Так что понятны были надежды, когда умер Брежнев и пришёл Андропов, что глупостей станет поменьше. И Горбачёв как креатура Андропова вызывал естественную симпатию. Но, похоже, ошибался он, старый, надеясь на Горбачёва. Нет, уже видно: не сумеет тот пройти сам и провести страну по новому курсу, стряхнуть с неё буквально цементную корку, которой она обзавелась за последние лет двадцать. Или, если быть точным, двенадцать – пятнадцать: признаки уже не компенсируемого никакими усилиями кризиса проявились с года 1972‐го. А в 1974‐м они стали явными, как пигментные пятна на коже старика.
Не тот характер у Михаила Сергеевича. Плоть от плоти и кровь от крови всё той же партийной номенклатуры. Удивляет только неподдельное воодушевление, с каким вещает обо всём новый генсек. Мол, энергию масс мы разбудим.
Знакомо до боли. И что, энергию атома голыми руками укротим?
За этот год, что Горбачёв у власти, стало ясно, что главное в его действиях – собственные амбиции, а не интересы страны. Интриги в ЦК – основное занятие. Вкупе с публичным балабольством – взрывоопасная смесь…
Вот и теперь, когда явно что-то экстраординарное произошло в Чернобыле, первому лицу следовало бы главным делом обратиться к военным и к атомщикам. Дать им все оперативные права и полномочия. Соединить. Чтобы они вместе – так сказать, руки и головы – разобрались в том, что произошло и что делать. Военные – сила в подобных обстоятельствах: нацелены на быструю работу с подобными авариями, знают всё о борьбе с радиационными заражениями, обучены проводить мероприятия по гражданской обороне. Атомщики – голова, которая знает, на что нацелить руки.
Но судя по тому, что сказал Ахромеев, военные действуют сами по себе, а Горбачёв лишь принимает их информацию к сведению. На атомщиков он тоже не выходит.
Так что Анатолий Петрович не удивился, когда после полудня отзвонился Легасов и заявил, что его назначили в Правительственную комиссию, немедленно отбывающую к месту аварии. Согласовать, хотя бы мнение спросить директора головного атомного института – нет, увольте!
Валерий – умный парень, энергичный, не отнять. Но что на аварии с реактором делать химику? Если бы и в реакторах ещё как следует разбирался…
Ладно, нет доверия Александрову. Он стар и является лицом заинтересованным, как один из создателей реакторов типа РБМК. Хорошо, возьмите тогда Велихова. Тоже заместитель. Молодой ещё, 35‐го года. Правда, уже десять лет управляемым термоядом занимается, но и в атомных реакторах, естественно, разбирается. А главное, грамотен и идеи генерирует безудержно. Часто – весьма перспективные.
Впрочем, ясно всё! Легасов – в их новой обойме. В отличие от Велихова. Который, правда, тоже ведь в активистах значится – в ЦК ВЛКСМ заседал, сейчас Комитет советских учёных в защиту мира возглавляет…
Анатолий Петрович внутренне усмехнулся. Заседает он там вместе с Виталием Гольданским. Зятем академика Семёнова Николай Николаевича. А с тем ой какие воспоминания связаны!
Ахромеев звонил еще несколько раз. Рассказывал, что выявили военные. Сведения чем дальше, тем ужаснее. Реакторный цех разрушен практически полностью. Реактор разрушен. Активная зона разрушена. Горит графит. Маршал сообщил данные воздушной и наземной радиационной разведки. Просил помочь с определением степени опасности аварии и, главное, с тем, что можно сделать, чтобы поскорее перекрыть выбросы радиации в атмосферу. А выбросы небывалые…
Александров не собирался скрывать от своих сотрудников ничего. Покамест никаких указаний по поводу секретности не поступало – то ли наверху растерялись, то ли ещё что, – круг полезных людей стоило расширить загодя. Дабы потом не хвататься за воздух в поисках допущенного специалиста.
Нина Васильевна поначалу приглашала специалистов по одному. Те приходили и… оставались. За ними подтягивались те, кого они вызвали. Люди приходили и тоже не уходили. Так в кабинете – уже не до гриппа было, да и как держать людей на расстоянии, когда из зоны аварии буквально валящие с ног сведения поступают, – полустихийно возник антикризисный штаб. В него вошли практически все ведущие сотрудники – реакторщики, физики, специалисты по физике плазмы, химики. Завели журнал записи телефонограмм правительственной и специальной связи. Завели что-то вроде протокола идей и предложений. Начали работать.
Приказ по ИАЭ об организации работ в Чернобыле. Отдел фондов научно-технической документации НИЦ «Курчатовский институт»
Сам Анатолий Петрович, правда, старался держаться подальше от этой родной банды. Переводил взгляд с одного человека на другого, делал иногда жест рукою, предлагая высказаться, кивал или пожимал плечами в ответ на предложения. Но обсуждение возглавить не пытался. И голова чумная, и достоверной информации мало для составления законченного мнения. Пусть ребята сами поспорят, подумают.
Как всегда в таких ситуациях, кто-то выскакивал, бежал делать расчёты. Или за помощью в нужный отдел. Кто-то шушукался по углам, кто-то спорил, поднося к носу оппонента указательный палец в качестве неоспоримого довода. Знакомая работа коллектива единомышленников. Как в ЛИПАНе. Да и раньше, в ЛФТИ, у Иоффе. Учёные, творцы. Творцы за работой.
Да… Если бы не та причина, по которой все эти хорошие ребята сейчас здесь собрались…
Так и работали до позднего вечера.
Ближе к ночи прозвонился Федуленко из главка. Сказал, что полной информации там по-прежнему нет (эх-х, энергетики…), но передал рассказ Константина Полушкина, завотделом в НИКИЭТе. Тот, оказавшись в Чернобыле, каким-то образом сумел облететь пострадавший блок и даже заснять всё на камеру.
Полушкин подтвердил страшную в своей конечной определённости информацию. Блок обрушен, реакторный цех в развалинах, реактор взорван, активная зона тоже разрушена, горит графит.
Таких катастроф мир не знал…
Глава 5Что ж вы натворили-то…
Полёт в Киев из Внукова – дело недолгое. Успели только рассесться – похоронные и одновременно торжественные лица, – переговорить в полголоса, а уже пора готовиться к посадке.
Валерий Алексеевич обменялся мыслями прежде всего с Мешковым Александром Григорьичем. Начальником, можно сказать, а главное – бывшим директором знаменитого подземного Горно-химического комбината. И успел поговорить с Виктором Алексеевичем Сидоренко, первым зампредом Госатомнадзора.
Оба были сейчас для Легасова важнее всех других – предстояла громадная, бешеная работа, по итогам которой он должен вырваться на самый верх. Но для этого прежде всего надо было понять все тонкости и слабые места РБМК. Таковые напрямую переводили стрелки аварии на Александрова.
Мешков эти реакторы прекрасно знал, ибо сам запускал у себя в Красноярске-26 их промышленные предтечи, АД и АДЭ. И Сидоренко их тоже знал, хотя в основном занимался ВВЭРами. Причём именно Сидоренко очень чётко и наглядно описал, как устроен РБМК и на что обратить особое внимание.
Дураком Легасова не назвал бы никто. Так что не только основное в конструкции, но и детали он ухватил достаточно быстро. Но сразу же понял: одному не потянуть даже теоретические вопросы. Значит, после первого осмотра реактора нужно обратиться к Александрову с просьбой об отправке в Чернобыль научной группы экспертов-курчатовцев.
Долетели до Киева, как рассчитывали, но там дело застопорилось. Украинские товарищи пребывали в совсем подавленном состоянии. Подавленность сочеталась с наигранным оптимизмом. Присутствовала и суетливость, каким-то образом даже гармонировавшая с пассивным ожиданием руководящих указаний. Спокойствие – опять же наигранное – высокого партийного начальства зримо контрастировало с нервным возбуждением представителей исполнительных органов.
На совещании в местном ЦК удалось узнать лишь то, что в принципе было уже известно. Разве что всплыли некоторые подробности, которые ничего не добавляли к выяснению причин аварии и ничего не давали для выработки мер по устранению последствий.
Со ссылкой на первые доклады директора ЧАЭС Брюханова картину нарисовали следующую.
Снижать мощность реактора начали ещё в 01.00 25 апреля – ради того, чтобы провести тест турбонагнетателя реактора в 4-м блоке. Планировалось провести эксперимент по определению, как долго будет давать энергию турбина после отключения реактора.
Затем снижали мощность в течение ночи и дня, пока не довели до 1600 МВт, то есть до 50 %. Работа проходила под контролем диспетчерской Киевского энергетического округа. После достижения половинной мощности в 23.00 25 апреля оператор «Киевэнерго» дал запрет на дальнейшее снижение мощности. Но уже через десять минут запрет был снят. Пока неясно, кто именно распорядился и по чьему приказу.
В полночь новая смена приняла реактор и продолжила снижение мощности. Довели до 700 МВт. Дальше по непонятной причине мощность реактора снизилась до 500 МВт, а потом и вовсе до 30 МВт.
Чтобы повысить мощность, оператор стал поднимать стержни. Реактор повысился до 200 МВт. Что случилось дальше, не вполне ясно. Нормально, полноценно опросить – или допросить – персонал станции пока не удалось. По мнению киевских энергетиков, ночная смена заблокировала автоматику системы безопасности, иначе поведение реактора ничем не объяснить.
Сидоренко выразительно поглядел на Легасова. И без того жёстко вырезанное лицо Мешкова окаменело. Майорец потемнел. Щербак из КГБ что-то быстро строчил.
Развитие реакции привело к перегреву топлива (Сидоренко кивнул чуть ли не удовлетворённо) и затем к первому взрыву в 01.23.47.
Через три секунды последовал второй.
Понятно теперь, о каких «хлопках» доложили в Москву.
Второй взрыв, собственно, и разрушил реакторное помещение и вскрыл реактор.
Начался пожар. Пожарный расчёт выдвинулся на ЧАЭС немедленно, приступил к тушению. Из Припяти выехала дополнительная пожарная смена.
Попытки атомщиков запустить системы охлаждения реактора видимых результатов не давали.