Около 02.00 огонь удалось частично локализовать. При этом у пожарных началась рвота, обгорание кожных покровов, стала нарастать слабость. Но они делали своё дело стойко и мужественно, пока некоторые не начали валиться с ног. Их заменяли люди из быстро подъезжавших расчётов из Чернобыля, Полесья и Киева. Всего вызвано и задействовано было 188 человек.
К 03.00 огонь удалось блокировать, не допустив к 3‐му энергоблоку, с которым у 4‐го единая крыша. К 06.00 пожар был полностью потушен.
Что творилось в это время с реактором, сколько выбросов произошло, непонятно. То есть измерения ещё идут, показания и отчёты с людей снимаются. Но судя по тому, что уровень радиоактивности в медсанчасти очень быстро поднялся до угрожающего, пожарные нахватались очень много. В семь утра тех, чьё состояние ухудшалось на глазах, эвакуировали в Москву, в 6‐ю радиологическую больницу. Каково их состояние там, в Киеве не знают.
Ожидается полная картина от военных, которые проводят радиологическое замеры. Тогда будет ясно, что делать дальше – прежде всего эвакуировать ли людей из города Припять.
В целом о непосредственных действиях персонала и пожарных местное руководство знало относительно хорошо. Что же до состояния реактора и вообще масштаба аварии – тут оно очевидно «плавало». Надо ехать на место и смотреть своими глазами.
Такое решение Борис Евдокимович Щербина и принял.
Контраст был велик. Между обычной – в голову упало слово «мирной» – жизнью и тем, что произошло в Припяти.
Пока ехали по ещё беззаботной, по субботнему разнежившейся местности, Валерий Алексеевич с чувством какой-то дотоле неведомой острой тоски смотрел на кипящие бело-розовым сады, на аккуратные милые домики, на работающих на приусадебных участках спокойных людей. Это был последний день их спокойствия. Пусть Легасов и не реакторщик, но услышанного в Киеве достаточно, чтобы понимать: вскрытый взрывом котёл – это приговор. Приговор всей прежней жизни, всей прежней атомной энергетике, даже прежним отношениям в мире.
Вскрытый реактор – это непременное выделение продуктов деления в атмосферу. Это радиоактивные осадки – вот на эти поля, на эти сады, на эти дома. На этих людей. И Бог весть, куда ещё эти облака радиоактивной пыли и аэрозоли разнесут ветра, где они прольются дождями на ничего не подозревающих граждан и ничего не подозревающую землю…
А ведь к бабке не ходи – засекретят всё! Засекретили же историю с «Маяком» – и сколько людей заболели потом из-за того, что элементарно не знали, что нельзя ловить рыбу в реке Теча! Двадцать миллионов кюри в атмосферу попало, почти 300 тысяч человек под радиоактивным следом оказались, а в газетах радиационное свечение северным сиянием изобразили!
Здесь, по дороге, выделенные местными властями дозиметристы дважды замеряли фон. Он был повышен, но не катастрофично. Возможно, всё не так плохо и выброса топлива из реактора, о чём как о главной опасности говорил Сидоренко, не произошло? Ох, как хочется надеяться…
Кстати, в Киеве их снабдили дозиметрами-карандашами. Новенькими, толстыми и блестящими. Вот только как пользоваться ими, никто второпях не спросил. А дозиметры оказались не заряжены.
В Припяти уже чувствовалась взвинченность атмосферы. Люди ещё ничего не знали – это было подчёркнуто во время совещания, – но тем не менее улицы выглядели для субботы пустовато. А на лицах тех, кого можно было здесь увидеть, висела мрачная озабоченность.
Ну да, слухи не могли не распространиться…
Подъехали к горкому. Тут народу было много, и нервная обстановка уже не просто угадывалась – была зримой. Плакала какая-то женщина.
В горкоме добавили к услышанному в Киеве немногое. Рассказали только, что ночью над станцией было видно зарево, которое потом опало. С утра над блоком отмечалось небольшое парение, которое продолжается и по сию пору.
Радиационный фон на улице около 300 микрорентген в секунду. Легасов подсчитал автоматически – немного больше одного рентгена в час. Опасной считается доза уже в 100 рентген. То есть четверо суток – и всё, серьёзный риск лучевой болезни. Сколько ж тогда пожарные хватанули на крыше энергоблока?
Разрушения на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС.
Из открытых источников
В любом случае людей надо немедленно убирать с улиц. И как можно скорее. Надо эвакуировать весь город! Иначе через две недели у людей начнут выпадать волосы и ногти. А дальше…
Лишь около восьми вечера смогли выехать непосредственно к станции. При виде её в автобусе наступило подавленное – словно бетонной плитой накрыло – молчание.
Картина была ужасающей. При ближнем, метров со ста, рассмотрении, с бронетранспортёра, – просто апокалиптической.
Половины энергоблока не было. Развалины, словно на войне. На месте реакторного зала – кратер. Поверхность рядом с блоком завалена обломками, рваниной изуродованных труб, рёбрами строительной арматуры. Наверху голые внутренности барабана-сепаратора. Свисают чёрные лохмотья тепловой защиты. У стен блока, как определил Сидоренко, разбросаны куски графита. Вместе с остатками труб технологических каналов, в которых ещё находились куски ТВЭЛов. Это означало, что взрыв был такой силы, что из шахты реактора повылетали графитовые блоки!
Присоединившийся к комиссии Константин Полушкин из 8‐го отдела НИКИЭТа доложил, что при взгляде сверху видно, что схема «Е» верхней защиты реактора вышла из шахты. Но легла сверху так, что теперь держится на частоколе стальных огарков труб каналов. Внизу видно красное пятно – скорее всего, продолжается горение топлива, не выброшенного из реактора. Но дыма и пара в шахте нет.
Да, понятно. Имеем взрыв реактора с выбросом радиоактивного вещества, а затем пожар с выбросом радиоактивных продуктов горения. Все четыре кода, как на ладони. Так и надо будет доложить Александрову. Пока тот его начальник.
И попросить отправить сюда людей, специалистов из института. Одному явно не справиться. Ночка предстоит ещё та – встречаться с людьми, причастными к событию, опрашивать их, изучать документацию, которую ещё надо извлечь из блока. Изучить докладные записки операторов. Если те существуют, а операторы не лежат в больнице с лучевой болезнью…
И срочно решать, что делать прямо сейчас. К чему готовиться? Главное – не будет ли цепной реакции? Как погасить этот проклятый горящий и выбрасывающий в воздух сотни кюри графит? Как вообще закрыть этот открытый и фонящий реактор?
А ещё – сразу возникло единое мнение с Мешковым и Сидоренко – имеется реальная опасность плавления и разрушения схемы «ОР». То есть нижней биологической защиты, на которой лежит – лежала – графитовая кладка и часть конструкций активной зоны. Раз топливо продолжает плавиться там, в шахте, и с огромной температурой, то оно может проплавить и бетонную плиту. А под ней – бассейн-барботёр, полный воды. Резервуар, куда сбрасываются излишки пара из системы охлаждения реактора и там конденсируются. Если туда обрушатся расплавленные остатки реактора вместе с раскалённой активной зоной, последствия парового взрыва с выбросом огромного количества радиоактивного материала станут катастрофой для половины континента.
Что с этим делать? Может, как-то жидким азотом стенки поливать? Или слить воду? А как? Это ж кому-то надо лезть под плавящийся реактор. На верную смерть… Значит, всё же жидкий азот? А как?
Ладно, приедут от Александрова специалисты, пусть они разбираются, дают рекомендации. А пока нет важнее задачи, чем остановить выброс радиации.
Потом придёт черёд думать над дальнейшими задачами. Только бы не дожди… Вода, пропитанная радиацией, потечёт в Припять, а из неё – в Днепр. А там – Киев, третий город СССР по численности населения.
А как изолировать воду, что служила теплоносителем, чтобы не попала в воды грунтовые?
Но всё же первым делом – эвакуировать людей из Припяти. Немедленно! Щербина, кажется, это и сам понимает. Надо помочь ему настоять на этом решении перед партийным руководством в Киеве. И в Москве.
Господи, голова кругом!
Но растерянности он, Валерий Легасов, не поддастся. Он спасёт людей! И он станет ведущим, если не единственным в мире авторитетом по ликвидации крупных радиоактивных аварий. Его имя навсегда останется в мировой науке и даже в мировой истории…
Глава 6Соедините меня с Припятью
В полночь Нина Васильевна соединила Анатолия Петровича с Федуленко. Тот ничего особо нового не поведал. Александров после звонка Легасова из горкома в Припяти знал об аварии уже больше, нежели руководители главка. Всё увиденное тот описал грамотно и толково. Просил прислать специалистов. Поговорили, конечно, и с Веретенниковым, со Славским.
Так что разговор с Федуленко вышел короткий
– Завтра, то есть уже сегодня, быть в главке. Утром вылетает самолёт в Киев. Включаетесь в рабочую группу Легасова с Калугиным. Валерий Алексеевич – не реакторщик. Станете ему в помощь и в советники.
Спать Анатолий Петрович лёг здесь же, в комнате отдыха за кабинетом. Нина, золотая душа, накормила лёгким ужином, приготовила лекарства. Правда, вызвала днём из медсанчасти Анну Георгиевну Нефёдову, лечащего врача. Даму подчас весьма упёртую в отношении своего подопечного. Но на сей раз и она прониклась тяжестью ситуации, в постель гнать не стала. Что-то намешала с горячим чаем, отчего на время стало полегче. Хотя оно и так стало полегче. Наверное, организм, поняв, что теперь не до его капризов, вошёл в положение, мобилизовался и решил не подводить своего хозяина.
В войну такое бывало. Как тогда, когда в Архангельске под лёд на Северной Двине провалился. И ничего!
Эх, вот только к Марьяне в больницу так и не смог сегодня подъехать! Куда там – если ежеминутно то звонок, то доклад, то из сотрудников кто-то идеи выкладывает. Врачам-то позвонил, те ничего нового не сказали, но хоть глянуть на жену… Ничего, завтра точно хоть час, но выкроит.
Когда-то он думал, что разница в восемь лет слишком велика, чтобы двое могли стать по-настоящему родными, чтобы сложилась хорошая семья. Но когда тебе 83, а любимой 75, те смешные мысли уже не имеют значения. Значение имеет только то, что теперь организм допивает последние капли здоровья. Тут и обыкновенный грипп терзает так, что голову не поднять. А у Марианны-то инсульт… Второй – если считать прошлогодний микроинсульт…