— Мне нужно немедленно лететь в Лос-Анджелес.
Казалось, мозг Пайпер отказался воспринять то, что она услышала.
— То есть через несколько дней? На следующей неделе?
Мик покачал головой.
— Завтра после обеда.
Пайпер хотела встать, но он держал ее крепко.
— Я пытался уговорить их подождать, но они уперлись: или завтра, или никогда. Мой агент…
— Мне надо идти.
Пайпер собрала все силы и вскочила с его колен. Ей вдруг показалось, что ее голова весит тонну. Что она вот-вот лопнет. Она пошла к двери, понимая, что что-то забыла, но уже не обращала на это внимания.
— Пайпер, пожалуйста, позволь объяснить.
Она резко развернулась. Она понятия не имела, откуда в ней столько драматизма. Наверное, из-за стресса. Или вина. Но ей вдруг захотелось визжать и топать ногами, оттого что Мик сообщил ей, что не придет завтра на открытие выставки.
Как он может?! Предпочесть ее какому-то реалити-шоу! Он ей нужен. Завтра, когда настанет минута великого разоблачения, он должен быть рядом с ней.
Он обещал.
Пайпер почувствовала, что внутри у нее все сжалось от тоски. «Ну вот, опять», — подумала она. Мик снова бросит меня. Разобьет мне сердце.
— Пайпер, послушай. — Мик медленно пошел к ней, выставив перед собой руки, словно приближался к пугливому дикому животному. — Я буду здесь весь сегодняшний вечер и завтрашнее утро. Я сделаю все, что нужно, чтобы подготовить экспозицию, как и обещал. У меня рейс в десять утра с пересадкой в Чикаго, но назад я нашел вечерний самолет прямым сообщением до Бостона. Мне даже не придется там ночевать.
— Ничего страшного, — сами собой проговорили ее губы. Пайпер подняла подбородок и смахнула с пиджака шерсть. — Я понимаю. Мне пора наверх.
Мик попытался прикоснуться к ней, но она отпрянула.
— Послушай, я расстроена. Я знаю, что это неправильно. У тебя свое, Мик. А у меня свое. Вот и должен каждый заниматься своим. Не нужно было вешать на тебя этот дурдом. Это нечестно.
— Пайпер, это не…
— Поговорим потом. Мне нужно идти.
Она оставила Мика в рабочей комнате. Ее голова уже была занята кучей мелких деталей, необходимых, чтобы успешно пережить предстоящую ночь, теперь же на нее еще накатывали сокрушающие волны эмоций, а на это у нее времени не было.
Черт бы тебя побрал, Мик Мэллой, думала она, ударяя по кнопке лифта.
Очутившись внутри, Пайпер прижалась лбом к прохладной металлической стенке кабины. В ушах зазвенели слова Офелии, которые та написала подруге вскоре после того, как ее сын, Уильям, погиб в сражении при Энтитеме[43]. В том письме Офелия обращалась к читателю из бездны полного отчаяния.
Бывают времена, когда от нас требуется выносить невыносимое, погружаться в себя и находить твердую сердцевину силы, о существовании которой мы даже не подозревали. В конечном итоге отвага — это борьба, которую душа ведет в одиночку. Другой человек никогда не сможет быть храбрым вместо нас.
Пайпер расправила плечи. Если Офелия нашла в себе силы жить дальше после смерти сына, то и она, Пайпер, конечно, не рассыплется завтра перед толпой на открытии осеннего сезона.
Двери лифта открылись. Пайпер зашагала к южной галерее, направляясь к стайке сотрудников музея и попечителей, собравшихся у закрытых двойных дверей. Среди них был и Уоллес Форсайт, но он не осмелился встретиться с Пайпер взглядом. А его жена Полетт отделалась слабой улыбкой.
— Спасибо всем, кто зашел на огонек, — обратилась Пайпер к собравшимся. — Надеюсь, что выставка вам понравится.
Пайпер открыла двери. Все захмыкали и одобрительно зашептались, сбиваясь в кольцо вокруг демонстрационного пьедестала, ширина которого была около пяти футов. Они разглядывали холст, подвешенный цепями к потолку, и Пайпер видела, что многие начинают хмуриться. На холсте проектор изображал сцены из жизни процветающего Бостона середины девятнадцатого века, которые сменялись картинами рабов на полях, аукционных помостов и развешанных по деревьям трупов людей, погибших от рук линчевателей.
Когда в толпе ошарашенно зашептались, Пайпер завела руку за спину, нажала на стене выключатель, и холст исчез под потолком, открыв зрителям вращающийся манекен. Тот начал медленно поворачиваться, и зрители восхищенно заохали. Некоторые даже засмеялись от неожиданности. Это были две человеческие фигуры, стоявшие спиной друг к другу: одна — рабыня в цепях, а другая — почтенная матрона Офелия Харрингтон, сжавшая кулаки и открывшая рот, как будто ее прервали на полуслове. Звуковая дорожка включилась вовремя, и сильный женский голос провозгласил: «Владеть человеком значит уничтожать человеческую жизнь».
Пайпер повернула другой выключатель, и освещенная дорожка направила персонал и членов совета к новым экспонатам. Лапалья чуть отстал.
— Отлично сказано, Пайпер, — сказал он и подергал себя за галстук. — Э… должен признаться, что получилось несколько сложнее, чем я ожидал. И гораздо сильнее в плане политической начинки.
Пайпер улыбнулась, подумав: «Ты понятия не имеешь, насколько все будет сложно и какая тебя ждет начинка».
— Я не потратила ни копейки музейных денег свыше тех, что значатся в бюджете.
— Хорошо, хорошо. Пойду рассмотрю экспозицию, потом поговорим. — Он похлопал ее по руке. — И кстати, отличный шрифт.
Как только Лапалья удалился, к Пайпер подскочил Линк. Он глянул на нее искоса.
— С нетерпением ждешь завтрашнего вечера? — спросил он.
Она склонила голову набок и посмотрела на него.
— Разумеется.
— Я так точно жду.
Пайпер показала на экспозицию.
— Почему бы тебе не побродить внутри?
— Нет, спасибо, — ответил он, сцепляя руки за спиной и раскачиваясь на каблуках. — Пожалуй, подожду до завтра, чтобы удивиться вместе со всеми остальными. Удачи тебе.
Глядя вслед Линку, Пайпер отбросила последние сомнения: он знает о ее плане. Судя по всему, он пронюхал что-то об этом, хотя она понятия не имела, откуда он раздобыл информацию и как собирается ее использовать.
Самое смешное, что это не имело значения. Любая попытка Линка подорвать ее репутацию померкнет в сравнении с тем, что она уже делает собственными руками. И что с того, если ее место в итоге достанется Линку? Когда ее уволят из музея, это перестанет ее касаться.
Спустя два часа Пайпер нашла слабое утешение в отзывах о выставке. Все сказали, что ее ждет ошеломительный успех. Даже Уоллес Форсайт подошел пожать ей руку и похвалил за творческий подход к документам и внимание к деталям.
— Эта Офелия была многогранной дамой — я бы сказал, переросшей свое время. Она объединила борьбу за женские права с борьбой за отмену рабства. — Он немного понизил голос: — Если это не расположит Клаудию Харрингтон-Хауэлл — и ее деньги! — к попечительскому совету, то я не знаю, чем еще ее можно расшевелить.
— О, спасибо, — сказала Пайпер. — Значит, мы увидимся с вами обоими завтра вечером?
— Ни за что не пропущу такое событие, — сказала Полетт.
Наконец Пайпер проводила всех посетителей и начала выключать свет и звук. Было десять вечера. Оставалось девять часов, чтобы переделать выставку и запереть зал, до того как новые охранники заступят на утреннюю смену. Пайпер на миг задержалась у черно-белой фотографии гостиной Харрингтонов на Боудин-стрит. Она окинула взглядом пианино, письменный стол вишневого дерева, за которым Офелия писала многие свои речи, ее любимое перо, фотографии троих ее детей на стенах в рамочках.
Пайпер хотелось кусать локти. Она желала всего того, что было у Офелии: настоящей любви, семьи, истории, которую ее потомки смогли бы рассказывать с восхищением и гордостью. Но она связывала эту мечту с Миком Мэллоем — мужчиной ее фантазий. Не ошиблась ли она?
Пайпер заморгала, сдерживая слезы. Плакать бессмысленно. Жалеть себя — понапрасну тратить время. Сейчас не 1825 год. Теперь можно построить отличную жизнь, не выходя замуж. На своих условиях. Собственными силами.
Мик для этого не нужен. И завтра вечером она без него прекрасно обойдется. В конце концов, чем он ей поможет, когда разразится скандал? Разве что за руку подержит.
Хотя, конечно, нет ничего лучше, чем чувствовать, как ладонь обхватывает его…
— Мисс Пайпер?
Мелвин Тостел выглядывал из проема входной двери.
— Я подумал, что еще найду вас здесь. Мистер Лапалья ушел. Ваши друзья здесь. Я только что дал отмашку разгружать машину.
Пайпер кивнула.
— Спасибо, Мелвин. Спасибо вам за все.
— Вы точно знаете, что делаете, мисс Пайпер?
Этот вопрос почему-то показался Пайпер до безумного смешным. Она смеялась всю дорогу в свою подвальную рабочую комнату. Там она переоделась и приступила к работе.
Пайпер держалась подчеркнуто вежливо. Мик был уверен, что в глазах остальных она просто сосредоточилась на неотложной работе, и если между ними не чувствовалось обычной теплоты, это легко объяснялось.
Но он-то понимал, что все не так просто.
Когда Мик навалился на перегородку, наблюдая, как Пайпер разговаривает с Базом и Бренной, его грудь показалась ему тяжелой.
— Честно говоря, не знал, что англичане такие сексуально озабоченные, — сказал Каллен, отирая пот со лба. — Говорю тебе, этому вашему «будувару» не хватает только трапеции и гимнастического коня.
Мик рассмеялся и похлопал брата по спине.
— Ты здорово помог сегодня. Мы почти закончили. Можешь ехать домой, если надо.
— Хочешь меня спровадить?
Мик покачал головой:
— Конечно, нет. Я просто подумал, что…
— Пожалуйста, только не говори, что наломал дров со своей девушкой.
— Потише, ладно? — Мик искоса глянул на брата. — Она сейчас немного дуется на меня, но…
— Только не это, Магнус! Нет! Ты не решил ехать в Лос-Анджелес, вместо того чтобы остаться тут, с Пайпер. Это же такой момент для нее!
Внезапно Мик жутко разозлился на Каллена. Он дернул брата за рукав и потащил в фойе южной галереи, подальше от всех. Он тяжело дышал, оттого что приходилось удерживать голос и нервы на вежливом уровне.