Утро началось с совещания. На нём уставшие, с покрасневшими глазами лидеры «штабной группы» докладывали о своих соображениях. Согласно им, выходило, что ни один из предложенных способов тушения реактора не подходит. Идея Легасова (Александров, правда, не стал перед всеми уточнять авторство) с охлаждением жидким азотом – как минимум сомнительна. Жидкий азот не прекратит поступление в кладку кислорода, зато работы с ним в условиях поступающей радиации требуется много. В барботёр кому-то нырять надо. Даже не нырять, а просто проникнуть и добраться до задвижек. Воды там должно быть не так много, по колено, может, до пояса максимум. Но – работа смертельная. Почти с гарантией летального исхода…
Постепенно вырисовывается основной план действий – забрасывать реактор гасящими радиацию материалами. Например, доломитом. Вообще – боросодержащими веществами. С вертолётов. Попадут в нужное место явно не все – та же схема «Е» будет мешать. Но хоть сколько-то попадёт куда надо и, значит, заберёт какое-то количество на себя из повреждённой активной зоны.
Нагрузка на бетон основания? С риском проломить, продавить плиту и «впаять» реактор глубоко в землю? Есть таковой. Но другого варианта нет. А для снижения риска придётся укреплять подреакторное пространство дополнительными бетонными конструкциями. Если прорывать что-то вроде штолен. И заливать их бетоном.
В почве под реактором радиации почти не будет. Повышенная, но несмертельно. Деваться всё равно некуда…
Александров, как и накануне, старался больше помалкивать. В чём ему не хотелось признаваться даже самому себе, сколь-нибудь адекватных идей, как выбираться из этой катастрофы, у него не было. Всё сошлось в одно время – и грипп треклятый, и авария, которой ещё не было в истории, и интриганство высшего руководства. И самый дорогой на свете человек в коме…
Кто вообще главный в ликвидации аварии и её последствий? Щербина? Нет, он только глава правкомиссии по расследованию. Военные? Тоже нет, они пока вообще параллельно свою программу тянут. Может быть, Майорец? Как глава министерства, в чьей системе ЧАЭС и, следовательно, всё, что с нею приключилось? Логично, но тоже нет – он министр. Руководитель общего плана, по всей энергетике. Славский, глава Средмаша? Аналогично нет: Средмаш вообще, получается, стороннее ведомство.
Может быть, Легасов? Получается так: он там оказался единственным профессиональным атомщиком, который хоть вчерне представляет, что к чему и что со всем тем делать…
Позднее Анатолий Петрович узнал, что оказался совершенно прав в своём анализе. На фоне общей растерянности именно Валерий Легасов взял на себя всю тяжесть первых решений. Местные атомщики с ним, понятно, не спорили – не в той они теперь были позиции, чтобы дискутировать. Щербина, как неспециалист, полагался на компетентность первого замдиректора знаменитого Курчатовского института. Сидоренко тоже компетентен, но его роль больше наблюдательная по статусу. Майорец, докладывали ребята, просто расплылся и расползся: он и министр недавно, и по месту растерялся.
Когда к полудню 27 апреля на место аварии стали прибывать первые курчатовцы, то практически всё реальное – не формальное – руководство действиями по ликвидации аварии довольно быстро перешло в их руки.
Позднее – как раз из их докладов – Александров узнал, что его зам развил бурную деятельность, но не всегда достаточно продуманную. Так, он убедил начальство забрасывать реактор песком и свинцом, чтобы прекратить горение графита. При этом ссылался на рекомендации каких-то шведов. Вот только шведам легко советовать, они смотрят на спутниковые фотографии американцев, а реальной картины разрушений не представляют.
На деле в шахту реактора шириной всего 15 метров надо не просто попасть за несколько секунд с пролетающего вертолёта, жестоко бомбардируемого нейтронами, но попасть ещё в зев реактора мимо «языка» той самой плиты «Е» – «Елены». Которая шахту на две трети закрывает. Но главное не в этом, а в том, что в случае успешного сброса каждая попавшая по адресу порция песка вызывает подвижку радиоактивной пыли и остатков графита и диспергированного топлива. Тем самым выбрасывая наружу вместе с раскалёнными газами дополнительное загрязнение. В результате радиоактивность сразу же полезла вверх. Хотя Легасов считает, что это временно.
Но мало ему шведов – он рвётся выполнять ещё и рекомендации англичан. А те советуют заливать реактор из водяной пушки. Совершенно несусветное предложение! Ведь вода неизбежно будет превращаться в пар на раскалённых поверхностях конструкций и графита, пар пойдёт вверх, вбирая дополнительную активность. И сколько радиоактивного пепла улетит с паром в атмосферу?
Кстати, нужно поручить, чтобы это тоже подсчитали. Дабы потом, при «разборе полётов», никто не бросил упрёка в том, что походя отвергли спасительную идею.
Соответствующее поручение в ВЦ направили, и результат подтвердил ожидания. Буквально на следующий день Правительственная комиссия отказалась от применения и водяных пушек.
Так что Анатолий Петрович очень радовался, что отправил в Чернобыль Валентина Федуленко. Тот охолонивал горячую активность Валерия Алексеевича.
Правда, через пару дней Легасов стал принимать советы Федуленко в штыки. Проговорившись однажды, что, мол, «нас не поймут, если мы ничего не будем делать…».
Похоже, это было для него главное в Чернобыле – делать, делать, что-то постоянно делать и предлагать. А ему советовали потерпеть, пока графит сам собою не выгорит.
Да, такова жизнь. Есть наука, а есть люди в науке. А у людей – хоть в науке, хоть где – свои интересы. Как профессиональные, так и групповые, как общественные, так и личные. Легасов – хороший учёный, действительно из выдающихся. И в своей области крепкий профессионал. Но при этом личный интерес всегда у него во главе угла.
В иные времена Легасов исполнял бы свои научные и партийные обязанности чисто и профессионально. Старался бы выдвинуться, конечно, но приличия соблюдал. Теперь же его словно подменили. С одной стороны, сотворил в Чернобыле немало полезного для ликвидации последствий аварии, нередко просто героическим образом выступая на самый передний край и подставляясь под радиацию. С другой – дотошно выискивал компромат на Александрова и Славского. Сотрудники Анатолия Петровича, возвращаясь после своих смен в Припяти, достаточно определённо намекали на это.
Хотя какой в этом смысл? Снять Александрова с директоров ИАЭ? Или – с должности президента Академии наук? Так это ясно было ещё тогда, когда сам Егор Лигачёв лично Легасова в члены президиума Академии наук толкал – с явной перспективой в дальнейшем на пост президента. Так и ради бога! Он, Анатолий Александров, в это кресло никогда и не рвался. Напротив, отказывался долго, истово и искренне.
Мешает он теперь, стар стал? Они ж там перестройщики молодые, ускорители, антиалкоголители все… Так вызвали бы на Старую площадь, поговорили, предложили бы уйти. Он же сам член ЦК КПСС, какие трудности? Но нет, предпочли какую-то подпольную возню. И где – на уровне Генсека и его аппарата! Неприятно. И вдвойне неприятно, что Валерий дал себя в это втянуть.
Впрочем, непосредственную причину катастрофы Легасов же и выяснил, когда ультимативно вытребовал для комиссии документы по эксплуатации АЭС.
«Программа эксперимента» пришла в институт несколько дней спустя. Глаза отказывались верить увиденному. «Экспериментаторы» двенадцать раз нарушили инструкции. Станция работала с отключённой САОР одиннадцать часов!
И притом на голубом глазу рапортовали, что все работы проводятся в соответствии с действующим Технологическим регламентом реактора. Разумеется, ни серьёзного обоснования безопасности процедур, ни расписанного плана работы реактора и действий персонала у них не было. Более того, выяснилось, что персонал станции уже не раз к тому времени компенсировал «ксеноновое отравление» увеличением реактивности через подъём стержней. То есть авария могла произойти много раньше – просто до поры до времени везло.
Позже, в августе, после очередной командировки на ЧАЭС Федуленко рассказал о беседе с начальником группы по безопасности Чернышёвым. Тот, невинная душа, поведал, что они несколько раз в году выходили на мощность после кратковременных остановок реактора через снижение оперативного запаса реактивности. Вплоть до того, что все стержни СУЗ находились в верхнем положении. Боялись попасть в «яму» с длительным простоем реактора, тогда как диспетчер «Киевэнерго» требовал подъёма «самовара» любой ценой.
Вот она, вольготность гражданского ведомства: «Делаю, что считаю нужным, а культура безопасности – об этом пускай бездельные инженеры по ТБ заботятся!»…
Нет, ответственности с себя Анатолий Петрович снимать не собирался. Он, слава Богу, прожил долгую и достойную жизнь, чтобы под конец её трусливо жаться в угол, искать оправдания и виноватых. В конце концов, у истоков атомной отрасли в Советском Союзе стоял и он. Он лично, как заместитель Курчатова по реакторам. Он же был научным руководителем проекта РБМК. И мог казнить себя за то, что в какой-то момент не проявил нужной настойчивости. Всё же с законцовками этими стержней СУЗ решение было принято легкомысленное, «на отвали». А он, как глава НТС Средмаша, не настоял на другом варианте. «Не дожали Доллежаля» – так и крутится в голове складненькая рифма…
Что из того, что этот реактор был продолжением надёжных (ну ладно, доделанных надёжными), как пятак, «Аннушек»! Раз дурак смог устроить такое, что вышло в Чернобыле, значит, это на нём, на Александрове, вина за дурака. На Александрове вина, что не предусмотрел дурака, что не защитил реактор от дурака!
А с дурака-то что, взятки гладки… Дурак ставил свои эксперименты на реакторе, даже не потрудившись информировать о них разработчиков. Поинтересоваться у создателей, какие режимы безопасны, а какие приведут к аварии. Дали дураку в руки деревянного Петрушку, и он им от души молотит по стенам, пытливо выискивая, когда наконец у игрушки оторвётся голова.