Но объяснить это исходя из характера и истории жизни Александрова можно без особых натяжек. Во-первых, он был, повторимся, нестяжатель, и красивые заграничные вещи его взор не зажигали. Во-вторых, это была вечная ответственность за каждое слово и жест в условиях, когда эти слова и жесты жадно ловили и с той и с другой стороны – вдруг секретоноситель такого ранга в чём-то да проколется? И их разведчикам – или у них шпионы? – хорошо, и контрразведчикам нашим: жирная строчка в отчёте будет, на благодарность потянет. В-третьих, это было унизительно: учёному с именем в мире от щедрот великих обменивают 90 долларов – и давайте, господин президент Академии наук, ощущайте себя на одном уровне с зарубежными коллегами…
Наконец, административная работа всегда была для Анатолия Петровича неприятным дополнением к работе научной, а на посту президента АН первой был явный и громадный избыток. Плюс сложные отношения в среде учёных, амбиции, неуживчивость, взаимные счёты.
И главное – делёж финансирования между институтами.
Те ещё страсти вскипали.
А все ведь – академики, участники ареопага, выше которого в науке нет. Медведи в одной берлоге. Нет! 274 медведя по состоянию на 1985 год. Та ещё работа – управлять этим сонмом неуправляемых небожителей…
День отдыха от всего этого – если начальство на него не вызывало и ничего не придумывало – был в пятницу. Этот день АП выговорил как обязательный для работы в Институте атомной энергии, где он продолжал оставаться директором. «Отдых», конечно, крайне относительный, если вспомнить, как и из чего складывались ранее будни в этой должности.
А.П. Александров. 1983 г. Фото В.А. Гeнде-Poтe.
Из семейного архива П.А. Александрова
А.П. Александров и Ю.А. Гагарин. 1965 г.
Из семейного архива П.А. Александрова
При этом от зарплаты президента академии Анатолий Петрович отказался, оставив себе только директорскую по институту, хотя президентская была, естественно, выше. Но, во-первых, он и так никогда не делал из денег культа, и их дом поражал тех, кто мог сравнивать, непритязательностью быта. А во-вторых, АП, с огромной неохотою согласившийся занять пост главы АН СССР, не хотел, чтобы из-за получаемого на этом месте оклада у него возникала формальная зависимость. От кого или чего – не уточнялось. Но не уточнялось за очевидностью: от тех, кто имеет желание и возможности управлять Академией наук как собственным отделом. Или как там называются структуры, подчинённые отделу ЦК?
Предшественник его на посту президента АН СССР Мстислав Всеволодович Келдыш вывел Академию наук в число наиболее авторитетных институций России. Иные поговаривали тогда, в шестидесятых, что наука стала заменителем церкви. По характеру веры в неё, по упованию на то, что она, наука, раскроет не только тайны мироздания, но и человеческой души, разрешив те вечные вопросы, которые человек стал задавать себе, доросши до абстрактного мышления.
Понятно, что один, даже столь выдающийся человек, как Келдыш, сами недостатки характера которого служили пользе дел, которыми он занимался, – один человек не смог бы создать в обществе культа науки. Здесь было и встречное движение от самой науки.
Разумеется, космос – спутник – Гагарин действительно зажгли звёзды для советского общества. Разумеется, атом – он звёзды не зажигал, но он тоже ворвался в сознание общества как… как опасное, но и могучее дитя науки. ЭВМ, от которых ждали чудес. Лазеры – они тоже завораживали людей, ибо как раз в те годы они не были повседневной реальностью, а служили чистым символом опять же чего-то такого… из будущего. Из светлого, всесильного и всемогущего будущего.
Доброе будущее – вдруг приблизившийся, едва ли не поглаживающий людей по головке образ его, – не это ли дала тогда наука человечеству? И от того оно испытало к науке несвойственную ему обычно благодарность?
Возможно, всё возможно. Однако для Анатолия Александрова в должности президента Академии наук куда более существенным было другое.
Мстислав Всеволодович занял главный кабинет на Ленинском, 14 в 1961 году. На его долю достался поистине «золотой век» русской науки, когда она купалась в деньгах: за два десятилетия, с 1955 по 1975 год, ассигнования на научные исследования выросли в 12 раз. Четверть всех учёных мира работали в России – больше 3 миллионов человек.
Но зато наука и отдавала сторицей. Спутник и полёт Гагарина – только наиболее популярные символы этой эпохи, и одно только историческое значение открытия Россией космической эры на порядок окупило все финансовые затраты на это.
Символично и то, что конец 50‐х – начало 60‐х годов отмечены небывалым звездопадом Нобелевских премий, упавших на советских учёных: 1956 год – Николай Семёнов по химии, 1958 год – Павел Черенков, Игорь Тамм и Илья Франк по физике, 1962 год – Лев Ландау по физике, 1964 год – Николай Басов и Александр Прохоров по физике. С такой частотой наши учёные не получали Нобелевки ни до ни после. Пусть многих премия и нашла за работы, сделанные ещё в 30-х годах.
И примечательно, что из семерых четверо работали в Атомном проекте.
А.П. Александров в 1983 г. Фото В.А. Гeнде-Poтe.
Из семейного архива П.А. Александрова
Но кроме символов были ещё и знатные реальные достижения. Те же атомные реакторы – от них пошли атомные электростанции, уже принёсшие народному хозяйству конкретную пользу в самом что ни на есть денежном выражении. Открытие в Дубне новых элементов, со 104‐го по 106‐й, произошло во времена Келдыша. Создание лазеров и мазеров, запуск крупнейшего в мире ускорителя – синхрофазотрона, огромный рывок вычислительной математики, выход кибернетики на взлёт, массовое появление ЭВМ и АСУ, телевидение и связь через космос, новые синтетические и полимерные материалы в химии, широкое распространение полупроводников, причём в руках у народа тоже, развеявшийся над биологией лысенковский морок, – это всё при Келдыше. И ко многим из этих достижений он ещё и сам имел прямое научное отношение. Достаточно сказать, что он был не только «теоретиком космонавтики», но и таким же теоретиком ядерных проектов.
Словом, им повезло друг с другом и с эпохой – Келдышу и науке.
А Александрову?
А вот Александрову пришлось управлять академией в условиях, когда романтики уже не было.
Денег было ещё много: если в 1940 году расходы на науку в государственном бюджете занимали 0,3 млрд руб., то, согласно статистическому справочнику «Государственный бюджет СССР и бюджеты союзных республик. 1976–1980 гг.», в 1976 году на неё было израсходовано 8031,8 млрд рублей. Далее эта цифра повышалась, пока не достигла в 1980 году 10 081,0 млрд руб. За пятилетку на науку ушло 44 747,7 млрд руб., что на 117,7 % больше, чем за период 1971–1975 годов (38 029,2 млрд руб.). [404]
Да, но! Но в процентах от всего бюджета инвестиции государства (а больше ничьих и не было) в науку упали более чем на один процент – от 11,2 % в 1971–1975 годах до 9,9 % в 1976 году. В среднем – до 10 % за период 1976–1980 годов.
Конечно, и это – завидная до немыслимости цифра для нынешних времён, когда к концу 2022 года объём внутренних затрат на исследования и разработки за счёт всех источников в ценах 2018 года планируется на уровне не менее 1546,2 млрд рублей в год. [406] Что составляет едва 1,1 % от валового внутреннего продукта и даёт России «почётное» 34‐е место в мире по индикатору внутренних затрат на исследования и разработки. Или 47‐е в расчёте на одного исследователя. [407]
И особенно цветасто эта цифра заиграет, если учесть, что уровень этого несчастного одного процента держится уже 30 лет – на фоне 5,45 % ежегодного прироста затрат на науку в 1970‐х годах…
Но сокращение есть сокращение, и в тогдашних условиях учёные почувствовали его, что называется, на себе. Притом что рост численности научных работников продолжался и к 1980 году достиг 4,379 млн человек, понятно, что с зарплатами людей стала возникать «напряжёнка». Её уровень понемногу, но стабильно сокращался относительно зарплат в промышленном секторе и с позиции 140 % в 1940 году свалился до 96 % в 1985 году. [403]
Чем это объяснялось – понятно. В 1975 году деньги в стране ещё были. После войны Судного дня на Ближнем Востоке в СССР рекою потекли раздутые энергетическим кризисом нефтедоллары. Но уж слишком с ними размахнулось государственное руководство. Показалось, что это – навсегда. И власти взялись за всё сразу: и за космос, и за ракеты, и за могучий океанский флот, и за строительство трубопроводов, и за БАМ, и за новые заводы, и за АЭС в массовом количестве, и за прочую энергетику, и… и… и…
Бесспорно, зряшных проектов не было или было так мало, что значения это не имело. Но это было – всё сразу. А рук на всё не хватало, как не хватало и… денег. Всё было вложено во всё, и потому количество недостроя зашкаливало за все возможные масштабы. Капиталовложения застывали на просторах страны грудами кирпича и бетона, брошенными под открытым небом станками, недостроенными дорогами и мостами. Вроде того моста в Калининграде, что подвис, упёршись в… пятиэтажку.
Куча денег просто омертвела, вышла из движения, а следовательно, и экономики. И денег, бешеных, с неба свалившихся денег элементарно перестало хватать. Была объявлена пятилетка экономной экономики, но это не выправило положения. Тем более что вскоре последовали Олимпиада, война в Афганистане, тот же «Буран»…
Экономить начали в том числе и на науке. Не только, конечно, но на ней это отразилось достаточно заметно. И очень наглядно: с 20 % всех научных статей в мире, что выходило в России, количество публикаций стало скукоживаться на глазах. В период с 1981 по 1985 год оно уже упало до 10 %.
А дальше начались 90‐е годы, когда всё рухнуло вообще в пропасть.
Кстати, стоит добавить, что в советские времена результаты научной деятельности оценивалось не по количеству публикаций, а по числу поданных патентов и рацпредложений и эффективности от их внедрения в производство. Об индексе Хирша никто и слыхом не слыхивал. Конечно, для фундаментальных исследований такой подход отдавал явной ущербностью – какая, скажем, рационализация производства может произойти от установления состава атмосферы Юпитера. Но по крайней мере об эффективности отечественной науки не судили по количеству ссылок в иностранных научных журналах.