Но уж больно запредельна была цена – в общей сложности 16,4 миллиарда рублей. Четыре с половиной тысячи километров Байкало-Амурской магистрали от Тайшета до Советской Гавани с 2230 мостами, 8 тоннелями, десятками посёлков и городов обошлись в сметных ценах 1991 года в сравнимую сумму – 17,7 млрд рублей. [380]
Да и вообще похоже было, что Госплан окончательно утратил способность распределять имеющиеся ресурсы по отраслям и объектам. Причина, по мнению умеющих убеждать нынешних историков, в непомерно возросших требованиях со стороны ряда отраслей, и прежде всего оборонной. А ЦК как главная властная инстанция страны, в свою очередь, перестал обеспечивать честный «арбитраж». В результате дисбалансы при распределении ресурсов обрушили всю экономическую конструкцию СССР. [459]
А ведь параллельно шла ещё и война в Афганистане. Точно затрат на неё, разумеется, не считали, но последний генсек ЦК КПСС Михаил Горбачёв заявлял о 5 миллиардах рублей в год. В некоторых источниках ссылаются на подсчёты, сделанные группой экономистов по заказу горбачёвского премьера Н.И. Рыжкова. Они дают с 1964 по 1987 год включительно следующие цифры: 1578,5—2623,8—3650,0—5374,0 млн руб.
Рост едва ли не по экспоненте! Итоговая цифра подбивается на уровне 30 млрд рублей за все годы войны.
Что рядом с этим 20 миллиардов капиталовложения во всю энергетику страны в 1976–1980 годах? Что – капитальные вложения в одну АЭС электрической мощностью 1000 МВт в размере 400–500 млн долларов? Пусть 600, даже 700 с учётом капвложений в предприятия топливного цикла, обеспечивающие функционирование такой АЭС?
Не преувеличу, если скажу: те вливания в атомную энергетику спасли Россию в 1990‐х годах. Спасли от полного разграбления, деградации и развала.
Всё на самом деле просто: просто всё было очень сложно. Атомную энергетику, атомную промышленность за ночь не остановишь. Не произведёшь шоковой терапии, приняв решение за одну ночь отпустить цены. Или продать АЭС за ваучеры. Эта сфера слишком сложна для простых экономических решений; она не может не продолжать функционировать.
И вот эта необходимость для «младореформаторов» поддерживать функционирование сложнейшего организма атомной индустрии затормозила, а на себе самой так и остановила весёлую и с гиканьем распродажу российской промышленности. Если передача атомных станций из-под «авторитарного» Средмаша в «демократическое» Минэнерго привела в конечном итоге к Чернобыльской катастрофе, то чего можно было бы ожидать от приватизации всей атомной отрасли?
А коль скоро рыночек тут ничего не порешал, то осталось функциональное, а с ним и государственное управление отраслью. Конечно, министры в ней могли быть людьми самыми разными, и кого-то из них, слишком близко общавшегося с США, журналисты могли глумливо спрашивать: «Имярек, вы шпион?» Но в целом система стояла и требовала постоянных усилий, чтобы продолжать стоять. И альтернативы этим усилиям просто не было: станция либо управляется, либо взрывается.
А станция – всего лишь верхушка могучей пирамиды производства, науки, логистики, кадровой и социальной политики и всего бесконечного прочего…
А директор Института атомной энергии Анатолий Петрович Александров каждое утро выбирал в прихожей свои ботинки из стохастического стадца обуви многочисленного семейства обитателей дома на Пехотной, 30. Садился в машину, доезжал до ворот института – тут идти пять минут, но это не позволяется регламентом охраны. Отстранённо наблюдал, как солдатики закрывают одни ворота и открывают другие. Выходил из машины у ступеней главного корпуса, поднимался на второй этаж в свой кабинет… и немедленно оказывался атакованным ежеминутными телефонными звонками и ожидающими его посетителями.
Он и раньше хорошо понимал, отчего Борода так любил выбираться отсюда в какую-нибудь лабораторию, на полигон, в командировку; он его много раз и замещал, как и положено по должности, на этом чуть ли не диспетчерском посту. Но каждый раз снова и снова ощущал то несравненное чувство освобождения, когда уходил «на территорию» и в каком-нибудь отделе окунался в разбор успехов или проблем.
Второе бывало чаще.
Отдых от «диспетчерства» и бюрократии получался и тогда, когда ездил к конструкторам – в Подольск к Василию Стекольникову, где в ОКБ «Гидропресс» строили ВВЭРы, или к Николаю Доллежалю в Сокольники, где НИКИЭТ колдовал над РБМК. К последнему ездить надо было чаще, хоть и менее приятно – всё же при всех достоинствах «открытой» конструкции реактора смущало устройство стержней СУЗ, которое при их опускании в особых условиях могло вызвать не сокращение, а рост реактивности. Но Николай Антонович был, к сожалению, упрям, и «дожимать» его по завету Бороды бывало себе дороже.
А вот практически ежедневные поездки в министерство на Ордынку избавлением от рутины называть было сложно. С «будённовцем»-то взаимопонимание было вполне на уровне, но уж больно много разных интересов в Средмаше и вокруг него присутствовало. И не столько внутренних интересов – а такие люди, как первый замминистра Николай Семёнов или начальник Четвёртого главного управления Александр Зверев, простыми и гладкими отнюдь не были, – сколько внешних, привходящих. В которых с конца 1947 года тоже приходилось вращаться как участнику, а после смерти Курчатова и председателю НТС. Уж такая должность здесь у директора ИАЭ как главного научного центра отрасли.
Стиль руководства Александрова оставался прежним, несмотря на годы, что воришками юркали за плечами. Он всё так же следил за всеми деталями экспериментов и конструкторских разработок, внимательно изучал каждый чертёж и каждый узел. И, как вспоминали позднее его ученики-реакторщики, «не согласовывал ни одного чертежа, пока мы досконально не изучили конструкцию и могли ответить на любой его вопрос. Чертежи раскладывались на полу в его кабинете, он опускался на колени (мы, естественно, тоже), и начиналось: «А это что? А это зачем?» – и так, пока не объяснишь все детали». [128, с. 153–154]
А.П. Александров, Ю.Б. Харитон и Е.П. Славский в музее
И.В. Kypчатовa. Из семейного архива П.А. Александрова
Не подписывал никаких документов без тщательного изучения и если нужно – редактирования. Как-то ответил то ли нетерпеливому Виктору Сидоренко, то ли кому-то ещё, просившему побыстрее поставить подпись под неким требованием – мол, вашу подпись и так уважают-принимают: «Потому и уважают, что всегда всё проверяю». А поскольку в любую свободную минуту стремился следить за научными публикациями, то и поражал молодых сотрудников – старые-то уже привыкли – превосходной эрудицией в области химии теплоносителей, коррозионной стойкости металлов и прочих, напрямую с физикой не связанных вопросах.
Считал – и настраивал подчинённых, – что живое дело при желании пробьёт себе дорогу. Потому докладные записки и письма, что самотёком поступали в секретариат, могли вечно лежать среди большой кипы бумаг на столе. Но если «податель сего» не ограничивался эпистолярикой, а лично добивался приёма и разговора, то внимание учёного и директора ему оказывалось самое деловитое. Те же ранее поданные бумаги внимательно читались, аргументы проверялись, чертежи смотрелись, споры велись. И в конце всего решения принимались.
Академики поздравляют А.П. Александров с 80-летием.
Из семейного архива П.А. Александрова
А если с ними, с этими решениями, надо было обращаться выше – уже академик Александров обращался выше. За его подписью уходили письма в институты и на заводы, в министерства и обкомы, в правительство и ЦК.
Но вот тут подчас бывало достаточно сложно. Вроде бы и уважаем властями, и обласкан. На 70‐летие дали третью звезду Героя Социалистического Труда. А на следующий юбилей, 80‐летний, – орден Ленина. И кто только не поздравлял. И сам участвовал в торжественных мероприятиях – как без этого?
Пусть Анатолий Петрович не пользовался спецраспределителями, но он был к ним прикреплён. То есть по негласной, но очень жёстко соблюдаемой табели о рангах советской номенклатуры входил в состав высшей государственной элиты. Пожалуй, на уровне тайного советника – третий класс царской Табели о рангах. На важные совещания приглашают, которые даже не по профилю, – как в 1969 году на разговор Брежнева и военных с Янгелем и Челомеем о выборе концепции размещения межконтинентальных стратегических ракет.
И лично генеральный секретарь на своей машине катает, такие виражи по дорогам Крыма закладывая на скорости, что невольно мысль о неминуемом сиротстве детей-внуков закрадывается.
Торжественное заседание по поводу юбилея Института атомной энергии имени И.В. Курчатова.
Из семейного архива П.А. Александрова
Но… Но в России после Сталина партийная номенклатура взяла руками Хрущёва полную власть и подмяла под себя советскую и хозяйственную элиты. Покорила их, вернее говоря. Нивелировав попытку самого Иосифа Виссарионовича под конец жизни построить всё же полноценное «светское» государство, управляемое профессионалами, сделав партию всего лишь идеологическим придатком власти.
Притом Хрущёв сумел с сакрального уровня Ленина – Сталина низвести властителя до уровня шута горохового, анекдоты о котором рассказывали даже дошколята.
Потом Хрущёва сверг Брежнев, но главное было сделано руками того же Хрущёва – партноменклатура была выведена из-под надзора госбезопасности и правоохранительных органов.
Стало можно всё.
И к власти Брежнев пришёл уже не просто как сменщик раздражавшего всех Никиты, а как ставленник партийного аппарата. И введение в «его» Конституцию 1977 года статьи о КПСС как руководящей и направляющей силы советского общества и ядра его политической системы не было неуклюжим пропагандистским манёвром, когда всё уже сыпалось. Это была открытая заявка партноменклатуры на легализацию своего единовластно правящего положения. Если угодно, диктатуры номенклатурной.