Так думаю я, шагая мимо ларьков с пивом и бабушек с пережившими восьмое марта тюльпанами ко входу в метро, и с каждой новой мыслью шаги мои становятся короче. Но остановиться совсем мне не дают. Кто-то подталкивает в спину, кто-то спрашивает по-доброму: «Ну, что застрял?» – и я иду дальше.
Господи, что же я делаю? – думаю я и придерживаю прозрачную дверь с надписью «ВХОД» перед мужчиной с большой коробкой. – Если все это так… Я имею в виду, если это не простое кокетство, если я действительно хочу именно этого, то как же я могу… – думаю и ковыляю вниз по лестнице, прижимая обеими руками сумку с колесиками; хозяйка сумки семенит следом. – И нет у меня, получается, не может быть никаких более важных дел, чем… – Бесполезные колесики путаются в ногах, цепляются и пачкают штанины. Жутко раздражают, но злюсь я не на них. – Занят он, смотри ты! Бааальшой человек, в издательство торопится, ни минутки свободной нет. Как же, писатель! Интеллигент… то есть, прошу прощения, интеллектуал! Белая косточка! Голубая кровь!.. – думаю и протягиваю пластиковую карточку в приемную щель турникета.
И вдруг замечаю… без ужаса, без особого удивления… я так себя успел накрутить к тому моменту, что воспринял случившееся с жестокой самоиронией, с некоторым даже злорадством… Смотрю – не только кровь у меня голубая, но и пальцы, и кисти, и ногти, а если закатать рукав, то… И тут меня словно накрыло что-то, или наоборот, заполнило изнутри, даже в глазах потемнело.
Да, это я сейчас понял, что глаза тоже… А тогда…
– Голубая кровь! – повторил я вслух, так что несколько человек, оказавшихся поблизости, обернулись ко мне и в испуге попятились. А я бросился назад, к выходу, быстро, но не опрометью, чтобы, ни дай бог, никого не сбить по дороге. Но встречные сами расступались передо мной. Только один мальчишка лет четырех встал на пути, распахнул глазищи на пол-лица, и спросил: «Мама, а это про таких дядей папа говорил, что они…», прежде чем мать сообразила оттащить его в сторону.
Старика я нашел на автобусной остановке. Сидел, прислонившись к грязному стеклу, тяжело дышал. Старушка-попутчица была рядом. Больше – никого. Она сначала шарахнулась от меня, руками замахала, а дед не заметил ничего: глаза закрыты, да и не в том он был состоянии.
Я извинился перед ним, спросил у бабушки, что нужно делать. Она успокоилась чуть-чуть, только смотрела во все глаза. Сбегал к киоску за теплой минералкой без газа. Отобрал у какого-то шкета с мороженым мобильник, на ходу вызвал «скорую». А он шел метрах в трех позади и ныл, что и сам бы позвонил, зачем руками-то? Руками-то зачем? И так противно это у него выходило, что я не выдержал, с разворота швырнул ему его липкий мобильник и спросил страшным голосом: «А ты не боишься, мальчик, что это заразно?» «Что заразно-то?» – спросил он и остановился. «А это…» – говорю и руки к нему протягиваю ладонями вверх. Он взглянул как на идиота и быстро, быстро удалился. Я гляжу на свою ладонь, а она как раньше… Все прошло. Даже линия судьбы осталась такая же – куцая… Сплошная «не судьба».
Но особо раздумывать об этом было некогда: «скорая» застряла на развороте, притиснутая двумя маршрутками, пришлось транспортировать старика до машины. Потом организовывать «рассос пробки» вручную. Потом… было что-то потом…
А вот о наглядном греховедении, верь не верь, я не вспомнил ни разу. И не от страха я решил тогда вернуться, не из желания выпросить для себя прощение. Просто потребность испытывал сильную хотя бы раз в жизни сделать что-нибудь правильно и до конца.
Я выждал полминуты, предоставляя писателю возможность вдоволь намолчаться, и спросил:
– Это случилось с тобой вчера утром?
– Вчера. – Игнат кивнул, и оконное стекло отозвалось коротким дребезжащим звуком.
– Но чай во время проповеди ты… не пил?
Я прекрасно знал ответ и тем не менее спросил. Я по жизни задаю чертовски много ненужных вопросов. Особенно сегодня.
Зачем я вообще сюда приехал? Что надеялся выяснить?
Только не это!
– Не пил. – Игнат покачал головой. – Ты правильно догадался, чай тут ни при чем. Здесь что-то другое… – И, предвосхитив новый ненужный вопрос, добавил: – Я не представляю, что это может быть. Слишком уж фантастично оно действует.
– Получается, со мной тоже…
Я не решился продолжить. Потер виски указательными пальцами. В горле было сухо, в чашке – пусто.
– Еще чаю? – угадал хозяин. В его взгляде, когда он развернулся от окна, я заметил сочувствие.
– Хуже всего, – размышлял Игнат, совершая манипуляции с чайниками, – что я так и не решил, как к этому относиться. С одной стороны, казалось бы, вот оно – средство сделать человека лучше. Причем средство действенное, в отличие от наивных книжиц с поучительным подтекстом, высокоэффективное. Срабатывает почти мгновенно, как граната. И с той же примерно силой воздействия. По крайней мере мне по первому разу так показалось. Но с другой стороны… Я забыл, ты с сахаром?
– А? – встрепенулся я. И, сообразив, ответил: – Спасибо, без.
– Так вот, с другой стороны, – продолжал Игнат, выставляя на стол дымящиеся чашки, – когда человека насильно стараются сделать лучше, получается, как правило, наоборот. Ведь это насилие, согласись. Способность, которую мы с тобой приобрели… а вернее сказать, свойство, поскольку его проявление никак не зависит от нашей воли, так вот, это свойство – безусловно дар, но разве мы о нем просили? Я не просил, ты тоже…
– Ну я-то, может, все-таки… – слабо запротестовал я.
Писатель посмотрел на меня в упор. Уже не с сочувствием – с жалостью.
– Хотел бы я тебя успокоить, – сказал он, – но боюсь посинеть лицом. Скорее всего, зацепило нас всех. Всех, кто позавчера ближе к вечеру оказался в малом концертном зале Центрального Дома Энергетика. Обидней, если накрыло только первые три ряда. – Игнат усмехнулся. – Или не обидней, наоборот… – Он закусил губу и пожаловался потолку: – Не могу решить!.. Я не представляю, на что это может быть похоже, каков его механизм действия. Что это – продвинутый гипноз? Излучение? Вирус? Не могу понять… И это пугает, очень пугает…
А я молчал, тупо наблюдая, как мои пальцы снова и снова пытаются подцепить с поверхности стола чайную ложечку, такую скользкую, такую…
Поймите, я не собираюсь никого убивать в ближайшее время или обворовывать, я редко говорю неправду и последнее, в чем меня можно обвинить – это пустословие. И все-таки…
Когда нечто подобное происходит на ваших глазах с малознакомой уборщицей или с тем же писателем, словом, с кем-то посторонним, это может вызвать жалость или оставить равнодушным, может даже позабавить, но по-настоящему не трогает. Не задевает за живое.
И этой ночью, когда у Маришки случился рецидив, когда я понял, что ничего не кончилось, что это в любой момент может вернуться, я все равно не испытал того ужаса, как тогда на дрожащем от ветра мосту. Напротив, меня посетила успокоительная как укол новокаина мысль: «Мы что-нибудь придумаем. Вместе. Маришка изменится. Она будет стараться изо всех сил, чтобы избежать повторных приступов. А я буду рядом. Всегда. Спокойный и сильный, как скала. Я буду заботиться о ней». Мысль теплая, незлая, эгоистичная…
Эх, знать бы, кто теперь позаботится обо мне…
– Плохо? – спросил писатель.
Тени плясали на столе: Игнат, возвращаясь с чаем, задел головой свисающую с потолка лампочку; и от этого казалось, что раскачивается сам стол и предметы на нем.
– Да, – признался я. – Такое ощущение, что реальность уплывает куда-то. Как будто там, за стенами рушится мир, а мы сидим здесь в безопасности…
– На трибуне! – Игнат неожиданно подмигнул. – Чаек попиваем за неимением пива… – Он встряхнул меня за плечо. – Проснись! Мир уже пять дней как рухнул! В строго отведенном для этого месте, где-то в районе Тихого океана.
– Смешно, – констатировал я, как только до меня дошло, что речь идет всего-навсего о затопленной космической станции. Подкрепить слова улыбкой не было ни сил, ни желания. Мысли, как бревна по мокрому склону, уныло скатывались в одну сторону: – Зачем?! Зачем я туда пошел? И на что купился, главное? На календарик!
– Не ты один…
Писатель оторвался от табуретки, потянул с холодильника книжку в белой мягкой обложке… Нет, вовсе без обложки, просто на первой странице, такой же, как остальные, было напечатано название и имя автора. Качество печати оставляло желать…
Книжка остро напомнила мне начало девяностых, эпоху гласности и уцененных матричных принтеров, когда подобными самопальными брошюрками пестрели многочисленные лотки в переходах метро.
– Самиздат? – спросил я.
– Не знаю. Наверное: я купил ее всего за десять рублей. Но тексты встречаются очень любопытные… – Игнат в задумчивости перелистнул пару страниц. – Да, закладка досталась мне в нагрузку.
Между страницами примерно в середине книги торчал уголок знакомой – до боли в сжатых челюстях! – радужной бумажной полоски.
– Как? И у тебя? – Я нетерпеливо потянул за краешек, оставляя писателя без закладки. – Откуда?
– Я же говорю, приобрел вместе с книгой. В прошлую субботу, на книжном рынке в «Игровом».
– А у кого? – Неясная надежда заставила закладку с моей руке затрепетать.
– У мужика одного, – пожал плечами Игнат. – Он такой… Неопрятный, кажется нерусский. И говорит очень странно… Предложите разрешить, говорит. Да я и до того пару раз его там видел…
– И ты молчал!
Я вскочил на ноги и это доставило мне удовольствие. Хоть какое-то действие, а действовать в данной ситуации было гораздо лучше, чем сидеть и медленно увязать в болоте мрачных мыслей.
– А что? – напрягся писатель.
– Так, – сказал я. – Сегодня рынок работает?
– Сегодня вторник? Должен…
– До скольки?
– До двух, наверное. А что такое?
– А сейчас… – Я бросил взгляд на настенные часы, совсем забыв, что они стоят. Секундная стрелка дернулась, но не сдвинулась с места. Нервный «тик», но где же «так»? – Мы успеваем?