Ладно, прежде всего он попытается покинуть город с матерью, детьми и слугами. Он рассчитывал сделать это без труда – с Ямайки он привез столько золота, сколько мог увезти, и его было более чем достаточно, чтобы подкупить стражу на городских воротах.
Что потом? Смертельно уставший, он даже не думал, а просто смотрел, как будущее разворачивалось перед ним в виде маленьких, разрозненных картин: повозка для матери, детей и Азил, сам он на упрямом белом муле, еще два мула для Тома и Родриго.
Договор с рабами… если кто-нибудь из них выжил… свобода… генерал позаботится об этом…
Малкольм и девушка… на миг он задумался и удивился, почему Кано пытался убить Иносентию…
Тупица, потому что она видела, как он пытался убить тебя, заметил в его сознании бесстрастный наблюдатель. А тебя он хотел убить из страха, что ты узнаешь о резне на гасиенде Мендес.
Свобода… если даже они совершили такое?… Но Кано был мертв, и Грей никогда не узнает, кто виноват в этом.
– Что я мог поделать? – пробормотал он и закрыл глаза.
Он потрогал ладонью рубашку и обнаружил, что она жесткая от засохшей крови. Свой мундир он оставил на кухне… может, его почистит кто-нибудь из женщин. Ему предстояло надеть его снова, на подъезде к британским войскам в Кохимаре… Кохимар… белый песок, солнечный свет, рыбацкие лодки… маленький, белый каменный форт, похожий на кукольный домик… там надо найти генерала Стэнли.
Мысль о генерале собрала воедино его разбросанные думы, как магнит собирает раскатившиеся мелкие железки. Близкий человек… тот, кто разделит с ним груз ответственности… Джону хотелось этого больше всего на свете.
– О боже, – прошептал он, когда мотылек коснулся в темноте крылышком его щеки.
К рассвету похолодало. Грей вошел в sala и увидел там мать. Она достала из секретера рукопись и сидела за столиком, положив на нее руку и глядя куда-то в пространство. Возможно, мать даже не заметила, как он вошел.
– Твоя… рукопись, – неловко сказал он. Мать мгновенно вернулась из своих мысленных далей, ее глаза смотрели настороженно, но спокойно.
– О, – сказала она. – Ты читал ее?
– Нет, нет, – смущенно ответил он… – Я… я только удивился… почему ты пишешь мемуары? То есть там то, что было на самом деле, да?
– Да, то, – ответила она, немного удивившись. – Я не возражаю, если ты прочтешь – вообще ты можешь читать, что тебе угодно, хотя, впрочем, лучше, если ты подождешь, когда я закончу. Если закончу.
После ее слов он немного успокоился. Его мать была по своему характеру честной и прямой, а с возрастом ее все меньше волновало чье-то мнение, кроме ее собственного – но кроме того, она обладала очень глубоким эмоциональным восприятием. Поэтому не сомневалась, что все написанное не станет его серьезно смущать.
– А, – отозвался он. – Но, может, ты хочешь это опубликовать? Многие… – он вовремя спохватился и проглотил слова «старые люди» – люди, прожившие интересную жизнь, стараются поделиться своими приключениями в печати.
Мать засмеялась. Смех был негромкий, мягкий, но тем не менее у нее выступили слезы на глазах, и Грею показалось, будто он ненароком сломал панцирь, которым она окружила себя в последние недели, и ее собственные чувства забурлили на поверхности. Мысль его обрадовала, но он постарался ее скрыть, вытащил из рукава чистый носовой платок и молча протянул его матери.
– Спасибо, милый, – поблагодарила она и, промокнув глаза, покачала головой.
– Люди, у которых была действительно интересная жизнь, никогда не пишут об этом, Джон, – или хотя бы не думают о публикации. Способность скрывать взгляды – одна из вещей, которые делают их интересными, а также то, что побуждает других интересных людей доверяться им.
– Уверяю тебя, мама, – сухо заявил он, – что ты, несомненно, самая интересная женщина, каких я встречал.
Она фыркнула и взглянула на него в упор:
– Оказывается, вот почему ты до сих пор не женишься?
– Не думаю, что жена должна быть интересной, – честно ответил он. – Большинство из моих знакомых женщин нельзя назвать интересными.
– Как верно, – согласилась она. – Джон, в доме найдется вино? Живя здесь, я полюбила испанские вина.
– Сангрию? Служанка принесла мне кувшин вина, но я еще не пил его. – Он встал и принес кувшин – прекрасное глиняное изделие цвета тутовой ягоды – вместе с двумя стопками и поставил его на столик между их креслами.
– Превосходно, – одобрила она и со вздохом наклонилась вперед, растирая виски. – Боже. Я ходила тут целый день, чувствуя, что все вокруг меня нереально, что все такое же, как я оставила, но тут внезапно… – Она замолчала и уронила руки, а на ее лице отразились боль и усталость. – Внезапно все снова стало реальным.
Проговорив это, она бросила взгляд на секретер, и Джон уловил в ее голосе что-то необычное. Он аккуратно налил вина, так, чтобы плававшие в нем дольки лимонов и апельсинов не упали в стаканчики, и не говорил ничего, пока не поставил кувшин и не сел в кресло.
– Когда ты это записывала… – начал он. – Делает ли это случившееся вновь реальным? Или сам процесс облечения идеи в слова делает ее нереальной? Ну… чем-то… отдельным от тебя. – Операция в Эль-Морро проходила всего несколько часов назад, а казалось, прошли уже годы. Но запах крови и пушек висел над ним плотным покровом, и его мышцы все еще дергались при воспоминании об отчаянном напряжении.
Его собственные слова напомнили ему о письмах, которые он временами писал. О фантомах, как он называл их мысленно: письмах, которые он писал Джейми Фрэзеру, – честных, подробных, откровенных и очень реальных. Не менее реальных оттого, что он все сжег.
Мать с удивлением смотрела на него, потом задумчиво сделала глоток прохладного, пряного вина.
– То и другое, – ответила она наконец. – Для меня все это абсолютно реально, когда я пишу об этом, – а когда позже перечитываю, это снова обретает реальность. – Она замолчала и задумалась. – Я могу в этом жить, – тихо добавила она и допила свое вино. Стаканчики были небольшие, с толстым дном, чтобы со стуком ставить их на стол после произнесения тоста – а потом наливать себе новую порцию.
– Но когда текст закончен и я расстаюсь с ним… – Она сделала еще глоток; аромат красного вина и апельсинов смягчил запахи дороги и болезни на ее одежде. – Все… кажется уже отдельным от меня. И тогда я могу мысленно отложить это в сторону, как откладываю готовую страницу.
– Как интересно и полезно, – пробормотал Джон, отчасти сам себе, решив, что он тоже попробует писать. Вино – хоть и временно – растворило его собственные горести и усталость. Пламя свечи тепло освещало стены и крылья ангелов на странной картине.
Мать подлила вина ему и себе.
– Это мой долг. Я вот что решила, – сказала она. – Книгу – пусть это будет книга – я отдам в печать и переплет, но приватно. Она будет предназначаться для тебя и других моих сыновей, для внуков – Кромвелла и Серафины, – с нежностью добавила она, и ее губы на мгновенье задрожали.
– Мама, – тихо проговорил он и накрыл ее руку своей. Она наклонила голову и положила свою свободную руку на его, и он увидел, как завитки его волос, все еще густые, когда-то золотые, а теперь серебряные, выбились из ее косы и курчавились на шее.
– Мой долг, – повторила она, держа в ладонях его руку. – Долг выжившего. Не каждый доживает до старости, но если ты дожила, ты в долгу у тех, кто не дожил. Ты должна рассказать истории тех, кто разделил с тобой дорогу… сколько смог.
Она опустила веки, и две слезинки скатились по ее щекам.
Джон обнял мать, и она положила голову ему на плечо. Они молча сидели, ожидая, когда наступит рассвет.
От автора
Китовый жир или спермацет. Теперь смотрите, я в самом деле прочитала целиком пресловутую главу в «Моби Дике» со «списком китов» и нашла ее смехотворной. Признаюсь, что я была (в какой-то момент моей крайне изменчивой карьеры) морским биологом, так что могу считать себя чуть более ровней с Мелвиллом по уровню компетенции, чем большинство нынешних читателей, возможно, считающих, что китовый жир – это то же самое, что и спермацет.
Но вообще, это два совершенно разных (хоть и одинаково горючих) вещества. Китовый жир получают из ворвани убитых китов. Другими словами, это разжиженный подкожный жир живых существ, питающихся главным образом мелкими рачками. От химии тела никуда не денешься, организм, который запасает энергию в нательном жире, также хранит там же всякие химические вещества, какие встречает.
Ваше собственное тело, к примеру, хранит в вашем нательном жире избыточные гормоны, а также разные токсичные или просто сомнительные компоненты вроде стронция и инсектицидов.
Дело в том, что мертвые ракообразные довольно пахучие. Вспомните последний раз, когда вы забыли на неделю в холодильнике упаковку с размороженными креветками. Такие пахучие вещества накапливаются в подкожном жире тех существ, которые поедают вырабатывающие их организмы.
Я впервые встретилась с таким явлением, когда, получив научную степень, занималась исследованиями, главным образом, препарировала бакланов. Это крупные морские птицы (родственники олушей), питающиеся в основном кальмарами. Их жир пахнет как гниющий кальмар, особенно если положить их в сушильную печь для высушивания. Так что если вы сжигаете в вашей масляной лампе китовый жир (он был дешевым, как отметил Том Бёрдс), у вас в комнате будет запах протухших креветок. К тому же, поскольку это жир, он горит с копотью.
Спермацет, в отличие от первого, не подкожный жир – хотя маслянистый и прекрасно горит. Это жир, который выделяется и хранится в черепной коробке кашалота (основном месте накопления этого жира). Вид этой массы – белой, густой, липкой – напоминает сперму, и в англоязычных странах кашалотов называют «sperm whales». В старину китобои принимали спермацет за сперму, хотя он находился явно не в том месте. Однако дело в том, что спермацет был также очень распространен в качестве горючего для светильников и лубриканта – потому что не вонял. Он горит очень чисто, без копоти и почти без запаха. Но добывать его гораздо труднее, так как его вырабатывают лишь кашалоты, и поэтому он гораздо дороже, чем китовый жир.