А.П. Александров на Нововоронежской АЭС. 1979 г.
Из семейного архива П.А. Александрова
Конечно, на Научно-техническом совете Минсредмаша, который после Курчатова возглавил Александров, все крупные и мелкие инциденты становились предметом анализа и разбора, что в свою очередь обогащало всю отрасль необходимым опытом.
Но и много народу связывали эти проблемы с общей «недоделанностью» этих реакторов в НИКИЭТ Доллежаля.
С этим Анатолий Петрович был не совсем согласен. Да, на качестве реакторов сказались торопливость их изготовления, сырость ряда решений, тяжёлый характер Доллежаля, из-за которого между ФЭИ и НИКИЭТ постоянно вспыхивали… назовём это разногласиями. Но свою роль играл и недостаток опыта «увязывания» котлов с общеэнергетическим, так сказать, оборудованием.
И Белоярская станция как первая гражданская, первая промышленная оказалась неким полигоном, где находились и устранялись «детские болезни» полноценного функционирования АЭС. Родился опыт, который воплотился в инструкции и регламенты. Прошла апробацию технология ядерного перегрева пара – и это повысило КПД котла аж до 37 %. Наконец, себестоимость производимой электроэнергии составила всего 1,1 коп./кВтч – и это было дешевле электроэнергии, получаемой на станциях той же мощности, работающих на органическом топливе. Тем самым практически разрешался прежний спор об эффективности атомной энергетики: неопровержимо выходило, что при сравнительно больших капитальных затратах при строительстве значительно меньше денег уходит на топливо. Доля затрат на капстроительство, на топливо и на эксплуатацию станций для атомных и тепловых станций выглядит зеркально: 70–20—10 и 20–70—10.
Но Белоярская была под научным руководством ФЭИ. А вот на Нововоронежской станции много и плотно пришлось поработать команде Александрова. Здесь ставились реакторы ВВЭР, теоретически считавшиеся дешёвыми, так как обычная лёгкая вода в качестве теплоносителя требовала затрат только на свою очистку. Сама конструкция таких котлов была хорошо отработана на физических стендах в ИАЭ, где изучали особенности физических свойств активной зоны, работали с тепловыделяющими элементами и топливными кассетами, компоновали, отрабатывали системы регулирования и защиты реактора, уточняли материаловедческие вопросы.
Первый блок на Нововоронежской АЭС был введён с почти полугодовым отставанием от «конкурентов» на Белоярской станции – в сентябре 1964 года. Зато НВАЭС сразу стала самой мощной АЭС в мире на тот момент и укрепила приоритет после подключения в 1969 году второго блока с электрической мощностью 365 МВт. Ещё через два года был сдан третий блок мощностью 440 МВт.
Именно последний реактор, ВВЭР-440, и стал на годы «рабочей лошадкой» атомной энергетики в России и за рубежом, покамест его не сменил в 1978 году реактор следующего поколения ВВЭР-1000 (V блок НВАЭС). И весь рост мощности удавалось обеспечить практически в начальных габаритах, дающих возможность перевозки этих котлов по железной дороге.
Следующей вехой стал 1966 год. Тот же Алексей Косыгин, войдя в высший состав нового руководства страны, теперь говорил, что темпы развития атомной энергетики недостаточны, и приказал Минсредмашу обосновать планы и подать предложения на предмет исправления положения.
Опять пошли письма и резолюции, итогом которых стало постановление Совмина от 26 сентября 1966 года о плане строительства и ввода в действие атомных электростанций. Намечалось построить и ввести в действие в ближайшие десять лет АЭС общей мощностью 11,9 млн кВт.
А.П. Александров, руководитель работы по созданию атомных энергетических установок для подводных лодок Г.А. Гладков и председатель Совета Министров СССР А.Н. Косыгин в ИАЭ.
1970 г. Из семейного архива П.А. Александрова
Для этого предлагалось базироваться вновь на четырех видах реакторов: водо-графитовых на тепловых нейтронах единичной мощностью 1000 тыс. кВт (главный конструктор Н.А. Доллежаль), водо-водяных на тепловых нейтронах единичной мощностью 400 тыс. кВт по типу реактора (главный конструктор В.В. Стекольников), на быстрых нейтронах единичной мощностью 250 и 600 тыс. кВт (ФЭИ и ОКБ Гидропресс) и на тепловых нейтронах единичной мощностью 12 тыс. кВт – для северных и восточных районов СССР.
Научное руководство работами по первым двум классам реакторов возлагалось на Институт атомной энергии имени И.В. Курчатова и – приказом Славского – лично на академика А.П. Александрова.
Глава 4Два шага до заката
Не главной, но и не последней, по мнению многих авторитетных специалистов, начиная от Е.П. Славского и А.П. Александрова, причиной Чернобыльской катастрофы стало также одно из решений того же 1966 года. Это было решение о передаче атомной энергетики из ведения Министерства среднего машиностроения в хваткие руки Министерства энергетики и электрификации СССР.
Нет, внешне это казалось продиктованным необоримой логикой. Ну да, Средмаш делает реакторы. Но выработкой-то электроэнергии руководит Минэнерго! И коли атомные станции электроэнергию вырабатывают, то самое место им в отеческих руках энергетиков.
Тем более что среди последних популярна была точка зрения, выраженная как-то директором Всесоюзного теплотехнического института Минэнерго и выдающимся учёным-теплофизиком Василием Дорощуком. Что-де многие проблемы и аварии на АЭС обусловлены тем, что атомщики хоть и разбираются в своих реакторах, но совершенно не знают, как их прицеплять к энергетическому оборудованию. А потому и накручивают вокруг своих котлов такие схемы, что у обычного теплового энергетика тошнота к горлу подступает. Мол, теплоэнергетика можно натаскать до понимания реактора, а физика поднять до понимания теплосилового цикла практически нельзя.
Понятно, Василий Ефимович выражался более округло, но смысл его речей до Александрова доходил именно таким. И, что обидно, во многом Дорощук был прав. Чего стоили те же перенакрученные первые контуры на реакторах первых атомных подлодок, ставшие причиной целого ряда неприятных инцидентов. И позднейшие ВВЭРы действительно пришлось избавлять от лишних элементов первого контура.
Но решали не учёные. Та самая «необоримая логика» диктовалась всего лишь интересами всего лишь советской бюрократии. А той непонятен был модус операнди с гражданской атомной энергетикой – она-таки гражданская или она всё же атомная? Там же всё разное – начиная от соблюдения секретности до, извините, начальства, коему отчитываются и подают бумаги.
Разные бумаги.
Так что противоречие с точки зрения бюрократии – причём не в ругательном, а самом что ни на есть практически-управленческом смысле этого понятия – было нетерпимым, и его было необходимо устранить.
А вот устранили его уже по-кумовски. Логика – которой, по крайней мере, солидарно придерживались Александров со Славским и их аппаратом – диктовала исходить из системности: кто приручил цепную реакцию, тот ею и управляет. Ибо умеет. Атомный котёл – это прирученная атомная бомба. Это ядерный взрыв, пущенный ручейком. Это не печка с дровами, какой, по сути, является любая тепловая станция, и не плотина с водяным колесом в дырке, что служит основой любой ГЭС. И логика, упрямая человеческая логика, прямо восстаёт против того, чтобы управление действующей атомной бомбой отдать в руки тех, кто хорошо умеет подбрасывать уголёк в топку и поддерживать давление в паровом котле.
Но логика здесь не работала. Работало кумовство – так поговаривали в Минсредмаше. Утверждалось, что Пётр Степанович Непорожний, министр энергетики и электрификации СССР – закадычный друг нового генсека. Они, мол, знались ещё с Запорожья и вместе играли в домино, попутно обсуждая производственные и политические дела. Причём всё это была одна «шайка-лейка» с отставленным Хрущёвым, тот ведь тоже ценил и лично дружил с Непорожним.
Говоря объективно, того было за что ценить, ибо дядька был умный, энергичный и продуктивный. Именно при нём и во многом его усилиями была создана Единая энергосистема в СССР. Но по характеру это был типичный селюкский хозяйственник – хитрый, упёртый и настырный, готовый подгребать под себя всё, что шевелится. И что не шевелится – тоже. Его Минэнерго строило алюминиевые заводы, причалы в Одессе, практически всю промышленность по Днепру. И за комплекс по выпуску удобрений в Куйбышеве эти ребята взялись, и за текстильный комбинат по выпуску сверхпрочных тканей для самолётных шин!
И на совещании у Славского 25 января 1966 года, когда ничего ещё решено не было, он уже пытался перехватывать у «Большого Ефима» управление. И диктовал, на какие станции какие реакторы ставить. И надо было знать детали взаимоотношений между этими двумя людьми, как знал их Александров (впрочем, и многие в Средмаше), чтобы понимать, что в это время творилось в душе у Славского. Он и прошипел, выходя с совещания, своё характерное: «Дурьё в министерствах!»
А в отношениях тех был и такой эпизод: «Как-то Славский взял в свою машину министра энергетики Непорожнего. Едут, и Непорожнему, который очень ревниво относился к власти и влиянию Ефима Павловича (не министерство, а государство в государстве), вздумалось по этому поводу поворчать. Славский какое-то время молчал, а потом, когда ему слушать надоело, скомандовал шоферу: «Остановись!» Тот остановился. «Выходи!» – это уже Непорожнему команда. Непорожний, разумеется, ушам свои не поверил и оторопело выкатил глаза, тогда Славский повторил: «Тебе, тебе я говорю, выходи к… матери». Высадил министра – человека, равного себе по рангу, и уехал». [392]
Александров вместе со Славским пытались переубедить руководство. Мол, никто не спорит: атомные станции работают на энергетику. Ну так и пусть работают – только зона контроля и ответственности Минэнерго должна начинаться, где ей и положено: там, где к выходу со станции подключаются внешние электросети. Зачем энергетикам контроль над самой станцией?
П.С. Непорожний.