» и «Оки». Проиграли обе команды, так как я лично под «шедевром» подразумевал свою старенькую «Юрязань». При желании могу сообщить дополнительно габариты модели, объем холодильной камеры и морозилки, примерный возраст и прочие тактико-технические характеристики.
Так нашла свое неожиданное завершение история с анимированным холодильником.
Теперь о звонках. Первым, поздно вечером в субботу, позвонил Игнат. Его звонок отвлек меня от важной миссии по освобождению Земли от инопланетных захватчиков. (Признаться, после того, как расстрелял из гранатомета первого монстра, я внимательно посмотрел на свои пальцы, самозабвенно гоняющие мышку по эргономичному коврику. Но нет, оказалось, что убийство нарисованного пришельца, совершенное ради защиты родины, грехом не считается.)
Я ответил «Да», не дослушав вежливого писательского:
– Прошу прощения, это Александр?
– А это, – предположил я, – санитар душ?
И безо всякой последовательности вспомнил вдруг душ в нашей старой общаге. В который приходилось ходить со своими лампочками, потому что разбивали, и пассатижами, потому что не было краников. Зато каждый вторник в душе устраивали санитарный день; тогда на двери душевой появлялся листок с объявлением «Санитар. Д.» или просто «Сан. День». И Маришка шутила: по всей стране вторник, а у нас в душевой – воскресенье. Иначе говоря, сандей.
– Извини, что? – спросил я, когда воспоминание отхлынуло и реальность вернулась в прежние границы.
– Я спрашиваю, случилось еще что-нибудь за эти четыре дня? – терпеливо повторил Валерьев. – Из интересующей нас области.
– О! – сказал я. – Чего только не случилось!
– А поподробнее?
– Это займет время, – предупредил я. Однако, без напряжения уложился в пять минут.
Игнат по обыкновению слушал внимательно, не перебивая. Только пару раз, когда в трубке раздавался все заглушающий рев стартующего самолета, громко просил повторить. Наверное, звонил из таксофона неподалеку от дома.
– Значит, основных выводов три, – подытожил он по окончании моего краткого изложения. – Вывод первый: наказываются не только проступки, но и помыслы. И это, в принципе, понятно. Как написано в одной книге, если ты взглянул на женщину с вожделением, то уже грешен, ибо прелюбодействовал с ней в мыслях своих. Вывод второй: если ты совершил несколько разных грехов, их цвета смешиваются. И, наконец, главное открытие недели: это передается. Хотя и неизвестным нам способом.
– Угу, – подтвердил я. – Так ты собираешься на завтрашнюю проповедь?
– Теперь уже точно. – Игнат помедлил, прежде чем признаться. – Знаешь, я, наверное, напишу обо всем этом книгу.
– С цветными картинками? – улыбнулся я и напомнил: – Ты же про тоталитарные секты собирался писать.
– А разве это не секта? С главным сектоидом во главе.
– Пока что-то не заметно. Контролировать нас никто не пытается, в иерархическую пирамидку не выстраивает. Что там третье было? Да, в рамках какой-то там идейки не замыкает.
– Как ты думаешь, – спросил писатель, – организации какого типа получаются самыми жизнеспособными и эффективными?
– Какого?
– Никакого! – огорошил ответом Игнат. – Или, если угодно, самоорганизовывающегося. Только объединения людей, возникающие стихийно, как правило, вокруг какой-либо идеи, с неявной системой управления, основанной на добровольном подчинении, имеют шанс просуществовать тысячелетия. И примером тому – большинство мировых религий.
– Религий?.. – улыбнулся я. – Надеешься написать новое «Откровение» в духе Иоанна Богослова? Какой-нибудь «Апокалипсис-2», записки уцелевшего? «Миссия мессии – замесить месиво», так чтоб остальные потом две тысячи лет расхлебывали?
– Почему нет? Есть версия, что Иоанн вел свои записи с натуры. Сам он говорит, что, наблюдал за событиями, описанными в «Откровении», «пребывая в духе».
– Интересно, что бы он написал, пребывая не в духе. Я бы почитал…
– Ты вообще в курсе, что такое эсхатология? – спросил Игнат. Похоже, его немного раздражал мой шутливый тон.
– Наука о грехе? – подумав, предположил я.
– Не только. В глобальном смысле – о конце света. И начале нового.
– Ладно, – вздохнул я, глядя в черноту за расшторенным окном. – Что-то и вправду уже темно, спать пора. До завтра. Место встречи прежнее: малый концертный, третий ряд.
– До завтра, – попрощался вестник грядущего конца света. – Если оно, конечно, наступит.
Ну разве может после таких разговоров присниться что-нибудь хорошее?..
Вторым позвонил Пашка. Не слишком рано, как стало модно в нашем кругу в последнее время, а без малого слишком поздно. Мы уже собирались выходить; я треножил себя, пытаясь вдеть обе ноги в одну штанину, а Маришка дожидалась меня в прихожей в полной амуниции и в нетерпении ковыряла подковой паркет. Подковка, естественно, украшала каблук полусапожка.
– Сааш! – привычно позвал Пашка.
– Нуу, – откликнулся я, пренебрегая традициями. – Чего тебе?
– Я не вовремя?
– Как всегда, – буркнул я. – Ладно, говори, что хотел. Только быстро. Считай, что звонишь в Австралию.
– Через роуминг? Идет, – на лету ухватил Пашка и сразу перешел к делу: – Слушай, что означает, когда у человека морда становится цветом, как мандарин?
– Желтуху, – предположил я. – Или это не у тебя?
– Нет. У одного парня из отдела.
– Тогда взятки берет.
По отношению к Пашке такая версия у меня никогда бы не возникла.
– Взятки?.. – В Пашкином голосе сквозило сомнение.
– Ну, или зажигалки у коллег тырит. В общем, нечист на руку.
– Ага. Так я и думал, – обрадовался Пашка. – Было у меня одно смутное подозрение…
– Какого рода? – Полюбопытствовал я, но, уловив затылком Маришкин закипающий взгляд, быстро добавил: – Только коротко. Как будто с Марсом разговариваешь.
– Вообще-то это не для разглашения, но раз уж вы на Марсе… Значит так, – сказал он, и я автоматически прочертил в уме первую палочку. Которая так и осталась одна-одинешенька, потому что Пашка, хоть и был заметно возбужден, до конца рассказа ни разу не произнес «значит» или «эт самое». – Мы с этим парнем изымали сегодня партию драгмета.
– Крупную?
– Ужасно. Пять граммов с четвертью. Он взвешивал, я фиксировал.
– Преступников? – оживился я. – Наручниками?
– Нет, данные в протоколе. Потом, в конторе уже, перевесили конфискат, так положено. Сравнили с запротоколированным весом…
– И получилось меньше?
– Нет, – рассмеялся Пашка. – Больше. Почти на полграмма. Сделали контрольный замер на других весах, оказалось на полтора грамма меньше.
– Может, весы неисправные?
– Наши тоже так предположили. А потом я понаблюдал за Мандарином… Самое смешное – мы всегда его так дразнили, у него предки из Китая и замашки соответствующие. Так вот, смотрю, а он лицом все желтеет, желтеет, будто спелой корочкой покрывается. В общем, позвонили соседям из «ноль-три», увезли его. А потом я подумал: что, если эта штука, этот гипновирус самаритянский от тебя передался мне, а от меня уже дошел до Мандарина? Что, если он зарумянился оттого, что присвоил грамм-полтора конфиската?
– А что этот мет– настолько драг? – поинтересовался я.
– Угу. На столько, на полстолько и еще четверть столько. За один грамм в какой-нибудь цивилизованной стране можно купить пару машин вроде моей, только новых.
Я присвистнул. Из коридора немедленно послышалось холодное: «И кто из нас после этого пустослов?» Маришка все-таки закипела. Как чайник – по свистку.
Я обернулся к ней, состроив мину покислее, и сделал пару вращательных движений носом, дескать, уже закругляюсь.
Сказал в трубку:
– Понятно. А от меня ты чего хочешь?
– Совета. У тебя же больше опыта в этом вопросе. Просвети, как это лечится?
– Покаянием. Очищение через покаяние, слыхал?
– Это я помню. Ты скажи, перед кем каяться Мандарину? Не перед контрабандистами же!
– Не знаю, – задумался я. – Каяться всегда нужно перед тем, кому навредил. Этот металл, он по закону кому принадлежит?
– Наверное, государству.
– Вот пусть перед государством и кается. Только искренне.
– Каким образом?
– А мне почем знать? Для начала пусть напишет чистосердечное признание.
– Идея! – восхитился Пашка. – Выходит, тот план, что я тебе с пьяных глаз набросал, сам собой воплощается! Украл – и сразу морда оранжевая. Везут сначала в Склифосовского, а когда не помогает – к нам. А уж мы этому мазурику, мздоимцу, уклонисту от налогов устроим очищение через пост и отсидку. Удобно как! Я одного не понимаю: кто отпустит грехи убийце?
– Получается, никто, – подумав, ответил я. – Ведь тот, кому он навредил, уже не в состоянии.
Пашка замолчал надолго – центов на пять, даже с учетом льготного воскресного тарифа. Потом спросил:
– А если бы это я кого-нибудь… по долгу службы? Мне что, до самой смерти не отмыться? А что будет с боевыми частями? С армией? Снова красной станет, как в восемнадцатом году?
Я вспомнил отрывок из речи самаритянина – один из немногих, засевших в памяти, – что-то про солдатика, которого лучше простить, чем самому оказаться на его месте, и попытался успокоить Пашку:
– Наверное, нет. Они же не нарушают законов, это их работа.
– А кто определяет законы? Конституция? Кодекс? Господь Бог?
– Да не знаю я, не знаю, не знаю… – раздраженно повторял я, неосознанно подражая Воннегуту.
– Ладно. – Пашка громко вздохнул в трубке. – Попробуем спросить у того, кто знает. Ты, кстати, на проповедь собираешься?
– Если бы не твой звонок, – едко ответил я, – был бы уже на полпути.
– Я тоже подъеду, – решил Пашка. – Раз уж я теперь носитель неизвестной инфекции, надо бы поближе познакомиться с первоисточником. Так что встретимся на Парке в центре зала. Я там буду где-нибудь без пятнадцати.
– Почему в центре? – удивился я, хотя следовало бы удивиться: почему на Парке? – Ты разве не на колесах?
– Он еще спрашивает! – фыркнул Пашка. – Ворона ты дебелая!