Скажите, пожалуйста, как членство в КПСС компетентности полной жменью добавляет! Кандидаты наук академикам напоминать что-то будут. Которые в Минсредмаше уже все языки пообтрепали, уговаривая вон хоть проблему с цирконием решить, которого не хватает, но который в милом городке Глазове производством задерживают. А из-за этого строительство станций задерживается, ибо проектирование реактора велось в расчёте на использование циркония как конструктивного материала в активной зоне. То-то на Чепецком заводе прослезятся и волосья себе повыдёргивают, получив грозное решение парткома ИАЭ!
Да только они и его не получат – в парткоме решили «решения не принимать» и «перенести этот вопрос на следующее заседание».
Да? А кто академику, без напоминаний парткома не обходящемуся, три часа впустую потраченного времени вернёт?
А сколько будет, хотя что уж, – было и есть – ситуаций, когда далеко не равновеликий ум, а такой вот серенький в научном смысле, но хороший управленец, то есть по определению и хороший интриган, сгрызает заслуженного учёного? А что делать? У него ведь тоже амбиции, он себя тоже не на помойке нашёл. Но пост-то главный – один.
А если добавить к этому, что «администратор» не только лучше умеет управлять, чем учёный, но и лучше представляет, куда управлять, чтобы добиваться практической пользы от исследований, то тут выбрасывай мораль в мусорное ведро, ибо мы перестаём понимать, что лучше для дела. И, соответственно, кто для него лучше. Вот и получается, что «администраторы» могут быть действительно прекрасными научными управленцами, теми самыми «начальниками штаба». Но в сложившейся системе институты считаются вотчинами «академиков». И «начальники штаба» обречены на тихую или громкую драку с собственными командирами.
А чего проще, казалось бы, – взять и просто отделить пост директора от поста научного руководителя. Пусть один проводит стратегический научный поиск, а другой обеспечивает его исследования административно и материально. И оба на месте, оба в понятной иерархии состоят, оба заслуженно делят и славу, и колотушки…
Часть 6Эпоха осени
Глава 1«Хороша наука физика! Только жизнь коротка…»
Игорь Васильевич Курчатов умер мгновенно. На вдохе, на взлёте. Как поднявшийся в атаку солдат, не успевший даже почувствовать боли при ударе пули в сердце.
Сердце ему и отказало. Два инсульта перенёс, а погиб из-за тромба…
После возвращения из Харькова, получив полное «добро» в ЦК (а в Киеве перед этим – на поддержку УФТИ), директор Института атомной энергии активно, как раньше, начал претворять в жизнь свои планы по термояду.
Пригласил к себе П.Л. Капицу, ознакомил его с ведущимися работами по этой теме. Пошутили на тему, как академик «по сверхнизким» мог бы подумать над поведением материи при сверхвысоких температурах. Хотя шутки шутками, но для удержания плазмы в миллионы градусов нужны сильнейшие магнитные поля; это требует сильных токов, а для них нужны только сверхпроводники. А сверхпроводимость появляется при сверхнизких температурах.
А без шуток же если, то как раз у Капицы в Институте физических проблем работает молодой совсем парень Алексей Абрикосов. Тому назад два года он опубликовал работу по магнитным свойствам сверхпроводников второй группы. И в ней показал, как можно уйти от разрушения сверхпроводимости сильными магнитными полями, при сильных токах и возникающих, и добиться сосуществования сверхпроводимости с магнитным полем. Очень перспективная работа, и парень весьма перспективный.
Темнеет лицом академик Капица.
Хорошо, Пётр Леонидович, не буду забирать парня. Но будем дружить домами, как всегда дружили с Институтом физпроблем. И сотрудниками дружить будем.
После обсуждения этого вопроса Курчатов заезжает в поликлинику к врачам. Там его осматривают, ничего тревожного не обнаруживают, но дежурно предлагают отдохнуть. Некогда. Игорь Васильевич собирает большое совещание, дабы обсудить начальные результаты, полученные на головинской «Огре».
Этой установке он уделяет огромное внимание, её недаром кто-то назвал «последней любовью Курчатова». Похоже, именно в ней – а не в «Токамаке» – он видел предтечу будущих промышленных термоядерных реакторов. Хотя уже после его смерти начало выясняться, что обещанного «одного грамма» (откуда и название установки) нейтронов в сутки не получается. При всём остроумии идеи сжимать плазму магнитными полями до зарождения синтеза температуру и давление до критических уровней поднять не удавалось. И не удалось. Но Курчатов этого уже не узнал…
На следующий день, 5 февраля, он едет в министерство на Большую Ордынку, участвует в заседании Научно-технического совета Минсредмаша. А утром 6 февраля снова приезжает на «Огру» с академиком Л.И. Седовым, видным специалистом по газовой динамике, которого наметил привлечь к разработке вопросов турбулентности плазмы. Весёлый и оживлённый, Курчатов проходит по лабораториям, общается с сотрудниками, готовя с ними съёмку установки для «Центрнаучфильма». Предупреждает всех о встрече назавтра вечером.
Правда, прямо с пульта «Огры» позвонил на дачу жене и попросил приготовить ему успокоительных капель, чтобы «не шебаршиться». Но вечером к Курчатову приезжает заместитель начальника Главного управления по использованию атомной энергии при Совмине СССР Д.В. Ефремов, и они ещё долго готовят документы на ближайшие рассмотрения в Инстанции.
Насколько можно при этом процессе не «шебаршиться» – вопрос тот ещё…
А «завтра», в воскресенье 7 февраля 1960 года утром, даже не будя жену, Игорь Васильевич вроде бы ненадолго – у него после обеда ещё одна встреча-совещание – уезжает. Едет в загородный санаторий в Барвихе к Юлию Харитону, где тот лечится. Здесь приглашает старого друга и коллегу прогуляться и обсудить тезисы доклада, который должен был сделать по программе намечавшейся поездки Н.С. Хрущёва во Францию на четырёхстороннюю встречу руководителей СССР, США, Великобритании и Франции.
Предлагает присесть на скамейку. Смахивает снег. Оба садятся. Но Курчатов… Он почему-то молчит. А потом голова его падает на грудь…
Александров напугал диспетчера в гараже страшным не своим голосом, когда потребовал немедленно вызвать ему машину. И не просто немедленно, а срочно-срочно-срочно!
Тот, зная обычный тон замдиректора, едва не выскочил сам, чтоб поскорее доставить автомобиль ко вторым воротам по Пехотной улице. Должно было случиться что-то воистину страшное, чтобы известный своею сдержанностью и вежливостью АП так вот рычал и в голосе его явственно клокотало отчаяние.
Да, страшное случилось. Анатолий Петрович, как и все – а то и лучше других, – видел, как всё труднее становилось Бороде управлять большим научным хозяйством института, следить за всей массой интересовавших его работ, принимать делегации, ездить по начальству. А ведь каждый день утром он отправлялся то в ЦК, то в министерство.
И всё же просто оборвалась душа от неожиданности и от бесконечной окончательности известия, когда в воскресенье утром 7 февраля позвонил из Барвихи Юлий Харитон и сказал только: «Приезжайте скорее, Игорь Васильевич умер!»
Господи, рано, рано, рано, как рано! Игорю же только что всего 57 лет исполнилось! Самый расцвет для учёного! Сколько ещё он сделать смог бы! Как он сказал незадолго до своей смерти: «Хороша наука физика! Только жизнь коротка…»
После кончины Игоря Васильевича Курчатова практически все в Институте атомной энергии, сразу же названном его именем, были убеждены, что лучшего преемника великому предшественнику, чем А.П. Александров, не найти.
В Минсредмаше руководство придерживалось примерно такого же мнения. Разве что с небольшим червячком сомнения по поводу того, что скажет Инстанция на предложение назначить беспартийного на пост директора такого особого научного заведения.
Сомнения были небеспочвенными: несмотря на однозначную позицию Е.П. Славского в пользу А.П. Александрова, добро на соответствующий приказ в ЦК дали только 21 марта 1960 года.
Что же до Александрова, то он думал в это время (и однажды даже высказался дома в кругу родных): «Высоко же я забрался, как бы теперь спланировать, а не спикировать…»
Впрочем, ещё в качестве первого заместителя директора Анатолий Петрович, по сути, всё равно руководил институтом. Но интрига существовала: вполне живы и здоровы были многие соратники (и противники, но такие же профессионалы в научной сфере) Игоря Курчатова, с кем он начинал. А в Минсредмаше было достаточно профессионалов в сфере организации, кто начинал с ним. Чем, например, не подошёл бы Павел Михайлович Зернов, что был директором КБ-11 в Сарове и прекрасно управлялся со сложнейшими задачами и сложнейшими людьми, создававшими не что-нибудь, а Бомбу? А потом – и Супербомбу…
Но с другой стороны, и в ЦК сидели люди грамотные и прекрасно понимали, что такого удачного сочетания талантов одновременно и в научной, и в организационной сфере, которое воплощалось в Анатолии Александрове, в их распоряжении больше нет. Или – или. Посади на место Курчатова того же условного Зернова – тому тут же нужно будет придавать научного руководителя. И кого? Не того же ли Александрова?
Так зачем огород городить – не проще ли ему этак тихо, но веско порекомендовать в партию вступить?
Ну и наконец, ни для кого в аппарате ЦК не было секретом, что доверие и уважение к АП, как всё больше людей называли Александрова в ИАЭ, было там практически абсолютным. А в аппарате, что ни говори, тогдашнее отношение к «физикам», особенно к физикам-атомщикам, было смешанным – опасливо-уважительном. Эти люди как-никак одновременно и создавали почти абсолютную гарантию безопасности страны и, соответственно, власти, и контролировали, держали на привязи предельно опасного ядерного монстра. От каждого младшего научного сотрудника, да и профессора, конечно, мало что зависело в плане как достижений, так и угроз – время одиночек в науке прошло безвозвратно, – но партия на том и стояла, что умела эффективно управлять массами. А потому бередить дополнительно недоволь