поиск этого учёного и его лаборатории. Вон как у Резерфорда – он что, сам разве заявки на сантехнику подписывал? Зато сколько открытий совершено им и теми, кто в его лаборатории работал!
И сравнить с Курчатовым, который между бомбами и полигонами должен был утверждать планы жилищного строительства вокруг института. Да тот же Иоффе, этот блестящий научный руководитель, – сколько всего ещё сделать мог бы в дополнение к тому, что уже сделал, если бы не был ещё и административным руководителем?
А, так сказать, на другой стороне тоже не на своём месте оказываются такие же безусловно полезные люди. Но – не творцы, не чуточку сумасшедшие гении. Люди, больше склонные к администрированию, к управлению, а не к безоглядному научному поиску. К примеру, такие, как многие в руководстве Спецкомитетом или ПГУ. Тот же Ванников – ведь инженер потрясающий! Но и администратор великий. А Завенягин, Первухин? Да того же Берию взять. Как он умел разносить своих генералов! Но учёных не то чтобы уважал (он, похоже, вообще никого не уважал, а Сталина только боялся), но умел их слушать и принимать их пожелания к исполнению. После проверки, конечно, – ну, так это тоже часть работы администратора.
Его конфликт с Капицей, с мнением которого Берия якобы не считался, – ерунда на самом-то деле. Это у Петра Леонидовича амбиции играли. Да понимание поздно пришло, что зря отказывался возглавить Атомный проект, когда предлагали. А когда понял, что всё работает, захотелось самому быть первым, всем управлять. Вот и вся истинная подоплёка его жалоб Сталину.
Состоялся бы без них, без Ванниковых и Первухиных на всех уровнях, Атомный проект? Нет, конечно! Но тогда почему вот так прекрасно зарекомендовавшую себя модель синергетического взаимодействия учёных и управленцев не распространить на всю науку?
Но нет. Устроено так, что директор академического института должен быть непременно из учёных. И непременно – из маститых. Академиком лучше всего. А академик – управленец не из лучших. Таких универсальных гениев, как Курчатов, идеально сочетающих в себе лучшие свойства учёного и администратора, по пальцам перечесть. Учёный – существо нервное и ревнивое, на уровне инстинкта настроенное на собственную правоту. Кто-то умеет с этим бороться, кто-то – не очень.
В любом случае наука всегда шире даже самой широкой темы, разрабатываемой исследователем. Даже если он абсолютно правильно идёт в своём поиске. Значит, как только в его секторе появляется равновеликий ум, то либо начинается война, либо конкурент организует свою научную делянку. Это лишь Курчатов спокойно делится темами и приоритетами. Но большинству в науке это несвойственно. И, следовательно, жди, что как только собственные ученики того же академика подрастут в научном плане, чтобы замахиваться на собственные тематики, нынешние академические институты начнут делиться, как кролики.
Да ещё эта партия! Ещё один рулевой. Вон как давеча, в феврале, на парткоме института часа три обсуждали отставание по разным работам, и по электростанциям прежде всего. Заслушивали по этим вопросам некоего академика Александрова А.П. И что же нарешали? «За каждым из объектов должен быть контроль. Кроме того, что администрация этим занимается, партийная организация тоже должна следить». «Партийная организация должна взять под свой контроль всю работу». «Партком должен почаще напоминать руководителям отделов и даже академикам, что нужно сделать. Без напоминаний нам не обойтись». И – вершина всего: «Коммунисты выступали за усиление партийного контроля за деятельностью научных подразделений»! [337, с. 258]