– Жаль, твои подружки тебе самой не помогут с приданым, – однажды посетовала Ассунта и добавила: – Хотя где им! Лучше моей Стеллы никто рукодельничать не умеет.
Опасные слова; ляпнув такое из материнской гордыни, Ассунта живо осенила дочь крестным знамением.
– Ничуточки не жаль, – отвечала Стелла. – Все равно мне приданого не нужно.
– Как это не нужно? – фыркнула Ассунта. – А спать на чем будешь с мужем – на голом матрасе? Обед мужу накрывать будешь на голой столешнице?
– Я замуж не пойду, – отрезала Стелла.
– Мадонна, вразуми мою дочь! – Ассунта перекрестилась. – Никогда так не говори, Стелла. Сейчас ты думаешь, это шутка, пустяк; но если и вправду останешься незамужней, все локти себе изгрызешь с досады.
Стелла ничего не ответила. Незачем маму расстраивать. О своем будущем она давно уже задумывалась. На что, рассуждала она, ей в доме мужлан – громогласный, неряшливый вроде отца? Не отдаст она свое тело на растерзание сначала такому вот мужлану, а затем и младенцу, которого мужлан ей заделает. Мало-помалу Стелла укреплялась в мысли, что замуж не хочет. Ни за кого.
От обеда до вечерней мессы, к которой колокола начинали сзывать народ в половине шестого, деревня Иеволи застывала. Часы жесточайшего зноя Стелла проводила за плетением кружев, сидя у окна, затененного Четтининым лимонным деревцем. Во всех домах ставни были закрыты. Ни звука, ни движения; лишь прицветники бугенвиллеи, эти миниатюрные паруса, трепетали, вбирая жаркий ветер. Источник – сердце и жизнь Иеволи – отдыхал от пересудов горластых кумушек, что в другое время стирали здесь белье. В садиках и огородах было пусто. Так пусто, будто плодовые деревья и овощи сами себя посадили, сами за собой и ухаживали. Солнце играло на щекастых помидорах, подсушивало ехидные жгучие перцы. Чужеземец, случись ему забрести сюда в неурочный час, пожалуй, счел бы, что население покинуло деревню, ибо его выжили призраки растениеводов, одержимых перфекционизмом.
Дом семьи Фортуна считался в деревне самым жалким. Стелла и Четтина как невесты не котировались – отец незнамо где, приданого нету. Однако к концу 1935 года, когда Стелле было пятнадцать, а Четтине почти четырнадцать, девочек неожиданно признали ни много ни мало – первыми красавицами в Иеволи. Во-первых, к этому периоду обе расцвели телесно – кожа как персик, пухлые губки, и все такое. Во-вторых, Стелла сшила себе и Четтине восхитительные наряды, благодаря которым здоровая, пышная привлекательность сестер Фортуна стала всем очевидна.
За кружева и вышивки не всегда расплачивались натурой – перепадала Стелле и монетка-другая. На эти-то сбережения она и купила у разносчика добротной материи. Рукава в то время носили пышные, а талию было принято подчеркивать корсетом. Девочки надели новые платья в церковь. Суетность проявили, это понятно; впрочем, Господь их простил, ибо тем вечером на мессе было не протолкнуться. Не поглядишь сам – как потом за глаза осуждать сестер Фортуна, этих неотразимых гордячек, решил каждый иеволиец. И поспешил в Божий храм.
Далее, движимая всегдашним тщеславием, Стелла взялась шить себе и сестре наряды к августовским празднествам. Национальный женский костюм в Калабрии называется pacchiana и отличается сложностью кроя и многочисленностью элементов, поэтому его по большей части заказывают в специализированных мастерских, причем заботливый отец копит на это сокровище чуть ли не с рождения дочери. Предполагается, что одна pacchiana будет служить женщине всю жизнь, только с замужеством хозяйка сменит зеленую нижнюю юбку на красную, а если, упаси Господь, овдовеет – вместо красной станет носить черную.
Ни недостаток средств, ни трудность задачи не испугали Стеллу. Впервые в жизни они с Четтиной отправятся на праздник аж в Никастро – ради этого стоит постараться. Уже упомянутый мною сосед, Гаэтано Феличе, рассказывал Стелле, что в Никастро веселье куда пышнее, чем у них в Иеволи, – целых два дня танцев и музыки; а какая богатая ярмарка! Продают все – от анисовых леденцов до украшений из чистого золота и открыток работы монахов из монастыря Святого Франциска, что в городе Паола. Ассунта пообещала дочерям эту фиесту, если только Стелла сама сошьет наряды. Это казалось невозможным; не учла Ассунта, как упряма бывает ее старшенькая.
Прежде всего Стелле требовался образец. Pacchiana самой Ассунты была забракована Стеллой. Эту вещь шили наспех, без соблюдения канонов – лишь бы поспеть к венчанию. Мария, столь неожиданно оставшаяся вдовой и с неготовым приданым для дочери, тогда на всем экономила, в том числе и на материалах для свадебного наряда. А вот бабушкина собственная pacchiana, даром что была пятидесятилетней давности и требовала определенных улучшений, вполне сгодилась. Nonna Мария нашаривала элементы, надевала их один за другим, демонстрируя внучке, что к чему крепится. Слепая старуха и востроглазая девчонка ощупывали швы и строчку. Стелла живо производила вычисления в уме, Мария пыталась повертеться, чтобы юбка стала колоколом, чтобы шаль легла красивыми складками. Древняя pacchiana творила чудеса: Мария улыбалась, как беззаботная девушка, и даже пустая глазница казалась всего-навсего прищуром, который происходит от округлившихся щек и растянутых губ.
Итак, деталей было много, Стелле же предстояло каждую выполнить в двух экземплярах. Вот эти детали: длинная белая нижняя юбка; вторая юбка, из льна, – зеленая, как листья апельсиновых деревьев. Эту юбку драпировали на талии, чтобы получилось нечто вроде турнюра. Затем – лиф из черного шерстяного сукна. К нему крепится бахромчатый передник до колен. Лиф должен плотно облегать торс и приподнимать бюст – вот и возможность похвалиться стройностью первого и спелостью второго. Рукава до локтя, и непременно отделаны кружевом, сплести которое предстояло опять же самой Стелле. Строгость черного лифа и белоснежной сорочки позволялось нарушить красной тесьмой. Узкая, но яркая полоска разом и скрывала ложбинку между грудями, и привлекала к ней внимание.
Четтина внесла свою лепту – сделала два кожаных пояска. Шириной в указательный палец, пояски завязывались очень туго, чтобы усилить сходство девичьего силуэта с песочными часами и не дать развалиться драпировке, напоминающей водопад. Четтинина усидчивость поистине изумляла – дай только ей образец вышивки, Четтина срисует его в мельчайших деталях. Стелле осталось лишь повторить узор цветными нитками.
После паломничества к гробнице Девы Диподийской была целая неделя выходных; тогда-то Стелла и закончила шить наряды. Четтина помогла разложить их на кровати, чтобы мама вынесла вердикт.
– Еще неизвестно, как это все на вас будет смотреться, – довольно мрачно молвила Ассунта.
Сестры, помогая друг дружке, начали процесс облачения. В последние месяцы было много примерок, но всегда мерили по одной вещи, максимум – по две. Теперь, полностью одетая, Стелла чувствовала себя перешедшей в новую реальность. Укрепляли ее в этом ощущении взгляды матери и сестры. Кстати, о сестре, о Козявочке-букашечке. Вот кто преобразился, стоило только сбросить ежедневные обноски! Четтина, на целый дюйм выше Стеллы, казалась совсем взрослой. А уж как энергично выпирал ее бюст из тесного лифа – глаз не отвести! Ну, для этого-то pacchiana и шьется – чтоб парни таращились. Стелла покосилась на свой бюст, как бы гордый собственной сдобностью. Таращиться, несомненно, будут и на Стеллу.
– Fhijlie mie! – воскликнула Ассунта, и слезы, как всегда легко, полились из ее огромных глаз. – Доченьки мои, да вы стали настоящими барышнями! – Ассунта трижды перекрестила Стеллин лоб, чтобы отвадить mal’oicch, повторила знамение для Четтины и добавила: – Самое опасное время для вас наступило. Всякий из зависти сглазит.
В Никастро тронулись с рассветом. Стелла и Четтина сидели, словно по аршину проглотивши, в повозке братьев Феличе. При каждом толчке соблазнительная волна проходила по бюстам, поднятым лифами и чуть прикрытым полупрозрачными косынками. Стеллино сердце замирало от предвкушения: сегодня она увидит праздник в самом Никастро, где, по слухам, собирается не одна тысяча народу. Когда дорога пошла под гору, груди затряслись прямо-таки неприлично, оказались гораздо ближе к подбородку, чем всегда. Это взволновало и смутило Стеллу. На ярмарке мужчины станут на нее пялиться. Она знала, какой эффект должна производить pacchiana; получается, хотела мужского внимания? Втайне от себя самой? Живо вспомнилось предупреждение, сделанное голым отцом, и щипки в одеяльной духоте. Скоро солнце согрело всю компанию, окрасило розовым листья олив, серебристые с исподу. Стелла уже не радовалась ни теплу, ни дивным видам, ни предстоящему веселью – сдерживая тошноту, она упорно гнала мысли об отце.
Гаэтано и Маурицио Феличе совсем по-рыцарски шли всю дорогу пешком, уступив места в повозке своим милым соседкам, и заигрывали с Ассунтой. Обоих братьев почему-то тянуло на женщин постарше. Ассунта не прикидывалась, будто ей неприятно такое внимание: она цвела. Правда, с черным платком Ассунта не рассталась (не по чину ей расфуфыриваться); зато лицом помолодела, избавилась от морщин вечной озабоченности.
Никастро знаменит замком, который еще норманны строили. Замок высится на горе, сам же город расположился на склонах. Улицы вымощены плитами и отграничены древними крепостными стенами – крошащимися от времени, однако, судя по всему, вечными. Главная улица представляет собой широченный, как поле, бульвар. К тому времени как наши герои добрались до Никастро, этот бульвар гудел голосами торговцев-разносчиков и сотрясался от зажигательных мелодий итальянского юга. Стелла не только никогда не видела этакой толпы, но даже не представляла, что на свете может быть столько людей. Мостовая пестрела частыми вкраплениями черных женских юбок и черных мужских плащей, квадратиками повозок и прилавков. Стелла заметила: приехало немало богатых девушек. У каждой кожа кремового оттенка, а шейка отяжелена золотой цепочкой с миниатюрным распятием или оберегом в форме рожка. И как же сверкает, как ловит и возвращает солнечный свет вся эта красота, как колышется в унисон с девичьим чуть прерывистым дыханием!