Ассунта плакать и не собиралась. Тоном твердым, как каштановая скорлупа, она произнесла:
– Я говорю о своей семье. Кто позаботится о моей матери, если я уеду? Кто станет прибирать могилку малютки Стеллы?
Антонио передернул плечищами.
– Вы все эмигрируете в Америку. Заживем отлично, как настоящая американская семья. Дом куплю, земли – целый акр. На автомобиле кататься будем. Автомобиль – это тебе, жена, не осел! Ты осла больше в жизни не увидишь!
Вот это он совсем напрасно сказал. Забыл, наверно, как они все любят своего единственного ослика.
– А на что мне другой дом, – возразила Ассунта, – когда у меня уже есть дом? Вот этот самый, в котором ты сейчас тальятелле ешь.
Кажется, впервые с начала разговора Антонио услышал жену. Ручища простерлась на широких досках добротной столешницы.
– А откуда еда, женщина? Я денег привез, вот ты и купила муки и прочего!
– Мой дом – здесь, – повторила Ассунта, принимаясь убирать со стола. – А детей я сама сколько лет кормила, когда ты никаких денег не слал. Мы ни в чем не нуждаемся. Мы у себя дома.
Антонио расхохотался.
– Думаешь, ты мне нужна? По-твоему, в Америке баб мало? Да сколько угодно! И хлопот у меня с ними никаких, не то что с тобой.
Ассунта отшатнулась, будто ее ударили под дых. Рука легла на выпяченный живот – то ли с подсознательным стремлением защитить дитя, то ли с целью указать на его наличие.
Тальятелле, еще минуту назад такие вкусные, вдруг слиплись в животе, стали глинистым комком. Стелла поняла, что имеет в виду отец. Ей было всего десять, но она поняла. Перед ее мысленным взором живо встала картина: голые подпрыгивающие ягодицы, отцовский взгляд, сосредоточенный на заду и спине другой женщины – не Ассунты.
Антонио и сам сообразил, что перегибает палку. Допустим; но ведь он – не тряпка и не подкаблучник, у него полное право говорить гадости, когда жена проявляет неповиновение, смеет возражать. Пусть же ей будет больно.
Резко поднявшись – так, что рухнула с грохотом табуретка, – Антонио схватил жену за подбородок.
– Слушай сюда! Я в тебе не нуждаюсь, и ты во мне не нуждаешься – ладно. Ну а кто перед Господом клялся меня почитать и со мной быть до смерти? Не ты разве?
Он разжал пальцы, Ассунта поспешно сделала шаг назад.
– Я дело говорю, женщина. Заботиться предлагаю о тебе и о детях наших. Потому что это правильно. А дальше сама решай. Либо приезжаешь и живешь со мною, как жена, горя не знаешь, либо торчишь в этой дырище, а я уж как-нибудь обойдусь. Все, разговор окончен.
И он ушел – напиваться с приятелями.
От трогательного прощания с отцом Стелла была избавлена. На ее счастье, поезд отправлялся рано утром, и Стелла успешно притворилась спящей. Хвала Господу, она больше никогда не увидит Антонио Фортуну, родного отца.
Часть IIЮность
«Меня тянуло в Америку, потому что я слыхал, будто улицы там вымощены золотыми слитками. Вот я приехал – и что же мне открылось? Во-первых, улицы золотыми слитками не вымощены. Во-вторых, они вообще не мощеные. В-третьих, мостить их должен я».
«Cchi vue, a vutte chjina o la mugiere mbriaca?»
«Что для тебя предпочтительнее – полная бутылка или пьяная жена?»
Смерть № 4Утопление (Эмиграция)
В декабре 1988 года, 9-го числа, незадолго до шестьдесят девятого дня рождения, Стелла Фортуна избегла смерти в восьмой – и последний – раз. В семье этот эпизод принято называть Происшествием – без пояснений. Как читателю уже известно, в результате лоботомии, которая спасла Стелле жизнь, многое в этой самой жизни навсегда изменилось. После удаления префронтальной коры мозга Стелла не в состоянии контролировать свои импульсы. Например, если ей взбредет ласково ущипнуть какого-нибудь бутуза, она вовремя не разожмет пальцы и, пожалуй, в усердии раскровянит младенческую щечку. Или взять одежду – Стелла теперь носит только красное, и попробуй уговори ее надеть вещь другого цвета. Вдобавок у нее необоримая тяга подтирать любую жидкость: оставьте Стеллу наедине с тарелкой супа – так она скатает шар из салфеток и «приберется». Однако хуже всего вот какое обстоятельство: из комы Стелла вышла в бешенстве на свою родную сестру Кончеттину.
Это отдельная тема; я непременно к ней вернусь, только позднее. Пока же читателю предлагается еще одна странность Стеллы Фортуны.
Прибыв в Америку, Ассунта и ее дети с удивлением узнали, что день рождения положено праздновать. Стеллино рождение отмечали всегда 12 января – эта дата была указана в ее паспорте и страховке. Однако, выйдя из комы, Стелла начала утверждать, что родилась 11 января. Ну как – утверждать? Говорила-то она с трудом, сколько слов перезабывала. Но до близких донесла: устроите праздник 12-го числа – веселиться будете без нее. Так себе на носу и зарубите. А семья-то уже арендовала Маунт-Кармел-холл, уже предоплату внесла. Которую, понятно, не вернули.
– Нет, мое рождение – 11 января, – отрезала Стелла. Разговор был окончен.
Что поделаешь? Близкие сдались и устроили ей праздник днем раньше. С тех пор вот уже тридцать лет они собираются (усмехаясь) чествовать Стеллу 11 января. В семье праздник носит название «Стеллин новый день рождения». Каждый крутит пальцем у виска, глаза закатывает, резюмирует философски:
– Одному Господу ведомо, что там у нее в голове.
А я вот ездила в Иеволи, заглядывала в книгу записей рождений и смертей. Рисовала Стеллино фамильное древо. Дежурная не пожалела на меня времени, отксерила все страницы, касавшиеся предков Стеллы Фортуны, начиная с 1826 года.
Догадливый читатель уже сообразил, что открылось мне в самое зловещее мгновение жизни. Напротив имени «Mariastella Fortuna (seconda)» стояла дата рождения: «11 Gennaio 1920».
Стелла Фортуна родилась не 12, а 11 января. Ну да, после Происшествия она очнулась с кашей в голове. Лишь один пункт прояснился для нее – дата прихода в этот мир.
Почему же Стелла столько времени помалкивала насчет истинной даты? И что заставило ее на старости лет занять в этом вопросе твердую позицию?
Вернувшись из Калабрии, я поспешила к тете Тине и стала допытываться: не в курсе ли она, когда и при каких обстоятельствах была изменена дата рождения Стеллы?
– Всю жизнь мы двенадцатого праздновали, – пожала плечами тетя Тина. – А что в книге та же дата, какую Стелла называет, – простое совпадение.
А вот и не простое, а вот и не совпадение. Тетя Тина путает. Стелла слишком долго жила с переделанным прошлым; короста напускного утолщалась, утолщалась – да и отвалилась, открыв истину.
Какие еще факты спрятаны у нее в голове? Что еще мы перепутали?
Сейчас, после долгих изысканий, я могу представить читателю объяснение – почему изменили дату Стеллиного рождения и почему она молчала об этом сорок девять лет – достаточно долго, чтобы истина стерлась даже из памяти родной сестры. Разумеется, история связана с очередной недо-смертью Стеллы Фортуны, едва не утонувшей при попытке иммигрировать в Соединенные Штаты.
Четвертая недо-смерть считается спорной. Масштабы опасности оценили, когда сама опасность уже миновала. Может, не совсем честно включать это происшествие в список недо-смертей. Зато тут мы имеем дело с лучшей историей, а хорошая история – легенда – иной раз правдивее правды.
Антонио Фортуна, конечно, негодяй – но негодяй в известном смысле загадочный. Столько лет прекрасно обходился без жены и детей – зачем, спрашивается, ему приспичило лезть в их жизнь, тащить их за собой в Америку?
Однако причины Антонио имел, пусть и не всем очевидные. Может, там даже альтруизм был замешан. Сейчас об Антонио Фортуне семья помнит лишь плохое – дурные слова, дурные поступки; наверное, это несправедливо. Разбираться в пестрой мозаике целостной картины куда сложнее, чем характеризовать отдельные, сугубо черные детали. О больших периодах в жизни Антонио неизвестно ровно ничего; сильный и волевой, он болтать не любил, и многие тайны похоронены вместе с его прахом.
Многие, да не все. Кое о каких я пронюхала.
Как читатель уже усвоил, Траччи – это деревушка к югу от Иеволи. Вообще-то населенные пункты в горах соединяет петляющая дорога, почти тропа; они на нее нанизаны, как бусины на нитку. Если часа полтора идти из Иеволи, минуя Полверини, увидишь полуразрушенную колокольню высотой всего-то в две конюшни, друг на друга поставленные. Траччи как деревня больше не существует. Дома остались – люди разбежались. Впрочем, в начале двадцатого века здесь жило человек пятьдесят. Сюда стремились паломники – влекло их чудотворное изваяние Мадонны. Правда, крупных чудес оно не творило; разок спасло от волков священника, который нес Мадонну в Траччи. Сейчас Мадонна обрастает мхом в искусственном гроте, защищенная железной решеткой. Наверное, к ней до сих пор ходят за чудесами, недаром же у Мадонниных ног всегда найдешь подношение – пластиковые цветы.
В 1896 году отцу Антонио, Джузеппе Фортуне, было восемнадцать. Его уже помолвили с девушкой из Траччи по имени Анджела Гаэтано. В сентябре, за два месяца до свадьбы, Джузеппе отправился в Пьянополи, к дяде с материнской стороны, Луиджи Каллипо, помогать на сборе оливок. У дяди Луиджи было четверо детей. Старшей, Маристелле, сравнялось девятнадцать лет. Никогда и никому Маристелла не рассказывала, что произошло между ней и Джузеппе – она ли не устояла перед кузеном или кузен взял ее силой; да только через восемь месяцев после возвращения Джузеппе из Пьянополи, когда он уже был женат на Анджеле Гаэтано, его двоюродная сестра Маристелла Каллипо родила мальчика – Антонио.
Никаких мер принять не удалось. Отец ребенка венчан с честной девицей, доброй католичкой. Луиджи Каллипо не дал своей падшей дочери оправиться от родов – погнал ее, с хнычущим младенцем, в Траччи, чтоб предъявила кузену плод их общего греха. Луиджи рассчитывал, что Джузеппе примет дитя в свою семью, однако Анджела, уже беременная, уперлась рогом. Нет, и все. Впрочем, с того дня ее семейное счастье полетело в тартарары. Анджела обезумела от горя и измены. Боялись преждевременных родов – так тяжело она дышала, бедняжка. Луиджи требовал хотя бы материальной компенсации за поруганную честь. У Джузеппе денег не было, у его отца – тоже. Честь Маристеллы, заявили оба, это проблема семьи Каллипо, а вовсе не семьи Фортуна.