И все-таки сложное кодирование, образная мнемотехника и связанные с ними подходы требуют когнитивных усилий. А мы, бесспорно, ищем легкое и постоянное противоядие от эфемерности воспоминаний – мнемонический эквивалент корректирующих линз. Судя по обилию рекламы, можно предположить, что такие «волшебные линзы» найдены в экстракте листьев одного из древнейших деревьев – гинкго двулопастного. Реклама гинкго знакома нам всем: усиливает работу мозга, улучшает память… Действительно, многие исследования показали: препарат на основе этого растения благотворно влияет на мозговое кровообращение. Но в немногих хорошо контролируемых экспериментах над памятью, в ходе которых воздействие гинкго сравнивали с эффектом плацебо, у тех, кто перед приемом препарата сообщил о серьезных проблемах с памятью, были умеренные улучшения, а если эти проблемы были не слишком выраженными, тогда состояние памяти если и улучшалось, то незначительно. В других исследованиях удалось выяснить, что у пациентов с болезнью Альцгеймера после приема гинкго наблюдалось некоторое улучшение по ряду симптомов – возможно, из-за общего усиления внимания. Но нет никаких доказательств того, что гинкго оказывает специфические эффекты, способные ослабить действие эфемерности воспоминаний. И если у вас есть выбор – принимать гинкго или потратить время и усилия на разработку стратегий обработки информации, здоровым людям целесообразнее сосредоточиться на последнем варианте[50].
Масса иных трав и витаминов также рекламировались как вспомогательные средства для улучшения памяти, но по большей части доказательства, подтверждающие их эффективность, недостаточны либо вообще отсутствуют. В какой-то мере положительные результаты были замечены при исследованиях пищевой добавки под названием фосфатидилсерин [51], или PS[52]. Как и гинкго, PS, по-видимому, оказывает полезное действие широкого спектра, что повышает эффективность при выполнении разного рода задач, в том числе и некоторых тестов на память. Иные зашли так далеко, что рекламируют его как «панацею для памяти», излечивающую все возрастные проблемы последней. Впрочем, явная универсальность воздействия PS – небольшое увеличение внимания, концентрации и скорости реагирования – позволяет предположить, что он главным образом усиливает возбуждение и бдительность, подобно чашке крепкого кофе. И кстати, авторы шестиступенчатой программы лечения памяти, предусматривающей прием регулярных доз PS, одобряют и использование разных сложных способов обработки информации, о которых мы говорили выше. Можно держать пари, что именно это и влечет за собой некоторые клинические успехи, о которых упоминают создатели этой программы.
Другие подходы были сосредоточены на гормонах, которые, по-видимому, связаны с эфемерностью памяти. Например, ученые исследовали возможные преимущества заместительной терапии эстрогенами у женщин после менопаузы[53]. Миновав этот рубеж, женщины часто жалуются на проблемы с памятью, и экспериментальные данные, полученные в лабораторных исследованиях, в которых принимали участие женщины преклонного возраста, позволяют предположить, что низкий уровень эстрогена связан с плохим запоминанием вербальной информации – тех же списков со словами или парами слов, – по прошествии некоторого времени. Недавние результаты показали, что заместительная терапия эстрогенами, возможно, улучшает способность удерживать в памяти слова и образы.
Методы лечения, снижающие эффект эфемерности, вероятно, воздействуют именно на физиологические процессы, ответственные за сохранение воспоминаний. Группа нейробиологов во главе с Джозефом Циенем недавно сделала в этом направлении шаг вперед: идентифицировала ген, значительно улучшающий у лабораторных мышей способность к сохранению воспоминаний. Ген кодирует синтез белка для «нейронного шлюза», играющего ключевую роль в памяти – NMDA-рецептора (NMDA расшифровывается как «N-метил-D-аспартат»)[54]. Этот рецептор помогает формировать поток информации, текущий от одного нейрона к другому через промежуток – синапс. Несколько десятилетий тому назад канадский психолог Дональд Хебб предположил, что воспоминания формируются, когда среди нейронов, одновременно проявляющих активность, возрастает сила синаптических связей. Иными словами, «активны вместе – связаны вместе».
NMDA-рецептор открывает ионный канал, когда получает два разных сигнала примерно в одно и то же время, и запускает облегченную обработку данных в нейронной сети – «долговременную потенциацию», которая, как полагают, помогает увеличить число синаптических связей и тем способствует формированию памяти. В отличие от людей старшего возраста у молодых рецептор держит канал открытым дольше, и в молодых организмах усиливает долговременную потенциацию и облегчает формирование новых связей. Группа Циеня сверхэкспрессировала критический ген у лабораторных мышей, вызвав более выраженную активность в NMDA-рецепторах. Мыши с дополнительными копиями гена выполняли несколько различных видов задач: изучали расположение предметов в пространстве, узнавали знакомые объекты и вспоминали шок, некогда вызвавший страх. В сравнении с обычными мышами мыши-мутанты демонстрировали повышенную долговременную потенциацию при обучении, а также более высокую эффективность при выполнении каждой из трех задач, направленных на проверку памяти, и сохраняли эти преимущества во взрослой жизни, что позволило старым мышам учиться наравне с молодыми.
Группа Циеня завершила свою статью обнадеживающим предположением о том, что благотворный эффект экспрессии генов у мышей «открывает перспективную стратегию для создания других генетически модифицированных млекопитающих с улучшенными интеллектом и памятью». Но какими бы захватывающими ни были результаты, никто еще не знает, когда такой подход приведет к разработке методов лечения, противодействующих воздействию эфемерности на пациентов с нарушениями памяти или даже на людей с нормальными воспоминаниями. Возможности и манят, и тревожат. Тим Талли, нейробиолог, проводивший новаторское исследование генетической основы памяти, задается вопросом: что, если препараты, улучшающие память, в конечном счете будут применяться в сфере, против которой он так выступает?[55] «Представьте: генерал, на него давят со всех сторон, а у него только полчаса, чтобы сообщить авиагруппе массу данных о специфике миссии, прежде чем те полетят сбрасывать бомбы! Как думаете, он будет зубрить – или примет дозу усилителя памяти? Они зубами вцепятся в препарат, способный вот так менять память!» Талли – пацифист, и в таком подходе он видит извращение собственных намерений и стремлений других ученых. «Не хочу видеть, как эти знания работают на искусство войны, на все те тайные и явные злодейства, которые люди причиняют друг другу».
Препараты, улучшающие память, могут повлиять и на систему образования, и это тоже открывает перед нами ряд и благоприятных, и тревожных перспектив. «Ну будем мы ежедневно пичкать ребенка таблетками для памяти перед школой, и что? – вопрошает Талли. – Что будет твориться в его голове после двенадцати лет обучения? Чего достигнет ребенок с таким багажом данных?» Возможность создать поколение суперучеников, свободных от ограничений эфемерности, представляется весьма желанной. Но сможет ли мозг справиться с таким наплывом информации? И что будет с теми детьми, у которых не окажется доступа к новейшему усилителю памяти? Останется ли для них место в школе и в жизни? «Мы не знаем», – признает Талли. Ряд таких же вопросов касается взрослых – например, рабочие места. Представьте: если вы способны узнать и удержать больше информации, связанной с работой, вас, скорее всего, могут выбрать кандидатом на повышение. Но для этого вам нужен усилитель памяти, а отказ от приема препарата поставит вас в невыгодное положение по сравнению с конкурентами. Будете ли вы его принимать, даже если препарат вызывает тревожные побочные эффекты или если они неизвестны? И если учесть темпы прогресса в исследованиях нейробиологии памяти, нам придется решать эти вопросы.
Волнение широкой публики по поводу генов и лекарств, способных уменьшить или устранить эфемерность памяти, возможно, отражает наш базовый страх перед катастрофическими последствиями болезни Альцгеймера или даже более умеренными последствиями нормального ухудшения памяти, связанного с возрастом. В своей тревожной короткой истории «Почти без памяти» (Almost No Memory) Лидия Дэвис описывает женщину, чьи воспоминания обо всех прошлых событиях – даже о тех, что произошли вчера или час назад, – подернуты поволокой забвения, приходящей и к нам, но далеко не сразу[56]. Страдающая от «полуамнезии» героиня Дэвис оставляет свои мысли и идеи в записных книжках и обращается к ним с надеждой узнать о себе, но они не проливают свет на ее прошлое – скорее его окутывает туман.
И она осознала: эти тетрадки и правда связаны с ней, вплетены в нее, словно нитью, хотя и трудно было понять, как именно; ее тревожили даже попытки представить, сколько в них от нее и сколько – от кого-то иного… а они словно ждали, выстроившись там, на книжной полке: ее знания, уже утраченные; позабытые строки, когда-то прочтенные ею; ее мысли, ныне будто чужие, ведь теперь она думала совершенно иначе или, быть может, просто не помнила о них, – а если и помнила, то не знала, всегда ли с ней была эта мысль или пришла только однажды… и еще она никак не понимала, почему некая мысль, родившись в ней, могла повториться спустя долгие годы, а иная, мелькнув лишь раз, не возвращалась уже никогда…
Этот хаотический водоворот раскрывает суть того, почему из семи грехов памяти эфемерность, пожалуй, страшнее всех: она бьет по главной роли памяти – по нашей связи с прошлыми мыслями и поступками, определяющими то, кто мы есть. Великий английский поэт Уильям Вордсворт признал эту связь и в своей «Оде»