теллиной памяти – только отец ведь мог измениться. Узнает ли Стелла его теперь, через девять лет? Девушка оглянулась на мать. Ассунта, без сомнения, поняла ее немой вопрос, но, сама растерянная, предпочла отмолчаться.
Фортуны скучились в проходе вокруг своих пожитков. Застопорили движение. К ним приблизился молодой человек и посредством указаний на английском языке и жестов отвел все семейство в сторонку, чтобы под ногами у людей не путалось. На парне была отутюженная черная рубашка и такие же брюки – Стелла подумала, он в военной форме. Ассунта как язык проглотила – ни парень в черном, ни родные дети пока не слышали от нее ни словечка. Среди детей она сама казалась жалким ребенком. Стеллино сердце сжалось от сострадания к беспомощной матери и от пугающей мысли: если понадобится что-то предпринять, она, Стелла, теперь за главную.
Однако где же Антонио?
Стеллин взгляд упал на огромные настенные часы в раме тонкой работы. Стрелки показывали три тридцать пять. Стелла принялась следить за минутной стрелкой. Стрелка бодро добралась до верхней точки и начала спуск. Свежеиспеченные американцы входили, падали в родственные объятия и бывали окропляемы родственными слезами или же встречаемы неуклюжими рукопожатиями, после чего исчезали за противоположной дверью. Там гудел Нью-Йорк, невидимый для Стеллы. В зал ожидания проникали только полосы белого света. И холод. Стеллины руки и ноги покрылись мурашками. Если в помещении холодно, как в окрестностях Иеволи январской ночью, то каково же будет на улице?
Четтине удалось вывести Ассунту из транса, усадить на чемодан. По крайней мере, варикозные ноги чуть отдохнут. А вот что станет делать Стелла, если Антонио не явится? Что они все станут делать? В уме уже крутились варианты. Имеется письмо отца с адресом; может, они по этому адресу сами доберутся? Способны ли они доехать до Хартфорда? Скорее всего, нет, особенно с учетом, что вечер близится. Денег у них ни гроша, значит, извозчика не наймешь. И номер в гостинице не снимешь. Стеллу зло взяло. Ее учили полагаться на опекунов, но где сейчас опекуны? То-то, что нету их. И Стелла совершенно беспомощна.
Минутная стрелка пошла на второй круг. Парень в черной униформе поднялся и направился к Фортунам. Снова заговорил по-английски, стал показывать на часы и на дверь и сумел-таки втолковать Стелле, что в шесть зал ожидания закрывается. Стелла кивнула с умным видом и выдала, собрав все свои познания в итальянском:
– Благодарю вас, синьор, мы подождем до шести.
Ассунта, сгорбившаяся на чемодане, тоже вымучила кивок.
Белый свет в высоких окнах посерел, затем превратился в черноту. По залу ожидания гуляли сквозняки. Четтина прижалась к матери, чтобы меньше зябнуть. Джузеппе и Луиджи, выбраненные сестрами за галдеж, давно спали, устроив головы на Ассунтиных коленях. Стелла ног не чуяла: сесть не на что, новые туфли жмут.
Стрелки показали пять тридцать и преспокойно продолжили шествие по кругу. Кровь застучала у Стеллы в висках. Один за другим служащие, врач, секретарь собирались по домам – застегивали длинные драповые пальто, плотно заматывали шарфы, прежде чем высунуться на холод, подставить лица ледяному ветру. Без пяти шесть парень в черной униформе опять подошел к Фортунам и что-то сказал. У Стеллы даже швы на животе заныли. Она скроила светлую улыбку и кивнула. Парень повторил свои слова, Стелла повторила свой кивок. Парень вздохнул и удалился на пост.
Ровно в шесть погасли потолочные огни. Единственным источником света оставалась будка, из которой наблюдал за Фортунами мягкосердечный охранник. Сестры молчали. Четтину трясло, но, по крайней мере, она не задавала дурацких вопросов. Стелла гладила мать по голове, словно кошку: не волнуйся, все будет хорошо, все будет хорошо. Прикосновения к Ассунте успокаивали и саму Стеллу. Она отлично представляла, как ползет вниз невидимая в темноте минутная стрелка. Наверняка Антонио получил неправильную информацию о дне прибытия парохода. Или ждет свою семью в другом месте; скоро ему укажут на ошибку, и он поспешит сюда. Антонио и не думает их искать. Потому что мертв. Мог же с ним произойти несчастный случай. Или Антонио в тюрьме. Дальше – больше: билеты на пароход – это розыгрыш, месть Ассунте. Им всем теперь предстоит побираться в чужой стране – без крыши над головой, без знания языка. Минутная стрелка дошла до цифры 6 и направилась вверх. В любой момент охранник выставит их вон; имеет полное право.
Антонио Фортуна появился в семь двадцать. Не один появился. У его спутника было смутно знакомое лицо, однако сообразить, кто это, Стелла не сумела.
– Узнали, что пароход опаздывает, – дай, думаем, в киношке время скоротаем, – вот первые слова, сказанные Антонио Фортуной жене, которую он не видел почти десять лет. – Только свет погас – мы и отключились. Потому что нынче рано встали, чтоб пароход встретить, так его и растак.
– Вы небось перетряслись тут, бедненькие, – проговорил незнакомец. Лицо у него было доброе, усы топорщились как-то дружелюбно, озорно.
– Это Тони Кардамоне, – представил Антонио. – Брат Виолетты, твоей золовки, Ассунта. Он нас всех на автомобиле домой отвезет.
Стелла с Четтиной переглянулись. Надо же, автомобиль!
– Кузен Тони, познакомься. Ассунту ты небось помнишь. А это наши дети: Маристелла, Кончеттина, Джузеппе. И меньшой – Луиджи. С ним и я заодно познакомлюсь. – Антонио склонился над кареглазым мальчуганом. – Здравствуй, Луиджи. Я – твой папа.
– Знаю, – зарделся Луиджи.
– Это что, вся твоя одежка? Короткие штаны?!
Смущенный мальчик не ответил, и Антонио обратил гневный взгляд на Ассунту.
– Это ты парня в короткие штаны вырядила? В декабре месяце?!
Ассунта вся сжалась. Ответа от нее не последовало. Стелла могла только догадываться, сколь страшно сейчас матери, понимающей, что она сделала ошибку, но не сознающей масштабов этой ошибки. Гнев на отца охватил Стеллу. Как он смеет разговаривать с Ассунтой, словно с ребенком?.. Стелла сглотнула: сейчас не время и не место для пререканий, да и вряд ли отец ее послушает.
Антонио скинул пальто, закутал в него Луиджи. Полы доставали мальчику до щиколоток.
– Вот так. Поплотнее запахнись, сынок, не то простынешь. В Хартфорде еще холодней будет.
Молча и не без опаски все последовали за Антонио из зала ожидания в темный парк, примыкавший к порту. Стелла напрягала зрение, силясь уже сейчас, ночью, разглядеть, что это за город такой – Нью-Йорк. Увы, из пяти чувств активнее всего у нее работало осязание. Мороз нещадно щипал щеки, и Стелла решила сосредоточиться на ступнях, намозоленных новыми туфлями. Стоянка была полна автомобилей, и фары у каждого светились – словно множество глаз пронизывали ночь. У Стеллы по спине мурашки побежали – не столько от холода, сколько от мысли, какая куча денег ухлопана на эту роскошь.
– Придется потесниться, – сказал Антонио, распахивая дверцу автомобиля и вытаскивая моток веревки. – Ну-ка, Джузеппе, помоги чемодан на крыше закрепить. Ассунта, ты на переднее сиденье полезай. Со мной и кузеном Тони поедешь. Стелла и Тина, садитесь сзади, с братьями.
– Четтина! – прошипела Стелла.
Отец оглянулся. Дочь смеет его поправлять?
– Чего?
– Ее Четтиной зовут, – объявила Стелла. Уж конечно, сама Четтина не рискнет голос подать.
– А теперь она Тиной будет, – отрезал Антонио. – Четтина – имя немодное.
Стелла сверкнула на него глазами. Он только прищурился. Затем позволил себе оглядеть старшую дочь. Взгляд скользнул по талии к округлым бедрам, пополз вверх, остановился на Стеллином знаменитом бюсте. Девушка сразу вспомнила ужасную ночь, когда отец щипал ее там, где нельзя. На спине выступила испарина. Противно отрыгнулось, рот наполнился тухлой горечью.
– Здесь, в Америке, имя Тина хорошим считается, – уже мягче сказал Антонио.
Втиснутая на заднее сиденье, между дверцей, из-за которой дуло, и Четтиной (то есть теперь уже Тиной), Стелла думала, что ненавидит отца даже сильнее, чем в детстве.
Какая досада, что уже почти ночь! За окном все новое – а ни зги не видно!.. Стелла отключилась. Разбудила ее Тина, когда автомобиль, съехав по склону, остановился у ряда ярко освещенных высоких домов.
– Просыпайся, Стелла! Папа говорит, это Хартфорд. Приехали.
Над тротуаром, высокие, как деревья, стояли фонарные столбы, и каждый был обвит гирляндой из еловых веток и красных лент. Вот это красота! Вот это роскошь! Стелла рот разинула. Тина тем временем растолкала братьев – пусть полюбуются. Неужто им теперь жить в городе, где у людей денег куры не клюют, – вон, и на фонари хватает, и на гладкие тротуары? Неужто один из этих великолепных домов – их дом?
– Вон туда поглядите, – сказал Антонио. – Видите здоровенный домище? Это торговый центр «Джи Фокс». Моя компания в прошлом году его обновляла.
Стелла попыталась мысленно связать отца и это сооружение с блестящими стеклянными сводами со стенами, которые больше пристали бы крепости.
– Так это церковь? – переспросила потрясенная Тина.
– Stupida! – Антонио расхохотался. – Говорю же: торговый центр. Самый большой во всей Америке. А находится здесь, в Хартфорде. – Он извернулся на переднем сиденье, чтобы взглянуть на Тину. – С чего ты решила, будто это церковь?
Тина не ответила: ее обозвали дурындой. Стелла была полусонная и тоже не стала объясняться, хоть и поняла, что сестра имеет в виду. В сияющих огромных окнах удивительного дома стояли высокие, белые-пребелые синьорины – статуи, да, но какие-то необыкновенные, почти живые. Сверху лился на них ярчайший свет – такого даже в солнечные дни Стелла не припомнит. Вот и получается, что эти синьорины – ангелы небесные.
Уже перевалило за полночь, однако все Фортуны пошли в дом Тони Кардамоне. Их поджидала жена Тони, Пина – сонная, она явно обрадовалась гостям, весь стол закусками уставила. Тут и котлетки из баклажанов, и сыр проволоне, и маринованные грибы, и жареные перчики. И разная рыба – анчоусы, сардины, треска в панировке. Рождество, как-никак; праздник. Тетушка Пина приготовила феттуччини и овощное рагу (горшочек был завернут в плед, чтобы оставаться горячим). Вот, значит, как питаются американцы итальянского происхождения! Наверное, когда они эти блюда поглощают, им кажется, что они снова на родине – даром что в Италии ничего подобного и не нюхали.