– А почему так поздно позвонили? – глухо, простуженным голосом спросил Александров. И тут же пожалел: из-за этого треклятого гриппа получилось грубовато.
Выслушал нечто путаное, что первая информация поступила в Москву лишь в 3 часа ночи, причём сообщения по большей части неполные и неточные, а что-то существенное стало проясняться вот только недавно.
Н-да-а… Станцию зажгли… Это что же нужно было сотворить, чтобы вызвать пожар, да ещё и с возможными радиационными последствиями? Взорвали барабан-сепаратор? Обсуждалась, помнится, такая возможность для АЭС. Такое случалось на тепловых станциях, и, в общем, ничего хорошего не было. Если такой взорвётся на атомной станции, то да, утечка радиоактивного теплоносителя произойдёт. В общем, страшная вещь, хуже только взрыв самого реактора.
Первая возможность, автоматически отметил мозг. Что ещё? Турбины, генераторы? Разрыв трубопровода с одновременным отказом отсечной арматуры? Обесточивание?
Нет, не должно быть существенных последствий. Во-первых, сработают штатные системы безопасности. Во-вторых, должен быть переход на аварийное электроснабжение. Последствия тоже некатастрофичны.
Тут главное – возможный выброс радиации. Когда начальник атомного главка говорит о радиационных последствиях – значит, там действительно последствия.
Значит, третья возможность – тот самый взрыв реактора? Но с чего бы? На Чернобыльской АЭС котлы РБМК стоят. Машины сложные, требующие внимательности и дисциплины. Но сами по себе они не взрываются. Да и защита опять же. Усиленная, надёжная. После ЧП 1975 года на Ленинградской АЭС автоматику защиты на всех таких реакторах дублировали. И допустить, что подвела техника, практически невозможно.
А персонал? Это четвёртая. И как бы не основная, судя по опыту, причина ЧП. Тем более что давно ходили нехорошие истории про разгильдяйство на станциях. Кстати, и про ЧАЭС – не в последнюю очередь. Вплоть, по слухам, до пьянства на дежурстве. Там, в Минэнерго, вообще с дисциплиной не очень надёжно. Доводилось сталкиваться…
С другой стороны, а что с них взять? Это не Средмаш с его фактически военной дисциплиной. Гражданское ведомство. К атому отношение без пиетета. Так, просто источник энергии. Как уголь, газ или вода. Реакторы они называют «самоварами». Чуть ли не «кастрюлями».
Понятно: ТЭЦ и ГЭС к той ответственности, что связана с атомом, не приучают. Да и Лаврентий Палыч у них за спиной не стоял в своё время. Не выработались необходимые традиции.
Александров и как ядерщик, и как разработчик атомных реакторов, и просто как человек, стоявший, что уж тут скромничать, у истоков отрасли, до сих пор был убеждён в ошибочности того решения о передаче атомной энергетики из Средмаша в Минэнерго. Ведь на главный вопрос, готово ли гражданское министерство принять под свою ответственность сферу, непосредственно смежную с оружием массового уничтожения, убедительного ответа тогда, в 66‐м году, так и не было дано.
Все возражения Славского – а он, Александров, поддерживал его от имени Курчатовского института как головного научного подразделения отрасли – были без особых обоснований отметены. Да иного, в общем, и ожидать было трудно при особых отношениях Брежнева с Непорожним.
Так что выхватили энергетики тогда отрасль из системы Средмаша. Понять можно, конечно, – одни только зарплаты у атомщиков в полтора раза выше. Престиж почти как у космонавтов. Карьеры в гору. Только выхватить-то выхватили… А вот культуры эксплуатации станций в нужном объёме как-то не прихватили.
Но сейчас не до того. Дело прошлое. Да и та же ЧАЭС уже после тех событий построена. Надо разбираться с нынешним происшествием.
Александров прокашлялся:
– Майорец, я полагаю, в курсе?
– Да, разумеется, – раздалось в трубке. – Министру доложили сразу же. А также Марьину в ЦК и Мешкову в Средмаш. Для Славского.
Что же Майорец сам-то не позвонил, барин…
– Анатолий Иванович как раз просил вам сообщить, извиниться, что вот так, во время болезни, – словно угадав мысль, заспешил Веретенников. – Но он собирается докладывать Рыжкову Николай Иванычу. А тот может спросить, что полагают в Курчатовском институте…
– В НИКИЭТ звонили? – Разработчиков реактора следовало привлекать в первую очередь.
– Поручил уже, – несколько туманно заверил Веретенников.
– Ладно, – принял решение Александров. – Передайте Анатолию Ивановичу, что мы у себя немедленно начинаем работу. Ждём информацию по мере поступления, без задержек. Выезжаю в институт, будем думать, что делать. И к вам кого-нибудь направлю для связи, будьте готовы встретить.
В институт… На самом деле срываться туда в сию же минуту не имело смысла. Суббота, да и специалистам сообщить пока ровным счётом нечего. Даже тип аварии неясен. Первым делом придётся вызвать неизменного референта Нину Васильевну. Но пусть пока отоспится. Понадобится свежая голова, когда дел навалится. А что навалится – академик не сомневался.
Брезжила, правда, надежда на давно подмеченную закономерность: аварии на атомных станциях поначалу всегда кажутся страшнее, чем оказываются на деле. Прежде всего потому, что с чисто ядерными делами связаны редко. Чаще всего какие-то отказы и неполадки на типовом, так сказать, оборудовании. Если вообще можно назвать оборудование АЭС «типовым». Разное бывает: от пожара электрических кабелей, как в прошлом году в США, до утечек теплоносителя. Таковые происходят постоянно и по всему миру.
Однако большая часть всех аварий предопределена – или даже прямо вызвана – ошибками, ложными действиями, недосмотром персонала. Самое опасное – человеческий фактор. Реактор ведь – машина. И как всякая машина – безмозглый. Потому к нему человек и приставлен, чтобы этот недостаток компенсировать. И снабжён этот человек инструкциями и регламентами. Которые соблюдать нужно, чёрт возьми! Если же человек подводит реактор к запредельным режимам, да ещё и защиту отключает, – кто такому доктор?
Как тогда, например, в ноябре 1975 года, на Ленинградской АЭС.
Там ради вывода на ремонт разгрузили одну турбину. Почти рутинная операция. Но оператор – кстати, старший инженер управления турбиной – по ошибке отключил другую. Но и это ещё не было ЧП – сработала как положено аварийная защита. Только народ же у нас пытливый, в себе уверенный, самостоятельный. Вот и решили компенсировать временное появление отрицательной реактивности из-за ксенонового отравления реактора подъёмом его мощности. Что для этого нужно? Ну, очевидно же! Извлечь стержни системы управления и защиты.
Казалось, сама станция кричала: не делать этого! Аварийка ещё дважды останавливала реактор. Но народ у нас упрямый. Сильнее цепной реакции себя видит. Вот и доигрались – использовали почти весь оперативный запас реактивности.
Вот она, кстати, дисциплинка – даром что Ленинградская станция в Системе осталась…
Хорошо, нашёлся опытный человек – кстати, из той же средмашевской Системы, – который прервал эту вакханалию, начав опускать стержни СУЗ обратно. Но было уже поздно: оказались повреждены десятки технологических каналов, один из них разрушен. И полтора миллиона кюри утекли в воздух.
После того происшествия они с Николаем Доллежалем, один – как научный руководитель проекта РБМК, другой – как главный конструктор, провели ряд дополнительных доработок ради безопасности. Установили гидробаллоны системы аварийного охлаждения реактора, поставили обратные клапаны на раздаточно-групповых коллекторах, добавили аварийных электронасосов САОР, ещё кое-чего…
То есть теперь вообще трудно себе представить нечто подобное ленинградскому ЧП. Особенно на Чернобыльской станции. Где реакторы с допзащитой ставились изначально. Разогнать их, как на ЛАЭС, просто невозможно. А всё остальное не так страшно, справлялись раньше, справимся и теперь.
И всё же что там могло случиться?!
Надо собираться в институт. Несмотря на болезнь. Или… быть может, отправить туда Легасова? Всё же первый заместитель как раз на такие случаи и нужен – пусть принимает пока информацию, выясняет, что к чему. А если что-то серьёзное, оперативное откроется – в конце концов, отсюда, из дома на Пехотной, до института минуту ехать. Там минута на открыть-закрыть-открыть ворота. Ещё минута до корпуса. И минута до кабинета.
Однако по недолгом размышлении Анатолий Петрович поборол искушение. Легасов – мужик умный, но он – химик. В реакторах мало что понимает. Да и хитроват. Вон как умело должность секретаря парткома института в пост заместителя директора по научной работе конвертировал. Едва успев докторскую диссертацию защитить…
В.А. Легасов.
Из открытых источников
Эх, Савелий Фейнберг умер безвременно – вот был бы идеальный заместитель в такой ситуации!
Ладно, что о том думать. Сейчас главное – понять, что там происходит, в Чернобыле. Так что встаём, приводим себя в относительный порядок с помощью сестрички прикреплённой, завтракаем и отправляемся в институт. Только придется там поосторожнее. Лучше запереться, чтобы никого не заразить. По телефону пообщаемся с кем нужно, как в неприсутственные дни.
Глава 2Партхозактив
Валерий Алексеевич Легасов, первый заместитель директора Института атомной энергии имени И.В. Курчатова, в это прекрасное субботнее утро ещё не знал, что случилось в городе Припять. Он вообще не знал, что там что-то случилось.
Сейчас, солнечным утром 26 апреля, Валерия Алексеевича, собственно, и занимала проблема выбора – поехать ли на свою кафедру радиохимии и химической технологии на химфаке МГУ или же направиться на партхозактив в Минсредмаше, намеченный на десять утра.
В принципе, была ещё одна мысль – на всё наплевать и пуститься с женой Маргаритой отдохнуть куда-нибудь. Потому что на кафедре никаких острых и неотложных дел, тем более в субботу, не предвиделось. Хотя, конечно, всегда было чем заняться. Не был он обязан и сидеть на партхозактиве на Ордынке. Сдал уже Валерий Алексеевич пост секретаря организации КПСС Курчатовского института. Но…