Получив сдачу, Кармело залпом осушил свой бокал и потянулся к недопитому бокалу Паоло. Стелла как раз приканчивала свиную отбивную, когда он вдруг произнес:
– Она ничего плохого в виду не имела. Я – брат; я точно знаю. Может, Кармела перешла черту, спросив про ребенка; но так ведь многие делают, хоть и не следовало бы.
Кармело говорил быстро и вроде бы себе самому, а не Стелле.
– Моя сестра всего-навсего стремилась показать, что любит своих родных. Не обижайся на нее, забудь.
Нет, он таки говорит со Стеллой! Вон, даже локтя ее опять коснулся!
Стелла подняла взгляд. В мерцании свечей улыбка Кармело казалась особенно нежной, глаза – особенно печальными.
– Надеюсь, ты не будешь переживать из-за такого пустяка. Моя сестра уже раскаивается, что огорчила тебя. Она ошиблась, но ведь она хотела стать твоей подругой.
Господи, ну что за человек? Принял сторону Стеллы! Другой бы за сестру горой встал, жене, злой бабе, мало бы не показалось. Стелла поняла: своим вульгарным поведением она все испортила, и нечего теперь ждать помощи от этого мира. Сил у нее не прибавится.
– Я готова идти, – пискнула Стелла тоном напакостившего ребенка.
Всю дорогу к гостинице Стеллу мучили угрызения совести. В номере ее заколотила крупная дрожь – к угрызениям прибавился страх. Стелла сотворила ужасную гадость, да, ужасную. Теперь, чтобы содеянное не пропало втуне, надо быть твердой. Надо закрепить результат. Стелла собралась с духом, откашлялась и заявила, что слишком расстроена сценой в ресторане, что не может смотреть Кармело в лицо, столь схожее с лицом «этой женщины». Не поднимая глаз, Стелла добавила:
– Меня сегодня лучше не трогать.
Ответа не последовало. Не сразу Стелла решилась поднять взгляд. Кармело словно ушам своим не верил; через секунду убедившись, что не ослышался, с усилием подавил ярость. Снова набросил пальто, произнес:
– В таком случае пойду, пожалуй, выпью чего-нибудь.
И ушел.
В тот вечер Стелла его уже не видела. Она долго не могла заснуть, терзаемая раскаянием и попытками оправдать свое поведение. А утром увидела, что постель, особым хитрым способом заправленная горничной, со стороны Кармело не смята.
Не представляя, чем заняться, что делать одной, Стелла достала из шкафа платье, купленное специально для четвертого дня свадебного путешествия. Платье было приглушенного зеленого оттенка – почти как листва иеволийских олив. Одевшись, Стелла направилась в гостиничный ресторан, где подавали завтрак. Ей сварили кофе, она его выпила со слоеным пирожком. Чувство вины точило грудь. Спускались постояльцы, заказывали и поглощали разные блюда, уходили. Появлялись новые. Стелле пришлось попросить еще кофе. Подняться в номер она не могла. Вдруг Кармело вернулся? Ключ-то при нем.
Стелла опустила взгляд. Оттенок платья успокоил. Вспомнилась pacchiana с зеленой нижней юбкой – подумать только, лет десять ее не надевала! Как замужняя женщина, в Иеволи она бы сейчас должна была сменить зеленую юбку на красную. А здесь, в Штатах, продолжает носить зеленый цвет, символизирующий девственность. Стелла потянула вверх рукав, обнажила шрамы. Как далек от нее дивный, полный опасностей мир – тот, в котором она несколько раз глядела в лицо смерти! Последняя недо-смерть случилась почти семь лет назад. Тогда Стелла едва не убила себя, потому что была во власти ночного кошмара; не дико ли, что отныне этот кошмар станет частью ее повседневной жизни? И не странно ли, что из семи лет в Америке и вспомнить-то почти нечего? Пар в гладильне, истовость орудования утюгом, чередующаяся с истовостью молитв. Завивание волос и плетение кружев – занятия, сходные ничтожностью и недолговечностью результата. Неприятности и успехи тоже имели место, но и они, вкрапленные в общую картину, смазались, почти слились с фоном. Получается, не стоит о них помнить?
От тяжелого разговора Стелла была избавлена, ибо, когда большие напольные часы показывали четверть десятого, Кармело сам спустился в ресторан: свежая желтая рубашка застегнута доверху, от пиджака чуть пахнет утюгом. Наверно, собственноручно наглаживал прямо в номере.
– Доброе утро, Стелла, – произнес Кармело, усаживаясь. Вымытые, зачесанные наверх волосы блестели от бриолина.
– Доброе утро, – отозвалась Стелла. Вот где его носило? У сестры ночевал? В другой гостинице? Или в борделе?
Больше они друг другу слова не сказали. Стелла прикончила третью чашку кофе, Кармело съел пару тостиков с джемом.
Стелле оставалось продержаться еще два дня. И еще две ночи.
Всю среду Стелла страдала от последствий своего поведения. Страдала не только нравственно, но и физически – живот стянуло спазмами. В программе Кармело было катание на пароме; Маглиери отправились в порт, заняли места в каюте и проплыли вниз и обратно вверх по реке. Кармело купил себе бутылку пива в баре, а Стеллу тошнило до такой степени, что даже питьевая вода в горло не лезла.
Ужинали одни, без супругов Мартино. Кармело повел Стеллу в ближайший к гостинице ресторан. Официант попался наглый – делал вид, что не понимает выговора Кармело, пытавшегося прочесть названия блюд в меню на французском языке. Ели молча. У Стеллы были рези внизу живота. Подобное случалось во время месячных, но на сей раз причиной боли явилась сделанная Стеллой гадость. Что думает о ней Кармело? Мысленно уже сдает ее родителям? Он отлучился в туалет, и Стелла стащила со стола нож, которым резала бифштекс. Наверно, так только в мелодрамах женщины поступают – ножи в сумочках носят; но вдруг нынешний вечер потребует от Стеллы мелодраматических действий?
Путь к гостинице был слишком короток. Едва Кармело запер дверь номера, Стелла процедила:
– Не воображай, будто сейчас меня получишь.
Он снял шляпу. Щеки его горели, глаза блестели яростью.
– Ты ведешь себя глупо и нелепо. Думаешь, я не понимаю, что ты затеяла?
Стелла молчала, и Кармело добавил раздельно, отчетливо:
– Мы женаты. Я имею право.
– Только тронь меня – мало не покажется!
В тот миг она ненавидела мужа и не сомневалась, что чувство взаимно.
– Если понадобится, с ножом спать лягу!
Повисла пауза – Кармело и Стелла оба не представляли, что говорить дальше. Почувствовав, что напряжение отпускает, Стелла щелкнула замочком сумочки и достала нож.
– Глупо и нелепо, – повторил Кармело. – Кобениться долго собираешься? Думаешь, мы всю жизнь без супружеской близости проживем?
– Будь моя воля, так и прожили бы, – бросила Стелла.
Ну вот и сказала главное.
– Раздевайся давай! – Кармело повысил голос. – Хватит дурить. Сама увидишь – ничего в этом нет ужасного.
У Стеллы все внутри сжалось.
– Ни за что не дамся!
Кармело швырнул ключ о стену, тот звякнул и упал на ковер.
– Так вот зачем ты вчера моей сестре сказала, будто Господь ее наказывает! Ничего умнее не придумала? Про себя то же самое говорить будешь, если спросят, почему детей нету?
– Насчет моих детей все просто. – Стелла кашлянула, чтобы добавить в голос тведости. – Кто будет приставать – скажу, у тебя pistola не работает.
Прямо видно было, как с лица Кармело сползают остатки природного добродушия.
– Охаять меня решила? А ты хорошо подумала, к чему это приведет, чем кончится?
– Я… – Стелла была вынуждена откашляться, иначе голос звучал совсем жалко. – Я хочу спать. – С максимальной нарочитостью она взбила подушку, сунула под нее нож. – А тебе лучше лечь на полу.
– Премного благодарен. Я не устал. Пойду выпью чего-нибудь. – Кармело снова надвинул шляпу и чуть приподнял ее, как бы в знак почтения. – Приятного вам вечера, синьора Маглиери, – процедил он по-английски и вышел.
Стелла выгадала себе еще одну ночь. Она легла, но страх, вызванный завуалированной угрозой Кармело, не отпускал. Ныло сердце – переутомилось оно за последние дни. Конечно: так колотиться, замирать, снова пускаться галопом!
В четверг Стеллу разбудил бледный утренний свет – с вечера забыла закрыть жалюзи. Постель снова была полупуста. Лежа среди шелковых подушек, Стелла глядела в потолок, отмечала равнодушно: он меняется по мере того, как восходит солнце, из оранжеватого становится ослепительно-белым. Кольнула мысль: никогда она не спала на такой упругой, пышной кровати, и никогда уже не поспит. Жаль, что она не в силах наслаждаться роскошью.
В конце концов пришлось встать – приспичило по-маленькому. Стелла заперлась в ванной и залезла под горячий душ. Воду лила не жалея. Затем довольно долго причесывалась, укладывала локоны то так, то этак. Сегодня она наденет последнее оставшееся платье, цвета арбузной мякоти – то, что надевала на Пасху.
Только-только Стелла зафиксировала шляпку специальной булавкой и стала вытряхивать из сумочки корешки билетов, как послышался скрежет ключа. Кармело запер за собой дверь, швырнул шляпу на кровать и сбросил пальто. Костюм оказался измят, волосы всклокочены, как у человека, ночь проведшего в кресле.
– Снимай платье и ложись, – распорядился Кармело.
Снова этот шум крови в ушах, снова противная дрожь пальцев, перебирающих билеты. Стелла вымучила смешок, будто Кармело пошутил.
– Я сказал, снимай платье и живо в постель! Пока мы этого не сделаем, ты мне не жена. А я в Хартфорд с женой вернусь, и никак иначе.
– Нет!
Стелла повернулась к нему спиной. Нож она забыла достать из-под подушки. Кармело приближался, плюшевый ковер заглушал его тяжелую поступь.
– Ты – моя жена, Стелла. Жены делают то, что велят мужья. Сейчас я велю тебе раздеться.
Железной хваткой он вцепился Стелле в руку повыше локтя.
– Лапы свои грязные убери!
Стелла рванулась, высвободилась. Ей бы броситься к двери, выскочить в коридор, сбежать по лестнице – а она по привычке юркнула в ванную, привалилась всем телом к двери изнутри. Поздно: Кармело успел сунуть ногу в ботинке между дверью и стеной, надавил снаружи. Стелла упиралась – о, как она упиралась! Каблуки скользили по кафельному полу, мокрому, ею же и забрызганному; голова была пуста от ужаса. Только куда Стелле бороться с Кармело, с этаким верзилой! Понятно, он очень скоро вломился в ванную. Они остались наедине в замкнутом пространстве.