сотворено, и усмехаются. Однако эта гостиница вся сверкала – мраморными стойками регистрации, навощенными полами, лакированной мебелью. Никогда Стелле не случалось оказаться в столь роскошной обстановке.
Кармела, владевшая французским, помогла чете Маглиери зарегистрироваться. Пять суток в лучшей монреальской гостинице были подарком для новобрачных от нее и Паоло, способом извиниться за то, что они пропустили свадьбу.
– Отдохните с дороги, – сказала Кармела. – Мы заедем за вами к пяти вечера и повезем в ресторан.
Кармело получил ключ от шестого номера. Супруги пошли по лестнице на второй этаж. Стеллу мутило. Вот чем она сейчас отличается от проститутки? Да ничем. Идет в номер, где будет удовлетворять мужские аппетиты. Все яснее ясного и проще простого. Сегодня, сейчас, в эту самую минуту, мужчины, которых Стелла в разное время отвергла, и женщины, которые называли ее задавакой, воображают, как она вносит свое новое имя в книгу регистрации и топает в номер, где с нее наконец-то собьют спесь старым проверенным способом – посредством впихивания в ее тело склизкого мужского члена. Стыд захлестнул Стеллу. Земляки, так их и так, знают и о характере, и о степени ее унижения; чего доброго, компанией собрались и догадки строят.
К тому моменту как Маглиери добрались до номера шесть, Стелла едва дышала. У дверей Кармело повернулся к молодой жене. Небось уже мысленно ее пользует, подумала Стелла. Конечно: после четырех лет ожидания желаемое вот-вот свершится. Кармело улыбался, но глаза уже подернулись тревогой.
– Стелла, тебе нехорошо?
Повинуясь инстинкту, Стелла уклонилась от объятия.
– Женское недомогание.
Пусть как хочет, так и понимает. Стелла ляпнула первое, что на ум пришло. Может, эта полуложь поможет ей потянуть время.
Комната казалась бы огромной, будь в ней любой другой центральный элемент. Абсолютно любой – только не эта широченная кровать с пухлым покрывалом, с горой красных и золотисто-желтых подушек. Шелк лоснился, а Стелле мерещились на ткани пятна от чужих слюней. Потому что разве можно толком выстирать такую материю? Нет, конечно! Кармела позаботилась о цветах – на лакированном туалетном столике черного дерева стоял большой букет белых роз, к вазе была прислонена жесткая графитно-серая открытка с надписью: «Поздравляем новобрачных – Стеллу и Кармело Маглиери. Семья Мартино». При мысли о расходах, понесенных семьей Мартино, Стелла поежилась. Как жаль, что она не может наслаждаться этой роскошью.
– Прилечь не хочешь? – Кармело указал на подушки. – Поди, вымоталась моя женушка?
Еще как вымоталась, тут он прав.
– Не хочу, – процедила Стелла. Позвоночник буквально скрипел от вагонной тряски. Не в силах глядеть на мужа, Стелла принялась стягивать перчатки. – Я… мне в ванную надо.
– Конечно, конечно.
Кармело с поклоном шагнул в сторону, освобождая проход. Прежде чем отделить себя от Кармело дверью, Стелла бросила на него последний взгляд. Кармело стоял у окна, низкое осеннее солнце играло на его набриолиненных волосах. Он все еще улыбался.
Стелла заперлась, для естественности пустила воду и уставилась в зеркало. Вот теперь она влипла. Хоть бы ощутить страх или гнев; хоть бы какой план в голове зародился. Нет, не было ничего, кроме усталости.
Через несколько минут кран пришлось закрутить – Стелле представился гостиничный счет за водопроводную воду. Запихнув перчатки в сумочку, она плюхнулась на унитаз. Ишь, наследила на белом кафеле! Ее бросило в пот – неудивительно, она ведь так и не сняла пальто. И не снимет, хоть вовсе взопреет. Кровать по ту сторону двери слишком широка, чтобы раздеваться.
«Допустим, пока ты держишься, – сказала себе Стелла, – ну а дальше-то что?»
У нее медовый месяц. Первая ночь после свадьбы, хвала Господу, прошла в поезде, в обстановке, непригодной для дефлорации. Зато теперь каждый час работает против Стеллы. ЭТО случится; нет ни малейшей возможности и дальше избегать мужа. Стелла подвергнется надругательству, ее плоть нарушат в самом интимном, самом незащищенном месте. Ей предстоит опуститься до животного состояния в процессе беременности и родов. Ее тело растянется, разбухнет, перенесет разрывы. А может, и не перенесет. Может, Стелла умрет родами. Подобно клеверу, который, раз укрепившись на скале, распускает побеги во все стороны, цепляется за каждый выступ, мысль об унизительном процессе родов и вероятной смерти разрасталась в Стеллиной голове. Тут-то она и поняла, что была несправедлива к брату, к Джо. Вот почему он стрелял в себя! Страшился еще не случившегося. Решил: лучше сам, чем кто другой или что другое.
Ну а она, Стелла? Она позволит себя попрать? За нее и дальше другие решать будут? Проблема Стеллы, ошибка Стеллы в том, что она никогда не принимала самостоятельных решений. Мало того: она не знала и не знает, чего хочет от жизни. Знает только, чего категорически НЕ хочет. Людям такое, с частицей «не», понять трудно, почти невозможно. Человек, жаждущий отдать жизнь во имя чего-то там, считается героем; человек, страстно НЕ желающий отдавать жизнь, – трус, и точка. Вот, должно быть, почему Стеллино НЕ-желание выходить замуж никто всерьез не принимал. Думали, ей, наоборот, очень-очень хочется; это у нее стратегия такая хитрая.
Стелла сгорбилась, совсем сникла. «Элегантненький костюмчик» здорово помялся. На сердце было тяжко, будто там, за ребрами, кто гирю повесил. Вот, значит, какое оно, отчаяние? Как ей быть? С тех пор как в Стеллиной жизни появился Кармело, она только и делает, что прячется в туалете. Пока помогало, пусть худо-бедно. Однако впереди – годы замужества; едва ли получится пересидеть их на унитазе.
Перед ужином Стелла и Кармело прогулялись в окрестностях гостиницы, заглянули в пару магазинов, купили сладенького. Стелла позволила мужу занять себя разговором, но отвечала односложно; если Кармело пытался поддержать ее под локоть, она не отшатывалась. Приятно было идти по булыжной мостовой нарядного города об руку с красивым мужчиной, однако панический страх перед супружеской близостью никуда не делся, наоборот – усилился. Стелла понимала: удовлетворенное тщеславие опасно. Если только она расслабится, если позволит себе наслаждаться прогулкой с законным мужем – положительные эмоции перекинутся на все, что подразумевается под словом «супружество».
Ужинали в ресторане, выбранном Кармелой и Паоло. Вот бы Тина разахалась, если бы увидела эти розовые скартерти, эти свечки в невысоких стеклянных подсвечниках! Кармела на долгое мгновение задержала Стеллину руку в своей. Стелла еще не сняла перчаток, но холод золовкиной ладони проникал и сквозь замшу.
– Брат говорил, что ты настоящая красавица, – пропела Кармела.
Кармело коснулся локтя Стеллы как раз на границе между присборенным рукавом и обнаженной кожей.
– Теперь ты, сестренка, можешь воочию убедиться.
Паоло объяснялся с официантом по-французски. Он заказал несколько блюд, чтобы новобрачные получили полное представление о монреальской кухне; в частности, на столе появились мидии в соусе из белого вина, говядина на раздробленной мозговой кости, картофель-фри. Стелла никогда не пробовала столь изысканной пищи. Она успела дочиста обглодать утиную ножку, прежде чем заметила, что Кармела аккуратно срезает мясо ножом, удерживая свой кусок на тарелке с помощью вилки.
Сестра и зять Кармело производили впечатление славных и заботливых людей. Паоло работал в доке, Кармела была уборщицей в университете. Немногословный, осторожный в оценках и выражениях, Паоло почти весь ужин отмалчивался. Кармела расспрашивала Стеллу о семье, о жизни в Иеволи, о подарках на девичнике; она жадно ловила каждое слово. Поинтересовалась, не нужно ли Стелле чего для кухни, и Стелла со сладчайшей улыбкой ответила:
– Я никогда не стряпала и стряпать не собираюсь. Спроси лучше своего брата, какие ему нужны поварешки да сковородки.
Кармела дара речи лишилась. Кармело усмехнулся, и она выдавила улыбку.
– Тебе повезло, Стелла, что мой брат два года стряпал для рабочих на железной дороге. Он в этом деле здоворо поднаторел. Мне, женщине, до него еще расти и расти.
На десерт были заказаны миниатюрные шоколадные пирожные с горячей, вязкой начинкой. Их принесли совершенно неожиданно для Стеллы, как раз когда Паоло заявил, что оплатит весь ужин. Кармело в ответ шлепнул на стол целый веер разноцветных канадских купюр и выразился в том смысле, что чета Маглиери никогда больше не разделит трапезу с четой Мартино, если Паоло намерен платить в одно лицо. Пока они пререкались, пирожные, украшенные апельсиновой цедрой, благоухали просто умопомрачительно. Стелла уже объелась, в животе будто кирпич лежал, однако Кармела настоятельно рекомендовала ей хотя бы попробовать пирожное.
– Ну хоть кусочек на вилку возьми! Una forchetta![25]
– Э, нет! По-итальянски говорить не годится! – вмешался Кармело. – Нам всем теперь надо учить калабрийский! – Кармело подмигнул Стелле и добавил: – Скажи: Na brocc, сестричка; na brocc.
При свете свечей заиграли не только знаменитые ямочки Кармело, но и резче обозначились его носогубные складки. Определенно за свою жизнь он успел наулыбаться за семерых. С горечью Стелла подумала, что другая женщина растрогалась бы от этих морщинок – только не она. Кармело ей не мил. Жаль, что он такой упрямый, – давно бы уже осчастливил другую женщину и сам был бы с ней счастлив. Шоколадная глазурь на пирожном затопила Стелле горло, заставила зайтись кашлем. Дурак Кармело! Устроил свадьбу против Стеллиной воли – пусть теперь мучается. Только почему Стелла должна мучиться вместе с ним?
Впрочем, от шоколадного пирожного была и польза. Оно до такой степени «не пошло» объевшейся Стелле, что сразу по возвращении в гостиницу с ней случился приступ рвоты. Стелла нарочно оставила дверь в ванную открытой – Кармело должен видеть и слышать, что она не симулирует. Жаль, конечно, спускать в унитаз восхитительную утку и чудесный хрустящий картофель, зато Стеллина девственность спасена еще на одну ночь. Снова Стелла спала, как в поезде, – не сняв ни туфель, ни чулок, ни даже синего жакета.