— Мама и папа, перестаньте пытаться контролировать меня. Это больше не работает. Пожалуйста, отнеситесь к этому с уважением.
Пайпер не помнила, как миновала прихожую и парадный вход. В какой-то момент, когда она уже была на центральной дорожке, Мик сгреб ее в охапку и закружил.
— Я так тобой горжусь, — сказал он ей на ухо; его дыхание было горячим, а голос нежным. — Ты не такая, как все.
Он поставил ее на дорожку.
— Почему бы нам не раздобыть настоящей еды?
Она ступила в прохладный полумрак паба и услышала, как хор голосов приветствует ее. Пайпер сразу поняла, что мужчина за барной стойкой — это Каллен, потому что тот был старше и лысее, а также гораздо более громкой версией Мика. Невысокая женщина рядом с ним, вероятно, Эмили, его жена.
Мик представил Пайпер, и та почувствовала себя давно потерянным и наконец отыскавшимся родственником — так рьяно все бросились обнимать ее и целовать. Казалось, будто за пределами отцовского дома на Таубридж-стрит она упала в кроличью нору и приземлилась в совершенно другом мире. Двое детей Каллена и Эмили, Уилл и Мэви, выбежали из кабинета, где делали уроки, чтобы посмотреть на новую девушку дяди.
Они с Миком вскарабкались на барные стулья, и тут ее забросали вопросами о напитках: «Стаут или лагер? Может, рюмочку «Джеймсона»? «Пауэрс»[39]? Микс?»
— Могу сделать «космо»[40], если тебе такое больше по вкусу, — заверил Каллен.
Пайпер чувствовала себя, как в осаде, и Мик это сразу заметил.
— Не против, если я закажу для тебя? — спросил он.
— Пожалуйста, — отозвалась девушка.
Вскоре Пайпер уже допивала второй стакан «Мерфиса» и за обе щеки уплетала вкуснейшую рыбу с жареной картошкой — угощение от Эмили. Она приправила все солодовым уксусом, подсолила и как раз дожевывала солидный кусок рыбы, пускавшей сок по рукам, когда Каллен оперся о барную стойку и захохотал.
— Бедняжка пухнет с голоду, Магнус! Когда ты в последний раз кормил ее нормальным обедом?
Пайпер перестала жевать, ее глаза округлились от смущения, но Мик наклонился и положил руку на ее плечо.
— Пайпер терпела лишения, — сказал он, крепко обнимая девушку. — Ей нужно кое-что наверстать.
Сытая, счастливая и довольная тем, что познакомилась с родственниками Мика, Пайпер вышла с ним из паба спустя полчаса. Когда они шли к остановке, у Мика зазвонил телефон.
— Да? — сказал он.
На глазах у Пайпер его лицо окаменело. Мик мимолетно глянул на нее и закивал, поднимая вверх палец, чтобы показать, что ему нужно остановиться и поговорить.
Пайпер ждала. Из трубки доносился женский голос.
— Но почему сейчас? — спросил он. — Они несколько месяцев морочили мне голову, а теперь им срочно надо? — Он снова умолк. — Лос-Анджелес? Зачем аж туда? Я думал, они базируются в Нью-Йорке. А нельзя эту первую беседу провести по телефону? Что-то типа конференц-связи?
Он еще пару раз кивнул и сказал:
— Я понял. Хорошо. Дай мне знать, когда они выберут дату. Мик попрощался и сунул телефон в карман брюк.
— Мой агент, — пробормотал он, хотя Пайпер уже догадалась. — Люди с канала «Компас» хотят встретиться со мной на днях. По всей видимости, шоу дали зеленый свет.
Пайпер вдруг пожалела о том, что ела рыбу с жареной картошкой.
Глава двадцать восьмая
Лондон
Оглядываясь на семь лет назад, я прихожу к выводу, что главной чудесной переменой для меня стали покой и умиротворение. Я не вздыхаю о былой популярности, хотя Лебедь до сих пор не сдала своих позиций. Подозреваю, что она будет править полусветом, даже когда ее золотые кудри станут серебряными, ибо ее элегантность неподвластна времени, а ее живость неисчерпаема. Я же наслаждаюсь тихими вечерами в обнимку с Эймоном и долгожданной возможностью читать в свое удовольствие. Большинство нашло бы нас скучными.
А мне кажется, что мы восхитительны.
Эймон мой любовник и лучший друг, но я никогда не забывала прекрасного Сударя. Я ношу тоску по нему в самом сокровенном уголке сердца. Хотя я не видела его с того утра, как проснулась одна, чувствую его рядом с собой каждую ночь, когда лежу в темноте и вспоминаю.
В ту ночь я открыла глаза, проснувшись внезапно и в испуге. Сердце колотилось в груди, хотя я не знала почему. В комнате стояла абсолютная тишина без всяких признаков опасности, будь то видимых или слышимых. Дурной сон? В памяти не нашлось следов кошмаров. Я подняла голову с подушки и слегка привстала на локтях, прислушиваясь.
В комнате было тихо.
И тут я поняла, чего не хватает, что было со мной каждую ночь последние семь лет. Я не слышала тихого посапывания Эймона.
Он лежал спиной ко мне, его голова на подушке находилась всего в нескольких дюймах от моей. С леденящим предчувствием дурного я протянула руку, чтобы погладить его плечо. Бесконечный миг она висела в воздухе, не решаясь преодолеть последний дюйм.
Пока я не завершила движение, в моем сердце еще несколько секунд теплилась надежда.
Проснись.
Повернись ко мне с сонной улыбкой.
Обними меня и согрей мои замерзшие ступни.
Пожалуйста, мой милый спутник.
Проснись.
Но Эймон больше никогда не проснулся. Его большое сердце — это щедрое и преданное сердце, остановилось в ту ночь. Никогда уже мне не припасть к его груди и не услышать ровного стука. Страшно было осознавать, что я опять осталась одна, но еще страшнее была мысль, что Эймона больше не существует. Как столько теплоты и нежности мог вычеркнуть из мира простой сбой в работе одного органа?
Следующие несколько дней прошли как в тумане. Печаль превращала минуты в часы, а иногда часы в минуты. Сама земля как будто покосилась без силы и порядочности Эймона, которые держали ее прямо. Со времен смерти родителей судьба не наносила мне такого удара. В каком-то смысле я переживала кончину Эймона даже сильнее, потому что теперь была опытной, искушенной женщиной. Я знала, что никакие мольбы не повернут время вспять, не объявят все это чудовищной ошибкой, не возвратят его смеха, заставлявшего меня покачивать головой и улыбаться.
Потом, когда я только начала привыкать к тишине, меня вдруг вызвали к юристу Эймона. Похоже, речь идет о завещании. Я должна принарядиться и выйти на публику.
Одеваться в черное, как будто я член семьи, было дерзко, но я не в силах была надеть ничего ярче голубовато-серого. Войдя в кабинет юриста, я с удивлением увидела там молодую и симпатичную Элис Уэйнрайт.
Я не хотела оскорблять траур любимой дочери Эймона, являясь на похороны собственной дискредитированной персоной, но сюда меня вызвали по делу. Остаться или уйти? Я попятилась, собираясь выскользнуть за дверь. В этот миг Элис подняла голову и увидела меня. Ее зеленые глаза покраснели от слез, а рыжевато-белокурые волосы были стянуты в тугой узел на затылке. Одетая в самый траурный из черных цветов, она выглядела такой бледной и уязвимой, что у меня сжалось сердце. Я тут же прониклась к ней симпатией, но мой душевный порыв на корню сожгла вспышка чистейшей ненависти, которая внезапно оживила ее печальные глаза.
Да. Конечно. Реакция Элис была вполне естественной.
Пока я стояла в дверях, раздумывая, как избежать конфронтации, между нами возникла высокая фигура в черном.
Я отшатнулась, встретив ехидный взгляд голубых глаз лорда Б. Меня пробила дрожь. Я не видела его с тех пор, как он избил меня чуть не до смерти. Сердце заколотилось. Бежать.
— Шлюхи не должны нарушать покой уважаемых женщин.
Он говорил надменно, и в тоне его звучал праведный гнев, но я не могла не заметить, что его глаза беспардонно блуждают по моему телу. Повернувшись спиной к Элис, он облизал губы и улыбнулся, как мог бы улыбнуться волк, показывая все зубы.
Я попятилась на шаг.
— Я…
Пора уходить.
Дверь напротив меня отворилась, и невысокий опрятный мужчина в очках оглядел нас, удивленно хлопая ресницами.
— Вы уже здесь? Боже мой! Надо завести часы.
Элис вскочила с кресла и поспешила к нему в кабинет. Лорд Б. отправился следом — ведь в конечном итоге ремешки кошелька вели к ее рукам. Я облегченно вздохнула и повернулась, чтобы уйти. Я уже опустила ладонь на ручку двери, как вдруг меня остановили:
— Нет, мисс Ласточка. Ваше присутствие необходимо при оглашении завещания.
Я повернулась и удивленно посмотрела на нотариуса. Зачем? Я предполагала, что Эймон оставил мне какую-нибудь вещицу на память: серебряную шкатулку для драгоценностей или любимую картину. Я покачала головой:
— Простите. Я зайду в другой раз.
Юрист посмотрел на меня с пониманием, но без жалости.
— Нет, мисс Ласточка. Ваше присутствие необходимо. Я имею право зачитать последнюю волю Эймона Уэйнрайта только в том случае, если вы и мисс Уэйнрайт будете находиться в комнате.
Он сдержанно поклонился и сделал приглашающий жест рукой. Я медленно прошла в его кабинет. Ах, Эймон, что ты со мной сделал?
Когда мы с Элис расположились в креслах, юрист сел за стол, после чего поднял недоуменный взгляд на лорда Б.
— Милорд, могу я поинтересоваться, в каком качестве вы присутствуете на этом чтении?
Лорд Б., нависавший над креслом Элис, как тюремный охранник, скрестил руки на груди.
— В качестве жениха мисс Уэйнрайт.
— Ах, Элис, — выдохнула я. — Не может быть.
Девушка бросила на меня виноватый и одновременно дерзкий взгляд. Потом демонстративно повернулась в кресле так, чтобы сидеть ко мне спиной. Взгляд юриста забегал между нами тремя, и я поняла, что Эймон держал этого джентльмена в курсе всех событии.
Мне нечего было скрывать. Люди могли клеймить меня за что угодно, но только не за лживость. У Элис наверняка не было секретов, которые стоило бы хранить, ведь ей было всего двадцать три года. Я с дрожью подумала о том, что к тому моменту, как мне исполнилось двадцать три, я уже пять лет была куртизанкой. Я присмотрелась к Элис повнимательнее. Хм-м… Не стоит недооценивать дочь Эймона Уэйнрайта.