Они спокойно сидели, пока им подавали стейки – со сливочным маслом, горкой грибов, крошечными вареными луковками. Хэл смотрел, вдыхал мясной аромат, с довольным видом улыбался мистеру Бодли и попросил бутылку хорошего бордо. Впрочем, все это он делал машинально, мыслями он был в своей библиотеке, тогда, в тот вечер.
«Я не хотела, чтобы вам было больно». Он помнил выражение ее лица, когда она сказала это, и он верил ей сейчас так же, как и тогда; он помнил огонь камина, отражавшийся в ее глазах, на ее коже, в складках зеленого платья. «Доказать?»
И она доказала, в конце концов. При этом воспоминании по его телу пробежала дрожь.
– С тобой все в порядке, старина? – Гарри с тревогой смотрел на него, не донеся до рта вилку с кусочком стейка.
– Я – да, – отрывисто сказал он. – Но она не крала письма Эсме – ну, то есть письма из моего стола, она вернула их на место. Я точно знаю, я видел, как она запирала ящик, когда увидела меня. Так что она не посылала их сэру Уильяму, я уверен в этом.
Гарри медленно кивнул.
– Я… не хотел предлагать ей такую вещь, – с несчастным видом сказал он. – Но вообще – я доверял ей, как бы глупо это ни было. Но, может, она сделала… копии? Ведь по тому, как ты описал поведение Янга…
Хэл покачал головой:
– Нет, я готов поклясться. По тому, как она… Нет. Я уверен. К тому же, если бы… – Он заколебался, но это был Гарри, в конце концов. Хэл вздохнул и продолжал, не отрывая глаз от тарелки: – Если бы сэр Уильям видел те письма, он не мог бы смотреть мне в лицо, не говоря уж о том, чтобы так приветливо говорить со мной. Нет. Что-то убедило его, что у меня была причина вызвать Твелвтриса, я уверен – но один Бог знает, что это было. Возможно, она – девочка – нашла кого-то, кто… знал об измене… – Кровь горела на его щеках, а узор на вилке впился в его ладонь. – Если кто-то, человек с авторитетом, поклялся…
Гарри выдохнул и кивнул:
– Ты прав. И как раз это я и просил ее сделать. Э-э… я имею в виду, сохранив все в тайне… Прости…
Хэл кивнул, но не мог говорить. Он простил Гарри, но мысль о том, что кто-то – неизвестный ему человек – знал… На миг ему захотелось схватить свечку из канделябра и поджечь волосы на голове, чтобы заглушить мысль об этом, но вместо этого он закрыл глаза и ровно дышал. Стеснение в груди начинало проходить.
Что ж. Ничего уже не поделаешь. А с полком было все в порядке. К нему уже возвращалась прежняя эйфория, и он открыл глаза. Да, Господь свидетель, с полком все неплохо. Вот королевский указ, красная восковая печать и все прочее. Прямо тут, на льняной скатерти.
Он перестал судорожно сжимать вилку, взял нож и отрезал кусочек стейка. Потек горячий, красный сок, и Хэл мысленно увидел маленькое пятнышко крови на белом коврике перед камином. Жар захлестнул его, словно он и в самом деле поджег свои волосы.
– Гарри, ты можешь сделать для меня одну вещь – если ты готов…
– Все, что хочешь, старина.
– Помоги мне найти ее.
Гарри застыл с открытым ртом, не донеся до него вилку.
– Конечно, – медленно ответил он и опустил вилку. – Но… – Но, сказало его лицо, они уже ищут ее три недели. Мисс Ренни исчезла, испарилась, словно утренняя роса.
Хэл внезапно рассмеялся. Мистер Бодли материализовался с бутылкой бордо, и вот уже возле Хэла стоял полный до краев бокал.
– Вот уж все Твелвтрисы удивятся! – сказал Гарри, поднимая бокал. Хэл ответил ему и залпом выпил. Вино было превосходное, крепкое, с хорошим букетом, пахло вишней. Еще одна бутылка – ну, пожалуй, две – и он будет готов заняться своими делами.
– Гарри, отец часто говорил мне так: «Если ты сам не сдашься, тебя никто не победит». И вот, – он поднял бокал, – я не сдался.
Гарри просветлел лицом и усмехнулся Хэлу.
– Нет, ты не сдался, – подтвердил он. – Да поможет нам Бог!
18Бегство
Минни тщательно стряхнула сахарную пудру с гроссбуха. Ее уже не тошнило, как в начале беременности, но теперь у нее появился чудовищный аппетит – по выражению отца, словно у хищной совы.
– Совы? – удивилась она, и отец кивнул, улыбнувшись. Его шок прошел вместе с ее тошнотой, иногда она ловила на себе его восхищенный взгляд.
– Ты смотришь на еду, ma chére, и крутишь головой туда-сюда, словно ждешь, что она вскочит и убежит, потом набрасываешься на нее и – хрум! – ее уже нету.
– Ба! – вздохнула она и заглянула в глиняный горшок – не осталось ли там лепешек oliebollen. Но нет, она все съела. Мортимер перестал брыкаться и впал в ступор, как всегда делал, когда она ела. Но она все еще была голодная.
– Обед скоро? – крикнула она вниз отцу. Дом был длинным и узким, как многие дома в Амстердаме, лавка на первом этаже, жилые комнаты наверху, а кухня в подвале. Соблазнительный запах жареного цыпленка полз вверх по лестнице уже около часа, а она проголодалась, несмотря на oliebollen.
Вместо ответа она услышала звук отцовских шагов, поднимавшихся по лестнице, дребезжанье керамики и олова.
– Еще нет и полудня, – мягко сказал он, ставя поднос на конторку. – Обед будет готов только через час, не раньше. Но я принес тебе кофе и булочки с медом.
– С медом? – Она с удовольствием принюхалась. Хотя тошнота у нее прошла, но обостренная чувствительность к запахам осталась, и аромат кофе и свежих булочек с маслом и медом еще сильнее разожгли ее аппетит.
– Ребенок уже величиной с тебя, – заметил отец, глядя на ее огромный живот. – Когда он родится? Что тебе сказали?
– Примерно через три месяца, – ответила она и, игнорируя намеки, протянула руку за булочкой. – Повивальная бабка говорит, что он вырастет еще вдвое. – Она посмотрела на свой живот. – Не думаю, что такое возможно, но так она сказала.
Ее отец рассмеялся и, наклонившись через конторку, ласково дотронулся ладонью до живота Минни, в котором рос его внук.
– Comment ça va, mon petit?[66] – спросил он.
– Почему ты решил, что это мальчик? – спросила она. Ее трогало, что отец разговаривал с ребенком. Он всегда делал это с огромной нежностью.
– Ну, ты зовешь его Мортимер, – сказал отец и, ласково похлопав по ее животу, убрал руку. – Вероятно, это значит, что и ты считаешь, что там у тебя мальчик.
– Просто мне понравилась реклама на пузырьке с английским лекарством: «Укрепляющее средство от Мортимера: растворяет, рассасывает, освобождает. Удаляет любые пятна: физические, эмоциональные или моральные».
Ее слова застали отца врасплох: он не понял, шутит она или нет. Она спасла его, рассмеявшись, и махнула рукой, отпуская на кухню. Она любила воскресные дни, когда Хульда, их служанка, оставалась дома со своей семьей, предоставив двум Снайдерам – отцовский nom de guerre[67] в Нидерландах был «Виллем Снайдер» – самим заботиться о себе. Отец готовил намного лучше, к тому же Минни было спокойнее без назойливых расспросов Хульды и непрестанных предложений «приятных джентльменов» из числа клиентов лавки, которые захотят взять в жены молодую вдову с ребенком, если мистер Снайдер предложит достаточно щедрое поощрение…
Честно признаться, она думала, что отец не был бы против. Но он не стал бы и подталкивать ее к принятию решения. Ей казалось, что на самом деле ему очень не хотелось расставаться с ней – несомненно, и с Мортимером.
Она закрыла глаза, наслаждаясь контрастом между горьким кофе и булочкой с маслом и медом. Словно взбодрившись кофе, Мортимер внезапно потянулся, и она охнула, схватившись за живот.
– Маленький ублюдок, – сказала она ему и замолчала, прожевывая последний кусок булочки. – Извини. Ты не ублюдок. – По крайней мере, он не будет незаконнорожденным ни для него самого, ни для остального мира. Он будет ребенком, появившимся на свет после гибели его отца. Ну, а кем был его отец, она пока не решила. Пока что он был испанским капитаном по имени Мондрагон, умершим от лихорадки в военном походе, но она придумает что-нибудь получше, когда Мортимер подрастет и начнет задавать вопросы.
Может, немцем? В Германии было много небольших герцогств и городов-государств, где можно было скрыть незаконные роды – хотя немцы были до противного методичными насчет регистрации жителей. Италия – вот неметодичная страна для тебя, и там тепло…
Но он не будет англичанином. Она вздохнула и потрогала ладонью маленькую ножку, высунувшуюся из-под ее печени. Мортимер мог быть и девочкой, но Минни думала о нем только как о мальчике. Потому что не могла думать о нем, не думая о его отце.
Может, она все-таки выйдет замуж. Потом.
Времени для таких размышлений было у нее достаточно. В данный момент ей предстояло выяснить причину несоответствия между балансом за сентябрь и октябрь. Она взяла новый большой лист бумаги и перо, отыскивая ошибку в три гульдена.
Через полчаса пропавшие гульдены были наконец отловлены и водворены в нужную графу. Минни потянулась, зевнула и встала на ноги. Ее живот, и так издававший в последнее время странные шумы, зловеще урчал. Если обед еще не готов, она просто…
Над дверью резко зазвенел колокольчик, и она удивленно подняла голову. Добродетельные протестанты Амстердама никогда не ходили по воскресеньям никуда, кроме церкви. Однако стоявший в дверях мужчина не был ни голландцем, ни добродетельным. На нем был английский мундир.
– Ваша… светлость? – глупо пробормотала она.
– Хэл, – сказал он. – Меня зовут Хэл. – Тут он увидел ее фигуру, и его лицо сделалось одного цвета с сахаром, просыпанным на конторку. – Господи Иисусе.
– Это не… – начала она, выходя из-за конторки, – …то, что вы думаете… – договорила она слабым голосом.
Это не имело значения. Прерывисто вздохнув, он шагнул к ней. Смутно она слышала отцовские шаги на лестнице, но не видела ничего, кроме худощавого, бледного лица, застигнутого между шоком и решимостью.