1
Это надо же! Заблудиться в родном городе! И ни где-нибудь на глухой окраине, а недалеко от центральных кварталов! И не поздней беспросветной ночью, а почти что днем…
Хотя день был, конечно, только на часах, а на улице… Ну, сами знаете, в пять часов вечера в январе — это густо-синие сумерки. Еще полчаса — и в небе станет темно, как в полночь. Но это же только в небе! А в голове — понимание, что еще ничуть не поздно и впереди хороший вечер.
И я сперва ни капельки не беспокоилась, когда оказалась в незнакомых улочках. Даже интересно было: такая романтика, будто в «Вечерах на хуторе близ Диканьки»! Домики под заснеженными крышами, карнизы и палисадники в пушистой оторочке, свет из окошек и от одиноких фонарей, деревья в куржаке. Месяц среди этих деревьев — тонкий, зеленоватый… Снег пахнет не бензином и гарью, а именно снегом и поскрипывает, как в деревне. А еще пахнет дымком от печных труб.
Я впервые обратила внимание на холод, когда поняла: нет, не могу больше терпеть, надо прочитать письмо сию минуту! Встала под столбом, на котором светила желтая лампочка под плоским колпаком, начала стягивать варежки, чтобы вытащить конверт из-под куртки, и вдруг поняла: пальцы-то еле слушаются! Холод, оказывается, коварно, незаметно (потому что я шла и радовалась!), пробрался в вязаные рукавички, и руки стали коченеть неощутимо, как под наркозом.
Я принялась разминать пальцы, горячо дышать на них. И заодно стала приплясывать и двигать локтями. Потому что наконец почувствовала: холод-то сочится и под куртку, и в сапожки, и под шарф. И цапает за кончики ушей! Днем было всего минус пять, а сейчас в воздухе ощущались сухие иголочки… Да, вон и месяц надышал вокруг себя морозное облачко. Он, кстати, стал ярче, потому что небо совсем почернело.
Нет, сейчас не до письма! Надо уносить ноги из этой глухомани, пока они двигаются. Я вприпрыжку пустилась в конец улочки (даже и название-то незнакомое — Утюговская!), рассчитывая, что попаду на берег Таволги, а там недалеко нужный мне мост.
Но улица вильнула и уперлась… в никуда! То есть в крутую заснеженную насыпь. Что это? Дамба против весеннего разлива Таволги? Или просто груда земли, которую навалили, когда сносили старые кварталы? У нас в разных местах города было немало таких мест. Городские власти одно время принялись расчищать места для новых строек, но сил и денег хватило только, чтобы срыть деревянные дома и огороды. Развалины и груды мусора годами лежали в окружении оживленных улиц, покрывались чертополохом и кленовой порослью. Вроде того пустыря, где любили бывать мы с Лоськой…
Здесь, у насыпи, светил еще один фонарь, и в его лучах с крутого склона съезжали на фанерках трое мальчишек, по виду первоклассники. Они были молчаливые и пыхтящие. Потому что съехать-то секундное дело, а забираться наверх — ого какая работа: кряхтишь, срываешься. Я постеснялась карабкаться на глазах у них (скажут: такая лошадь, а туда же…) И спросить дорогу к центру постеснялась. С независимым видом свернула, пошла скрипучей тропинкой вдоль насыпи (мамочка, а зябко-то до чего!) И опять оказалась на темной безлюдной улице. Оглянулась. Ну, что за деревня! Может, это уже не наш город, а какое-то другое пространство? Вроде тех виртуальных миров, про которые любит говорить брат…
Даже не верится, что где-то недалеко большие дома, яркие витрины, рекламы, площадь с толпой вокруг высоченной сияющей елки. Елка в эти вечера все еще сверкает огнями и аттракционы работают во всю, хотя каникулы кончились.
…Они как-то стремительно промчались, эти каникулы. Дни промелькали и провертелись, как огни на каруселях, что рядом с елкой.
Мы ходили туда, на площадь, почти каждый день. Если не было денег на горки и карусели, просто так бродили в толпе, смотрели, как вертятся, качаются и скользят по ледяным спиралям другие. Радовались коротким бурным фейерверкам, которые часто вспыхивали по краям площади. Томчик, когда начиналась пальба и вспышки, вздрагивал и незаметно прижимался ко мне, но терпел.
Мама рассказывала, что, когда она была школьницей, все новогодние развлечения у городской елки были доступны для каждого, без билетов. А сейчас много не покатаешься, если в карманах пусто. Особенно на ледяных «американских горках». Билет на них стоил аж пятьдесят рублей! Однажды мы по всем карманам наскребли бумажки и пятаки-монетки и набрали эти полсотни. Купили билет и со смехом разыграли его в «морскую лотерею» (с выбрасыванием растопыренных пальцев).
Билет достался Томчику!
Все стали виновато смотреть в сторону. Ясно же, что не очень храбрый Томчик забоится лезть на верхотуру и со свистом нестись оттуда по ледяным спиралям. Конечно, это не настоящие «американские горы», поменьше и без «мертвых петель», но все-таки… Надо было как-то искать деликатный выход.
— Томчик, тебе же нельзя! — нашлась Люка. — Мама говорила, что у тебя слабый этот… вестибулярный аппарат и частые головокружения!
Но Томчик, оказывается, не боялся! Он возмутился. Сообщил, что его вестибулярный аппарат (этот термин он выговорил без запинки) в полнейшем порядке, пусть Лючка не фантазирует. А если ему не хотят отдать выигранный билет, то это совершенно бессовестно и он пойдет домой.
Томчика наперебой успокоили и радостной толпой проводили ко входу на «посадочную площадку». Но могучая контролерша в тулупе непререкаемо заявила, что детей до двенадцати лет на этот аттракцион без взрослых не пускают. Напрасно Томчик звонким от отчаяния голосом врал, что ему уже «давно двенадцать!»
— Отойди мальчик, не мешай проходу…
С высоченных ледяных хитросплетений летели вопли восторга и страха. Томчик обиженно мигал. Мы стали оглядываться: как найти для Томчика взрослого партнера — подобрее и понадежнее на вид?
— Вон ваш учитель! — вдруг обрадовался Лоська.
— Дмитрий Витальевич, здравствуйте, — возликовали мы все.
Наш географ был с девушкой лет семнадцати, симпатичной такой, в белой пушистой шапке и в шубке с меховой оторочкой — ну прямо снегурочка. Он сказал, что это его двоюродная сестра, приехала на каникулы из Омска.
— Увидела эту верхотуру и тащит на нее меня, поскольку одна… гм… опасается.
— Ничуть не опасаюсь, просто вдвоем веселее!
Конечно же мы уговорили их прихватить Томчика!
— Пошли, племянничек, — сказал Дмитрий Витальевич. — Буду держать тебя в охапке, чтобы ты не усвистал куда-нибудь в соответствии с центробежными законами… — А сестре объяснил: — Я осенью в телеспектакле играл дядюшку этого отважного юноши…
Когда они «спустились с небес», глаза Томчика храбро блестели, а лицо было розовым — то ли от недавнего встречного ветра, то ли от преодоленного страха.
— Какой отчаянный ваш Томчик, — сказала снегурочка Лена. — Я несколько раз верещала, а он только хохотал по-пиратски: «Ха! Ха! Ха!»
Дмитрий Витальевич сказал:
— Лена робко интересуется: нельзя ли ей побывать на премьере «Гнева отца»? Данное мероприятие, насколько мне известно, послезавтра?
Мы заверили, что «обязательно можно», хотя это не настоящая, а только предварительная премьера.
2
В самом деле, до официальной премьеры было еще далеко. На восьмое января назначили только рабочий просмотр наскоро смонтированного материала — для тех, кто участвовал в съемках и кто помогал — готовил костюмы, мастерил страшилище, настраивал магнитофоны. Собралось человек тридцать. В «зеленую» гостиную специально принесли большой телевизор из директорского кабинета.
Ну, честно говоря, мне понравилось то, что мы сняли. Пусть склейки эпизодов были еще неаккуратные, пусть музыка местами была подобрана наспех, пусть звук иногда барахлил, это было не главное. Главное — Томчик. Как он играл… У меня порой в горле чесалось от слез…
Когда пленка кончилась, все захлопали. Громко так! Только Томчик сидел с опущенной головой и розовыми ушами.
Федор Федорович покашлял и сказал:
— Мне, с одной стороны, неловко высказываться, поскольку я сам участник, хотя и в эпизодической роли… но я, как директор, а не как актер… да… Думаю, мы можем смело предложить эту вещь на весенний конкурс детских студий…
И все захлопали снова.
Петруша сказал, что с этого предварительного экземпляра спектакля он сделал копию. И что ее справедливо вручить главному исполнителю. Томчик стыдливо засопел и начала было, отказываться: «почему мне…», но я шепнула:
— Мы потом у тебя перепишем для всех…
Кроме кассеты, Петруша подарил Томчику… знаменитый черный револьвер.
— Если пока уши болят, просто повесишь на стенку. На память. А подлечишься — и пали на здоровье.
О настоящей «болезни» Томчика он так и не знал. Или делал вид…
На следующий день Томчик мне (один на один) поведал, что показал «Гнев отца» дома.
— Отец удивился: «Неужели ты по правде стрелял?» Я… соврал, что да…
— Ты не соврал, а просто опередил события, — успокоила я. — Научишься потом и покажешь отцу…
— Ага… А пока я спрятал наган за сундук в кладовке. А патроны еще дальше…
Суета и мельканье всяких дел отодвигали мысли о Пашке. Но совсем тревога не забывалась. Нет-нет, да и пробьется холодной струйкой. А по вечерам случалось, что совсем тоска. Уехал полтора месяца назад — и ни письма, ни телеграммы…
Может, позвонить на почту? Мол, не залежалось ли у вас среди пачек новогодних поздравлений письмо из далекого сибирского Яхтинска?
Но было страшновато. Скорее всего услышу в ответ: не мешай работать девочка, мы свое дело знаем…
Однажды я все же не выдержала… Было около шести вечера, мама еще не пришла, Илья тоже. Почтовое отделение работает (я это знала) до семи. Позвоню! Ну, не съедят же!..
Я села в прихожей у столика с телефоном. Номер отдела доставки я знала давно — он был похож на номер нашего прежнего телефона, потому что в одном районе, по соседству. Только две последние цифры разные. У них «семьдесят три», а у нас «одиннадцать».
Я стала медленно нажимать кнопки. Одна… две… три… четыре… пять… шесть… Мне казалось, что, если набирать старательно и не торопясь, будет больше шансов на удачу (на какую удачу-то?.. Ненормальная.)
Ну, конечно! Длинные гудки, трубку никто не берет. Одни обещания только, что работа до семи, а сами, небось, разбежались уже по домам. Потому и писем не дождешься… Хотя… вот балда-то! Я же машинально набрала не номер почты, а старый домашний!
Мне опять представилась пустая темная комната (лишь месяц в окошке), дребезжащий аппарат на подоконнике. Кто к нему подойдет-то? Разве что рабочие, которые начали там ремонт? Но едва ли начали! Пока это ведомство раскачается… Да и седьмой час уже…
Так я размышляла, слушая, как гудит пустое телефонное пространство. Пусть гудит. Все равно там никого нет… А вдруг есть?
Вдруг все-таки есть? Что, если в оставленной квартире поселился косматый и рыжий от ржавчины железнодорожный гном — из тех, которые обитают под насыпями и в старых вагонах на запасных путях?.. Мне в голову иногда «впрыгивали» такие вот стремительные сказки. В самые неожиданные моменты. И я тут же явно представила, как длиннобородое низенькое существо в колпаке с кряхтеньем выбирается из кладовки, ковыляет к окну. Берет трубку. «Алло…»
— Алло! Извините, что я не сразу подошла. Звонок тихий, а я на кухне…
Я чуть не упала с табурета.
Голос был женский. Я словно увидела пожилую, похожую на библиотекаршу Анну Григорьевну, тетеньку.
— П… простите… я, кажется ошиблась. То есть набрала случайно… Это двадцать три, семьдесят один, одиннадцать?
— Совершенно верно, вы не ошиблись. Но вы, очевидно, хотели поговорить с прежними жильцами? Они переехали, и я, к сожалению…
— Нет-нет, — я отчего-то глупо заторопилась. — Я не хотела! То есть… я сама прежний жилец. Я по привычке набрала номер, и вдруг… Я не думала, что кто-то ответит… А вы там… ремонтируете, да?
— Нет, я здесь живу. Мы переехали буквально два дня назад… Меня зовут Людмила Георгиевна. Простите, а вас?
— А меня Женя. И можно не говорить мне «вы», мне тринадцатый год, — сказала я, потому что ощутила неожиданную симпатию к незнакомой Людмиле Георгиевне. Хотя, казалось бы, надо ощущать обратное! Ведь, судя по всему, милицейско-жилищные начальники вытряхнули нас из прежней квартиры, чтобы отдать ее этим вот новым жильцам! А разговоры о ремонте были только прикрытием!
Я не удержалась:
— Нас заставили съехать, потому что якобы ожидался ремонт. — В это «якобы» я вложила некоторую иронию.
— Женечка, вы правы! — Она продолжала говорить мне «вы». — Но случилось много неожиданностей. В милицейском ЖКО не нашлось денег, и оно очень быстро переправило дом в ведение городского хозяйства. А в нашей старой квартире случилась беда, рухнул потолок, и нам срочно выделили вот эту жилплощадь. В аварийном порядке… Я чувствую себя крайне неловко. Получается, что мы стали невольной причиной вашего выселения…
— Что вы! У нас-то все в порядке. А вот вам придется, наверно, повозиться с ремонтом, квартира старая, — посочувствовала я…
— Боюсь, что придется. Сын уже начал хлопотать… Но все же это лучше, чем было прежде… Женечка, я могу быть вам чем-то полезна?
«Не обижайте ржавого гнома, который живет в кладовке», — чуть не брякнула я.
— Людмила Георгиевна… могут прийти какие-нибудь письма. Вообще-то мы сделали заявку о смене адреса, но вдруг на почте забудут… Можно, я иногда буду звонить вам?
— Разумеется! Но… очень хорошо, что вы позвонили сегодня. Завтра у нас сменят номер. Этот-то ведомственный, его снимают, а мы переносим сюда свой, старый. Запишите, пожалуйста: девятнадцать, ноль три, ноль два…
— Спасибо! Я запомнила…
— И, если не трудно, оставьте свой номер. На всякий случай.
Я продиктовала. Мы очень мило попрощались, и я в течение недели наивно ждала: вдруг Людмила Георгиевна позвонит и скажет, что пришло письмо. Уже кончились каникулы, а звонка не было. И письма не было. Я не выдержала и позвонила на прежнюю квартиру снова.
Ответила не Людмила Георгиевна. Голос был недовольный, сиплый и явно мальчишкин:
— Квартира Карцевых…
— А… с Людмилой Георгиевной можно поговорить?
— Бабушки нет, она в аптеку пошла… Передать ей что-то?
— Я… дело в том, что я Женя Мезенцева. Которая раньше жила там, у вас. Я хотела узнать, нет ли письма…
— А! Понял… Письма нет. Мы бы сразу позвонили…
— Жаль. Ну ладно… — Оставалось сказать «пока» и положить трубку. Мальчишка все так же сипло проговорил:
— Женя, подожди… у меня вопрос. Меня зовут Игорь. И я нашел в кладовке, в щели под плинтусом гномика.
Я заморгала:
— Ка… кого гномика?
— Крохотного. Ну вроде тех, что бывают в киндер-сюрпризах. Наверно, это твой. Он тебе нужен?
Я не помнила никакого гномика (кроме того, что придумала в недавней сказке). Илья в юные годы, кажется собирал коллекцию игрушек из шоколадных подарочных яиц, но потом растерял, а я этим делом никогда не интересовалась.
— Игорь, пусть он живет, где жил. Может быть, это домовой, который притворился гномиком. Его переселять нельзя.
Игорь отнесся с пониманием.
— Ладно. Я его устрою поудобнее… А ты в каком классе?
— В седьмом.
— А я в шестом… Мне еще только одиннадцать…
— Дело поправимое, — утешила я. И спросила: — У тебя что, горло болит?
— Ага, — с удовольствием сказал он. — Оно не сильно болит, только припухло. Зато можно в школу не ходить, продолжение каникул.
— Повезло…
— Ага, — опять сказал он. — Только бабушка ворчит, если я спускаю ноги с кровати. Ей кажется, что из щелей дует…
И тогда я вспомнила:
— Игорь! Вы ведь будете делать ремонт?
— Наверно, придется. Ближе к весне.
— Если станете перестилать полы, посмотри, пожалуйста, в маленькой комнате: там под половицами должна быть монетка с корабликом. Желтая, тяжеленькая такая, выпущена на острове Джерси. Вот ее мне очень-очень хотелось бы обратно… Понимаешь, улетела в щель…
— Ладно, я посмотрю.
— Ну, лечись…
— Ага… до свиданья.
Я посидела рядом с телефоном. Хмыкнула: надо же, гномик… А может, не случайно? Может, счастливая примета?
Аппарат затрезвонил — как-то резко, нетерпеливо. Я вздрогнула, схватила трубку.
— Квартира Мезенцевых?
— Да!
— Семьдесят второе, почтовое. Письмо для вас, только странное какое-то. Очень приблизительный адрес, решили уточнить. Евгения Мезенцева — это у вас?
— Да! Да, это я!
— Письмо из Яхтинска…
— Да! Это мне!
— Значит, пересылаем?
— Да!.. То есть нет! Можно, я приду сама?! Прямо сейчас!
— Можно. Так оно быстрее будет. Поторопись только, мы сегодня до пяти, суббота. Успеешь?
— Да! Обязательно!
3
На часах было пять минут пятого. Я прикинула — если повезет с трамваем, доберусь за полчаса.
Наша новая квартира — в районе, который называется «Парковый», потому что в этих же краях расположен Центральный городской парк. До школы добираться стало гораздо дальше, однако ближе до Лоськи и до Томчика. Гудки тепловозов здесь были не слышны, я по ним даже скучала. Зато — своя комната. Я об этом раньше и мечтать не смела. И дом хороший, девятиэтажный. Мы — на третьем этаже, как и прежде. Но здесь, если лень топать по ступеням, можно на лифте…
С трамваем не повезло. Где-то был не то обрыв провода, не то снежный занос. Разноцветные вагоны на рельсах стояли бесконечной вереницей. Илья говорил: «У нас как зима, так стихийное бедствие — снег. Для мэрии это каждый раз неожиданность, как в южной Италии…» Ох, чтоб она, эта мэрия с городским хозяйством, провалилась!..
К счастью, рядом с трамвайной остановкой притормозил автобус — недавно открыли коммерческий маршрут до площади Черепановых, это недалеко от нашей «Сортировки-два». Хорошо, что у меня в кармане был железный пятирублевик! Я с разбега прыгнула в дверь.
Маршрут оказался дурацкий — с какими-то объездами и хитрыми поворотами. К тому же, на улице Гоголя мы минут на десять застряли в пробке. Я вся извелась.
Но все же я успела! На почте оказалась без пятнадцати пять.
В маленьком почтовом отделении было тепло и уютно. И все знакомо, как дома. Потому что мне приходилось бывать здесь много раз. Но в отделе доставки я никогда не была. Меня впустили в маленькую дверь. Я оказалась среди полок с пакетами, свертками, ящиками. Суровая на вид тетя сказала:
— А-а, Мезенцева… Документ-то есть?
Я обмерла. Какой документ? Свидетельство о рождении, что ли? Топать домой и ждать до понедельника?
— Я… не знала. Вы же не сказали…
— Все-то вам скажи да по полкам разложи… От кого ждешь письмо-то?
— От Паш… от Павла Капитанова.
— Получай. Чего он, Капитанов твой, такой растяпа? Номера позабыл!
— И правда растяпа! — радостно согласилась я. Потому что вместо нормального адреса было под названием города мелкими печатными буквами выведено: «Ул. Машинистов, трехэтажный кирпичный дом напротив магазина „Овощи“, кв. на третьем этаже, левая угловая дверь». И потом уже: «Мезенцевой Евгении». Картинка на увесистом конверте была заклеена желтым бумажным квадратом, а на нем — слова: «Уважаемые сотрудники почты! Пожалуйста, разыщите адресата, это очень важно! Спасибо!»
Нет, в самом деле растяпа, разгильдяй, пустая голова! Позабыл точный адрес, поэтому и тянул с письмом, балда несчастная!.. Еще и почтовый индекс забыл: вместо цифр 7 и 2 — нацарапаны кривые ноли!..
Кажется, я довольно долго с размягченной улыбкой разглядывала конверт. Тетка проворчала:
— Ступай, красавица, дома прочтешь. Нам закрываться пора.
После этого вскрывать здесь письмо было неловко. Ладно, дома… Ох и понаписал Пашенька! Вон какое толстенное, будет что почитать…
Я, пританцовывая (в душе, конечно), вышла на крыльцо. Были уже сумерки. Разноцветные окна вокруг светились, как прозрачные мармеладинки на елке. Я зашагала к трамвайной остановке. Там праздничность моя малость потускнела. На рельсовом кольце стоял единственный трамвай — без огней и с опущенной дугой. Сердитый дядька объяснял закутанной спутнице, что «понимашь, они, паразиты, встали по всей линии и хрен их знает, когда пойдут, потому что какая-то фигня на подстанции…»
На трамвай-то у меня был месячный абонемент, а денег больше ни гроша, на автобусе не поедешь. Можно, конечно, попробовать без билета. Но я представила, как горластая кондукторша привяжется, начнет орать и выгонять. Испортит всю радость от письма. И я подумала: «Если не через центр, а мимо рынка, напрямик — это не так далеко…» И поскольку настроение все еще было прыгучее, бодро двинулась в путь.
Рынок я миновала быстро. Он был еще открыт, вдоль бетонной изгороди горели веселые огоньки, радио неразборчиво голосило рекламу. Но я «проложила курс» в сторону от этой цивилизации. Свернула в одноэтажную улочку, по которой раньше никогда не ходила. Прикинула общее направление к Парковому району и решила, что так оно будет ближе.
В этой улочке (кажется, Леонтьевской) как раз и началась глухомань, в которой я заплутала. То есть я в общем-то представляла, куда иду, и понимала: в конце концов должна выбраться на берег, к одному из мостов, а там до дома рукой подать. И один раз даже выбралась!
По берегам чернели старые кварталы и высоченные ели, уютно горели огоньки, все так же похожие на мармеладинки или леденцы. Река не замерзла, слишком много в нее спускали всякой дряни, холод не брал эту химическую смесь. Над водой курился туман. Он растворялся в воздухе. А в этом тумане слабо растворялся свет ближних фонарей, и небо над рекой было розовато-серое. В небе я увидела силуэты высоких труб с фигурными верхушками. Это на другом берегу стоял похожий на рыцарский замок старинный завод. В наши дни там выпускали «кока-колу» и минеральные воды.
Завод оказался гораздо левее, чем я ожидала. Недалеко от него был мост, от которого улица вела к парку. Но мне к парку было не надо, мне — к другому мосту, на улице Чернышевского. Летом к нему вдоль реки вела среди кустов тропинка, но сейчас все было завалено сугробами. Я дала задний ход, чтобы пойти к «чернышевскому» мосту ближними переулками и в них запуталась окончательно. Потому что сперва дурацкие повороты и тупики, потом насыпь в конце улицы…
А тьма была уже совсем ночная, а холод был уже совсем полярный… Синоптики, наверно, предупреждали о близком похолодании, но я сводку прозевала…
Кругом теперь виднелись одни только заборы с калитками. Теплые дома с абажурами, печками и телевизорами прятались за этими заборами, им не было дела до несчастной Женьки Мезенцевой, которая может глупо закоченеть до смерти посреди большого города совсем еще не поздним вечером…
И вдруг я поняла, что дело-то и правда не шуточное. Ноги сводит от холода, куртка не греет нисколечко, куда идти — совсем непонятно. И дойду ли? Появилось даже совершенно предательское желание — присесть на ближнюю лавочку у калитки и подремать, потому что стала наваливаться сонливость.
«Не вздумай! — испугалась я! — Вот так и замерзают…»
Самое разумное было войти в какой-нибудь двор, постучаться в дом и спросить у хозяев дорогу к центру. И погреться заодно. Не съедят же! Но стыд какой… Скажут — здоровенная девица заблудилась в городе, как первоклассница в дремучем лесу… А может и выгонят: «Ходит тут, высматривает! Может кражу задумала…»
Мне захотелось сесть на корточки и заскулить. Подумала: «Вот помру тут и даже не узнаю, что в письме…» А следом проскочила еще одна мысль: «И что в папиной дискете, тоже не узнаю…» Потому что Илья колдовал, колдовал, но все никак не мог разгадать пароль и открыть текст. Даже его хваленая «теория двойного рикошета» не помогала. Я иногда злилась и говорила напрямую: «Тоже мне специалисты, гении виртуальных пространств…» Илюха огрызался: «Попробовала бы сама…» Но дискета далеко, а письмо-то за пазухой! Может, все-таки собраться с силами, вытащить, прочитать? Вон и лампочка светит у калитки. Она, кстати, совсем низко. Можно встать на цыпочки обхватить ее, погреть пальцы…
Я пошла под лампочку (в пятках толкалась тупая боль). Калитка открылась, из нее вышел старик с ведром.
Сразу было видно, что это старик. Сгорбленный, с седой щетиной, которая блеснула под лампочкой. Он был в странной шапке — круглой, мохнатой, с очень длинными ушами, которые можно, если захочешь, обмотать вокруг шеи или завязать у подбородка. Я такие только в кино видела, про военные времена, и то в них там ходили не взрослые, а девчонки и мальчишки…
Старик глянул на меня, прошел мимо, звякая ведром, и зашагал к водопроводной колонке — она торчала в двадцати шагах рядом с протоптанной в снегу дорожкой. Валенки — хруп, хруп…
Гулко ударила в ведро тугая струя. Потом старик захрупал широченными валенками обратно. Поравнявшись, опять глянул на меня (я торчала на месте так же, как колонка). Тогда я осипшим голосом сказала:
— Вы не знаете, как пройти к ближайшему автобусу? — На то, что нет денег, мне было уже наплевать.
Старик не удивился. Поставил ведро.
— Заплутала, что ли?
— Ага… — призналась я. — Трамваи не ходят, хотела напрямик…
— Бывает. Ты ступай теперь до первого поворота, а там… А никуда не ступай. Идем-ка, голубушка, ко мне, отогреешься сперва. Я гляжу, ты совсем остекленевшая. Этак до беды недалеко… Да не бойся, я девиц не ворую, возраст не тот…
Я не боялась. Было уже все равно. Да и с какой стати дед, вышедший набрать воды, будет воровать девиц?
Он открыл калитку, пропустил меня вперед. Я пошла по тропинке среди заснеженных кустов. Впереди подымался кособокий дом. Старик, покашливая, говорил у меня за спиной:
— Ты чего-то не по сезону одета, красавица. Холод такой…
— Днем было не холодно… — выговорила я.
— Днем-то да, а тут вон как в момент прижало… И сразу воды в кранах не стало, ядреный корень. Это первый признак, что мороз надвигается, такая наша водопроводная сеть. Одно спасение, что колонка рядом и не замерзает…
Двор был обширный, тропинка полого вела вниз. Небо над домом было туманно-серым, с розовым дымком, и я поняла, что река опять рядом. На фоне этого неба чернел треугольник острой крыши. Вершину треугольника украшал флюгер — то ли жестяной, то ли фанерный кораблик. Похожий на трехмачтовый галиот, но толком не разглядеть…
Мы обогнули дом. Рядом с крыльцом светила, как граненый фонарь с цветными стеклами, верандочка (называется, кажется, «эркер»). Я думала, мы поднимемся на крыльцо, но старик велел: «Шагай дальше». Дальше была среди расчищенного снега приземистая дверь. Старик обогнал меня, крякнул, потянул ручку. В тесных сенцах зажглась яркая лампочка, пахло морозной рогожей. Старик раскрыл еще одну дверь — навстречу дохнуло спасительное тепло…