неровно – Стелла Первая это чувствует. Она нависает над отцом. Она пока не определилась с дальнейшими действиями; она не готова. Но, в отличие от Стеллы Второй, Стелла Первая ничуть не боится Антонио. Он никогда не был ее хозяином – в этом все дело.
Когда туман над сырой лужайкой пронизывают водянистые рассветные лучи, подбитая резиновым шнуром задняя дверь издает легкое «пшччч» – это Тина, дочка, пришла перед работой, чтобы приготовить папе завтрак. Антонио разбит бессонной ночью, сердце ноет. Стелла Первая улавливает слабое, неровное биение – и опускается Антонио на грудь. Антонио таращится прямо перед собой, никак не возьмет в толк, откуда такая тяжесть. Где ему знать, что это его самая старшая дочь? Он про Стеллу Первую и думать забыл. Он делает усилие, садится в постели, спускает ноги на пол. От линялой пижамы разит потом и кое-чем еще. Маленький призрак вынужден отлететь. Антонио встает, набрасывает махровый халат бордового цвета. Подавив отвращение, Стелла Первая седлает его, стискивает ручонки под отцовским кадыком. Чувствует дрожь небритого горла. Отлично. Только Стелле Первой необходимы свидетели. Для призраков это очень важно.
Поеживаясь, Антонио выходит из спальни. Что-то давит ему на плечи, и никак не стряхнуть это непонятное, ледяное.
– Тина, – зовет он в сторону кухни. – Тина, помоги. Худо мне, Тина.
Дочь как раз поставила варить овсянку на воде.
– Что с тобой, папа? Сядь, я тебе кофе приготовлю.
– Тина… – блеет Антонио. Точно так же блеяла белая козочка, заколотая и демонстративно съеденная им. – Тина!
Дочь наконец-то отвлеклась от плиты.
– Это твоя сестра, Маристелла, – почти всхлипывает Антонио. – Убить меня задумала – меня, родного отца!
На этих-то странных словах Стелла Первая решается. Сосредоточив в ручонках пылающую ненависть, она стискивает бычью шею Антонио.
И выжимает жизнь из этого некогда мощного горла.
Определенно приведенная глава, все эти рассуждения о маленьком призраке и его мотивации являются фантазиями автора. Им, как не подкрепленным ни свидетельскими показаниями, ни материальными уликами, ни медицинскими справками, нет места в семейных хрониках Фортунов – Маглиери – Караманико. Скорее всего, Тони Фортуне приснился кошмар, связанный с угрозами его второй дочери, Стеллы, с ее ножевой атакой; именно так следует толковать последние слова, столь напугавшие Тину.
Врач констатировал, что смерть Антонио Фортуны наступила по дороге в больницу, а причиной был обширный инфаркт. Жертвам инфаркта нередко чудится, будто их душат, – вот почему покойный последние минуты провел, раздирая собственное горло. Под ногтями у него обнаружили кровь и фрагменты кожи, на шее – глубокие рваные царапины.
Часть IVСтарость
A vecchiaja e na carogna.
Старость – та еще сука.
Смерть № 8Кровоизлияние в мозг (Деменция)
На сегодняшний день это последняя недо-смерть Стеллы Фортуны. То самое Происшествие.
Датируется оно восьмым декабря 1988 года, хотя, по сути, уже настало девятое декабря. Взгляд Стеллы, сидевшей поздно вечером на диване, вдруг зафиксировался на часах. Они показывали 23:52. С этого мгновения Стелла уже не могла вернуться к просмотру новостей; нет, она стала следить за минутной стрелкой. С каждым шажочком стрелка приближалась к полуночи. Когда восьмое декабря сменится девятым, будет ровно двадцать лет со смерти Ассунты. Стеллина мать умерла в шестьдесят девять; вот почему саму Стеллу так страшил этот возраст.
Полночь, наступив, не была отмечена ничем особенным – странно, ведь очередной тягучий день сделался очередной тяжкой вехой. Канал Си-би-эс прервал новости ради рекламы жидкого моющего средства. Стелла попыталась ощутить себя по-другому, иначе, чем минуту назад. Она – вот глупая! – даже произнесла вслух «мама». Усмехнулась, плеснула в стакан из бутылки, которую не выпускала из рук. Руки, понятно, дрожали – бутылка была почти пуста, а из еды за весь день Стелла употребила только тарелку холодной пасты, да и то уже давно.
Об усопших надобно молиться, покуда их души пребывают в чистилище, – тогда Господь явит им милость. Так учила Ассунта. Начала внушения, впервые взяв маленькую Стеллу на кладбище – прибирать могилку Стеллы Первой. Ассунте непременно хотелось, чтобы Стелла прочла молитву за покойную сестру.
– Святая Мария, исполненная благодати, – начала Стелла виноватым тоном, обращаясь к телеэкрану – единственному источнику света в гостиной.
Она не помнила, как дальше. Много лет не молилась. Слишком больших усилий требовала концентрация на Господе Боге, и при любой попытке Стеллу охватывало чувство, что она говорит с пустотой.
Двадцать три минуты первого. Стелла допила остатки вина и взяла новую бутылку. Старая почти беззвучно легла на синий плюшевый ковер, совсем никудышный, вытертый, в пятнах, не поддающихся пылесосу. Тридцать пять лет Стелла топчет этот ковер – заодно с девятью своими буйными сыновьями с ордами их приятелей, являющихся полуврагами Стеллиной единственной не в меру строгой дочери. Теперь дом пуст. Даже младшенький, Арти, и тот женился и съехал.
Тридцать пять лет – бо́льшая половина жизни. Стелла дольше была женой и матерью, чем имела шансы стать чем-то другим.
Как любила этот дом Ассунта, как гордилась Кармело – славный, толковый у нее зятек, отличное жилье купил для семьи! Сколько часов провела мама на этом самом диване, качая внуков, напевая калабрийские песни, луща фасоль, смеясь с любимыми дочерьми! Но еще больше часов просидела здесь Стелла одна, без матери. Часы сложились в годы – в долгие двадцать лет.
Ассунте в жизни тяжело пришлось. Она и голодала, и хворала, и теряла близких, и терпела озлобленного, скорого на расправу мужа. Много работала, знала боль физическую и душевную. Но как же она любила жизнь! А Стелла, поневоле ставшая главой семьи, ориентиром для целого рода, заменившая в этой роли мать; Стелла с гнутым, да несломленным телом начисто лишена способности радоваться и любить. Она сделала несколько глотков вина, проглотив заодно и скованность.
– Мама! – Стелла пыталась говорить так, словно Ассунта сидела рядом с ней. Погладила талисман, полвека назад подаренный матерью. – Мама, ты мной довольна? Я правильно живу? Так поступаю, как ты хотела?
Ответа, разумеется, не последовало. Да и вопрос был не из тех, ответ на которые хочется узнать. Стелле уж точно не хотелось.
До часа ночи оставалось двадцать минут. Промозглый холод заполнил комнату. Зябли и мелко тряслись руки; Стелла сунула их под подол хлопчатобумажного домашнего платья. Плоть на предплечьях давно потеряла упругость, обвисла, бледная и рыхлая, словно тесто. В хаосе выпуклых вен, старческих пигментных пятен и мелких багровых сосудиков шрамы совсем затерялись и вызывали у Стеллы ассоциации с песчаной отмелью на Лонг-Айленде в момент отлива.
Эту отмель Стелла вспоминала с удовольствием – там очень нравилось матери. Когда Стеллины дети были маленькими, Ассунта неизменно сопровождала всю семью на пляж. Сама, бывало, и ног не замочит, не говоря о том, чтобы купальник надеть, зато уж еды наготовит вдоволь. Обычный набор: здоровенная пластиковая коробка с пастой и такая же – с салатом, буквально плавающим в масле. Ассунта пичкала этими яствами внуков, едва они вылезали из океана. «Вода силы забирает, нужно покушать» – так она говорила. Дети язвили: дескать, каждому видно, что они итальяшки, потому что никто другой на пляже пасту есть не станет. А все равно ели – холодную, приправленную песком с немытых рук.
Стелла минимум десять лет на море не была. В августе Бернадетта с подругами сняла бунгало, пригласила мать. Стелла отказалась. Зря, наверное. Что ей тут дорого, в этом доме? Ничего. На будущий год надо поехать.
Наливая очередной стакан, она чуть не расплескала вино – так дрожали руки. Холодно? Немудрено. Стелла впустит холод и в сердце, сосредоточится на нем. Говорят, если рядом призрак, человека всегда знобит; да только не единственная же это примета. В конце концов, Стелла находится в Коннектикуте, на дворе декабрь, двадцать с лишним градусов мороза при бешеном ветре. Нет, Стелле нужны дополнительные доказательства того, что к ней явилась Ассунта.
– Мама! – снова позвала она. Только на сей раз темнота не откликнулась.
Пробило половину второго. Вещание местного телеканала прекратилось, на экране возникла сетка-заставка, и характерный звук нарушил полузабытье. С неумолимой ясностью Стелла поняла: вот она, пьяная в дым, сидит в темной и холодной гостиной. Не помнит, на что ушел последний час – в душе гудит колокольным звоном фуга скорби по Ассунте. После смерти матери Стелла так и не сумела взять себя в руки; с другой стороны, разве под силу ее рукам этот неподъемный груз, этот жернов, который все мелет, да никак не перемелет в муку Стеллино горе?
Бутылка пуста; стало быть, надо топать на второй этаж, ложиться спать. Нет, повременим. Нужен знак, что Ассунта рядом; а если знака нет, если призрак матери не желает являться – ничего, Стелла сама себя убедит в его присутствии; у нее получится, потому что она знает способ.
Она спустила ноги с насиженного дивана, в секунду протрезвев от резкой боли в коленях. Стакан и бутылку оставила на полу (позднее их, как улики, медэкспертиза предъявит детям) и похромала на кухню.
Дорога к двери, ведущей в погреб, потребовала мобилизации всего мужества. Голова закружилась, и пришлось прислониться к дверному косяку. Головокружение прошло – не так уж, оказывается, Стелла была пьяна. И все же – откуда симптом? Не остановится ли сейчас сердце Стеллы, не откажет ли, как случилось с матерью и с дедом? Шестьдесят восемь – возраст солидный; попробуй-ка дотяни.
Стелла отбросила мысль о смерти. Шагнула к посудной сушилке, взяла стакан, налила воды из-под крана, выпила. Повторила. Может, надо просто поесть? Вон как саднит в желудке от вина!.. Сырая вода, шухнув по пищеводу, малость смягчила жжение. Да, но поздний ужин еще на неопределенное время отодвинет сон. Не лучше ли все-таки лечь?