Вошел граф. Он окинул взглядом комнату, на миг встревожился, но тут же успокоился, когда увидел ее. Он подошел к ней, протянув руку.
– Простите, что заставил вас ждать, мадемуазель, – учтиво проговорил он. – Пойдемте, пожалуйста. Я должен показать вам кое-что.
– Я не хочу ничего смотреть. – Она напряглась и зацепилась ногами за кресло, чтобы ему было труднее поднять ее. Только бы она смогла задержать его, пока не выйдет Майкл! Но он может не заметить ее четки или, если и заметит, не поймет, что это ее. А как он поймет? У всех монахинь четки одинаковые!
Она напрягала слух, надеясь услышать стук двери на другой стороне улицы – и тогда она закричит во все горло. Вообще-то…
Граф вздохнул, но наклонился и, взяв ее под локти, поднял с кресла прямо с нелепо согнутыми коленями. Он и вправду был очень сильный. Она встала на ноги и вот уже шла с зажатой под его локтем рукой через комнату к двери, смирная как корова, которую ведут доить. Но через мгновение она выдернула руку и побежала к разбитому окну.
– ПОМОГИТЕ! – закричала она через дыру в стекле. – Помогите, помогите! То есть au secours! AU SECOU…
Граф зажал ей рот ладонью и пробормотал что-то по-французски; она не поняла его слов, но догадалась, что они нехорошие. Он подхватил ее так резко, что у нее перехватило дыхание, и вывел за дверь, прежде чем она сумела пикнуть.
Майкл не стал останавливаться и надевать шляпу и плащ, а выскочил на улицу так стремительно, что его кучер очнулся от дремоты, а лошади дернулись и недовольно заржали. Он не остановился и возле кареты, а перебежал по булыжнику через улицу и забарабанил в дверь; большая, обитая бронзой, она загремела под его кулаками.
Прошло не так много времени, но ему показалось, что целая вечность. Он дымился от ярости, стучал снова и, остановившись, чтобы перевести дыхание, заметил на мостовой четки. Подбежал к ним, схватил, уколол руку и увидел, что они валялись среди осколков стекла. Он тут же посмотрел наверх и обнаружил разбитое окно. В этот миг дверь открылась.
Он налетел на дворецкого словно дикий зверь и схватил его за плечи.
– Где она? Где, черт тебя побери?
– Она? Но тут нет никаких женщин, месье… Месье граф живет совсем один. Вы…
– Где месье граф? – Ярость Майкла была так велика, что он был готов ударить этого человека. Тот, вероятно, тоже понял это, потому что побледнел и, вырвавшись из железной хватки, убежал в глубину дома. После секундных колебаний Майкл бросился следом за ним.
Дворецкий, гонимый страхом, бежал по вестибюлю, Майкл угрюмо преследовал его. Они ворвались на кухню, Майкл еле замечал испуганные лица поваров и служанок. Они выскочили в сад. Дворецкий слегка замешкался на ступеньках, и Майкл набросился на него и сбил с ног.
Сцепившись, они покатились по дорожке, посыпанной гравием, затем Майкл сел верхом на щуплого дворецкого, схватил его за грудки и потряс с криком: «ГДЕ ОН?»
Испуганный мужчина закрыл лицо локтем, а другой рукой, не глядя, показал на калитку в стене.
Майкл оставил дворецкого и побежал. Он услышал стук колес, грохот копыт – распахнул калитку и увидел удалявшуюся карету и слугу, закрывавшего ворота каретного сарая. Он побежал, но было ясно, что карету ему ни за что не догнать.
– ДЖОАН! – закричал он вслед удалявшемуся экипажу. – Я вас догоню!
Не тратя времени на расспросы слуги, он бросился назад, пробежал мимо служанок и лакеев, собравшихся возле поверженного дворецкого, и выскочил из дома, напугав собственного кучера.
– Туда! – крикнул он, показав на соединявшиеся вдалеке улицы, где как раз промелькнула карета графа. – Следуй за той каретой! Vite![47]
– VITE! – Граф поторопил своего кучера, потом откинулся на спинку кресла. День заканчивался, нынешние дела заняли больше времени, чем он ожидал, и ему хотелось выехать из города засветло. Ночью городские улицы становились опасными.
Пленница глядела на него; в полумраке кареты ее глаза казались огромными. Она потеряла свою вуаль послушницы, и темные волосы упали на ее плечи. Она выглядела прелестно, но была ужасно испугана. Он сунул руку в сумку, лежавшую на полу, и вытащил склянку бренди.
– Выпейте немножко этого, chérie. – Он вынул пробку и отдал ей бренди. Она взяла его, но застыла в нерешительности, не зная, что с этим делать, и морща нос от резкого запаха.
– Правда, выпейте, – заверил он ее. – Вы почувствуете себя лучше.
– Так все говорят, – сказала она на медленном, ломаном французском.
– Кто все? – удивленно спросил он.
– Старый народец. Я не знаю точно, как их называют у вас во Франции. Это Народец, который живет в холмах – souterrain? – добавила она неуверенно. – Под землей?
– Под землей? И они дают вам бренди? – Он улыбнулся ей, но его сердце внезапно забилось в восторге. Пожалуй, она и вправду…. Он усомнился в своей интуиции, когда не смог ничего определить касанием, но ясно, что она необычная.
– Они дают тебе еду и питье, – сказала она, поставив склянку между креслом и стенкой. – Но если ты что-то возьмешь у них, то потеряешь счет времени.
Прилив восторга снова захлестнул его, еще более сильный.
– Потеряешь счет времени? – повторил он, подталкивая ее к ответу. – Как это?
Она пыталась подыскать нужные слова, и ее гладкий лоб напрягся от усилий.
– Они… ты… тот, кто заворожен ими – он, оно? Нет, он – идет в холм, а там музыка, угощение и танцы. Но утром, когда он идет… обратно, это уже на двести лет позже, чем было, когда он пошел на пир к… Народцу. Все, кого он знал, уже превратились в прах.
– Как интересно! – сказал он. Да, ему и впрямь было интересно. Еще он подумал, со свежим спазмом восторга, не сделаны ли те старинные рисунки на скалах в глубине каменоломни таким же Народцем, кто бы они там ни были.
Она пристально вгляделась в него, очевидно, отыскивая признаки того, что он фейри. Он улыбнулся ей, хотя его сердце в этот момент громко стучало в ушах. Двести лет! Вот почему Мелизанда – будь она проклята, мимолетно подумал он и с болью вспомнил Мадлен, – говорила ему, что это обычный период путешествия сквозь камень. Его можно изменить, используя драгоценные камни или кровь, добавила она, но обычно так. И в первый раз, когда он перенесся сквозь время, так и было.
– Ты не бойся, – сказал он девушке, надеясь успокоить ее. – Я лишь хочу тебе кое-что показать. Потом я отвезу тебя в монастырь – если ты до сих пор хочешь туда вернуться. – В его тоне слышался насмешливый вопрос. Он действительно не собирался ее пугать, хотя уже испугал, и опасался, что впереди неизбежно будет еще больше страха. Интересно, какой фокус она может выкинуть, когда поймет, что он собирается спуститься с ней под землю?
Майкл высунулся из окна кареты и заклинал ее ехать быстрее всей своей силой воли. Почти стемнело, и карета графа была видна лишь как расплывчатое пятно вдалеке. Впрочем, они уже выехали из города, на дороге больше не было экипажей – да и вряд ли они появятся, – а впереди было очень мало развилок, где такая большая карета могла бы свернуть с дороги.
Ветер дул ему в лицо, трепал волосы. Доносил он и слабый запах разложения: еще пара минут в пути – и начнется кладбище.
Он отчаянно жалел, что не взял с собой пистолет или шпагу – хоть что-то! Ни в карете, ни на нем не было ничего подходящего, кроме его одежды и содержимого карманов. Он торопливо порылся в них и нашел горсть монет, грязный носовой платок – тот самый, который Джоан вернула ему, и он крепко сжал его в кулаке, – трутницу, жгут из бумаги, кусок воска для печатей и маленький камешек, розоватый с желтой полоской. Пожалуй, он сделает петлю из носового платка, лихорадочно размышлял он, и запустит графу камень в лоб – сюжет в духе Давида и Голиафа. А потом отрежет графу голову перочинным ножом, который обнаружил в нагрудном кармане.
Четки Джоан тоже лежали в том кармане. Он достал их и стал перебирать левой рукой, ища в этом утешение, – но не мог сосредоточиться для настоящей молитвы и лишь вновь и вновь мысленно повторял слова:
«Помоги мне вовремя найти ее!»
– Скажите мне, – спросил с любопытством граф, – почему вы заговорили со мной в тот день на рынке?
– Я уже не раз пожалела об этом, – с горечью ответила Джоан. Она не доверяла ему ни на йоту – и еще меньше после того, как он предложил ей бренди. Прежде ей как-то не приходило в голову, что он вправду мог быть из Старого народца. Ведь они могут выглядеть как люди и ходить среди людей. Ее родная мать была убеждена много лет – и даже некоторые Мюрреи так думали, – что жена отца, Клэр, была фейри. Сама-то она не была в этом уверена, Клэр была добра к ней, но ведь никто не говорит, что фейри не могут быть добрыми, если захотят.
Жена отца. Неожиданная мысль парализовала ее: воспоминание о первой встрече с матерью Хильдегардой, когда она отдала преподобной письмо от Клэр. Тогда она сказала «ma mère», потому что не могла припомнить слово «мачеха». Тогда ей казалось, что все равно, какая разница?
– Клэр Фрэзер, – сказала она вслух, пристально глядя на графа. – Вы знали ее?
Он вытаращил глаза так, что в полумраке сверкнули белки. О да, он знал ее, это точно!
– Да, знал, – ответил он, наклонившись вперед. – Она твоя мать, правда?
– Нет! – воскликнула Джоан с жаром и повторила по-французски несколько раз – для убедительности: – Нет, она не мать мне!
Но она заметила, что ее пыл и страсть не помогли, и у нее упало сердце. Он не верил ей. Она видела это по его лицу. Он решил, она лжет, чтобы он отвязался от нее.
– Я сказала вам те слова на рынке, потому что мне так велели голоса! – выпалила она, отчаянно пытаясь найти что-то, что могло бы отвлечь его от ужасающей догадки, что она тоже принадлежала к Народцу. Хотя если он фейри, возразил ее здравый смысл, тогда он должен и сам уметь это распознавать. О, Господи Иисусе, Агнец Божий – именно это он и пытался сделать, крепко сжимая ее руки и глядя ей в лицо.