– Нам что, станет лучше, если мы знаем его имя? – угрюмо спросил Джейми.
– Мы сможем молиться за упокой его души, называя его по имени, – пояснил Йен. – Так все же лучше, согласись.
Джейми нахмурился еще сильнее, но вскоре кивнул:
– Пожалуй, что так. Что он еще сказал?
Йен развел руками. Эфраим бар-Сефер признался, что банда состояла из профессиональных воров, по большей части евреев, которые…
– Евреев? – перебил его Джейми. – Еврейских бандитов? – Почему-то такая мысль показалась ему забавной. Но Йен не смеялся.
– Почему бы и нет? – возразил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Те люди заранее получали информацию о перевозке ценных грузов и устраивали где-нибудь в безлюдном месте засаду. В основном они грабили других евреев, поэтому не опасались, что их будет преследовать местный судья или королевская армия.
– О! А разузнать заранее, по-моему, тоже было легче, если дело касалось евреев, – добавил Джейми под удивленным взглядом Йена. – Все евреи умеют читать и писать и все время пишут письма, поэтому между группами постоянно идет обмен информацией. И не так уж трудно перехватывать переписку ростовщиков и купцов с их партнерами и клиентами, не так ли?
– Может, и нетрудно, – согласился Йен, с уважением глядя на друга. – Бар-Сефер сказал, что они получили от кого-то наводку – но сам не знает, кто это был, – и тот человек много знал о перевозке ценных грузов. Он был не из их банды, но был заинтересован в проценте от награбленного.
Однако это была вся информация, которую им дал бар-Сефер. Он не назвал имена других членов банды, – хотя капитана это мало интересовало, – и умер, упорно настаивая на том, что ничего не знает о других планируемых нападениях.
– Тебе не кажется, что это мог быть кто-то из наших? – спросил Джейми, понизив голос.
– Из наших?… А-а, ты имеешь в виду наших евреев? – Йен нахмурился, задумавшись. В отряде д’Эглиза были три испанских еврея – Хуанито, Большой Жорж и Рауль, – но все трое были приличными парнями, заслуживавшими уважения. – Сомневаюсь. Все трое сражались как черти. Когда я видел их, – честно добавил он.
– Хотел бы я знать, как грабители удрали с тем большим ковром, – задумчиво сказал Джейми. – Ведь он наверняка был очень тяжелый.
– Да, тяжелый, – заверил его Йен, сгорбив плечи при таком воспоминании. – Я помогал грузить то чертово барахло. Думаю, неподалеку у них была приготовлена повозка для награбленного. А что?
– Да, все правильно, но… почему ковры? Кто крадет ковры? Даже дорогие. И уж если они заранее знали про наш фургон, то должны были знать, что мы везем.
– Ты забываешь про золото и серебро, – напомнил ему Йен. – Они лежали в передней части фургона, под коврами. Чтобы добраться до них, налетчикам все равно пришлось бы вытаскивать ковры.
– Хм-м. – Джейми все еще был чем-то неудовлетворен – и верно, ведь бандиты утащили с собой такой тяжелый ковер. Зачем им лишние хлопоты? Но больше обсуждать было нечего, и когда Йен сказал, что пора спать, Джейми послушно пошел с ним.
Они устроили себе подстилку из длинных стеблей пожелтевшей травы и завернулись в пледы. Но Йену не спалось. Он устал, его тело было в синяках, но его не оставляло возбуждение прошедшего дня, и он лежал, глядя на звезды, вспоминая одно и стараясь изо всех сил забыть другое – например, разбитую голову Ефраима бар-Сефера. Может, Джейми был прав и лучше было бы не знать его имени.
Он заставил свой мозг думать о другом и настолько преуспел в этом, что был удивлен, когда Джейми пошевелился и еле слышно выругался, когда это движение причинило ему боль.
– Ты когда-нибудь это делал? – внезапно спросил Йен.
Раздался шорох, это Джейми устраивался поудобнее.
– Делал что? – спросил он. Его голос звучал хрипловато, но не слишком. – Убивал кого-нибудь? Нет.
– Не, спал с девушкой.
– А, это.
– Угу, это. Лопух. – Йен перекатился ближе к Джейми и хотел в шутку ткнуть его в живот.
Несмотря на темноту, Джейми перехватил его руку.
– А ты?
– А-а, значит, не спал. – Йен без труда освободил запястье. – Я думал, что в Париже ты не вылезал от проституток и поэтесс.
– Поэтесс? – Их разговор, похоже, начинал забавлять Джейми. – Почему ты думаешь, что женщины пишут стихи? Или что если женщина пишет стихи, то она обязательно развратница?
– Конечно, это всем известно. Слова лезут таким женщинам в голову и доводят до безумия, и тогда они ищут первого попавшегося парня, который…
– Ты что, спал с поэтессой? – Джейми легонько стукнул его в грудь. – Твоя мама знает об этом?
– Я не стану рассказывать маме про поэтесс, – твердо заявил Йен. – Нет, спал Большой Жорж, а потом всем рассказывал про нее. Он познакомился с той женщиной в Марселе. Он возит с собой книгу ее стихов и читает иногда из нее вслух.
– Хорошие хоть стихи?
– Откуда я знаю? Там все о том, как она теряет голову, как ее переполняют чувства, как разрывается ее сердце, но чаще всего она пишет о цветах. Правда, там есть маленькое и хорошее стихотворение о шмеле, как он занимается этим самым с подсолнечником. Ну, тычет в него. Своим хоботком.
Они молчали, пока Джейми мысленно представлял себе эту картину.
– Может, по-французски это звучит лучше, – сказал он.
– Я помогу тебе, – внезапно заявил Йен со смертельной серьезностью.
– Поможешь мне?
– Помогу тебе убить этого капитана Рэндолла.
Джейми лежал молча, чувствуя, как стало тесно в груди.
– Господи, Йен, – с нежностью сказал он. И снова замолк на несколько минут, не отрывая глаз от темных корней дерева, росшего возле него.
– Нет, – сказал он наконец. – Не нужно. Я хочу, чтобы ты сделал для меня кое-что другое. Йен, мне нужно, чтобы ты поехал домой.
– Домой? Что…
– Мне нужно, чтобы ты поехал домой и позаботился о Лаллиброхе – и о моей сестре. Я… я не могу туда поехать. Пока не могу. – Он с силой закусил нижнюю губу.
– Но там у тебя достаточно арендаторов и друзей, – запротестовал Йен. – Я нужен тебе здесь. И я не оставлю тебя одного, понял? Когда ты соберешься домой, мы поедем вместе. – Он повернулся на другой бок и укрылся пледом, давая понять, что разговор закончен.
Джейми лежал с закрытыми глазами, игнорируя пение и треп у костра, красоту ночного неба над ним и гложущую боль в спине. Наверное, ему следовало бы помолиться за упокой души мертвого еврея, но сейчас у него не было на это времени. Он пытался найти своего отца.
Душа Брайена Фрэзера все-таки должна существовать, и Джейми не сомневался, что его отец попал в рай. Но наверняка есть какой-то способ почувствовать его, дотянуться до него. Когда Джейми впервые покинул дом и воспитывался у Дугала в Беаннахде, он скучал по дому и страдал от одиночества, но отец сказал ему, что так нужно и что не надо переживать слишком сильно.
– Джейми, думай обо мне, о Дженни и Лаллиброхе. Ты нас не видишь, но мы все равно с тобой и думаем о тебе. Посмотри ночью на небо, и ты увидишь звезды. Знай, что и мы видим их.
Он чуть-чуть приоткрыл глаза, но звезды плавали по небу, их свет был размытым. Он снова крепко зажмурился и почувствовал, как одинокая слезинка поползла по его виску. Он не мог думать о Дженни. Или о Лаллиброхе. Тоска по дому прошла у него еще тогда, у Дугала. Приехав в Париж, он уже меньше ощущал себя чужим в новом месте. Своим он не станет тут никогда, но жить все равно как-то надо.
Где ты, папа? – думал он с тоской. – Прости меня, папа!
На следующий день он молился на ходу, упорно переходя от одной молитвы Деве Марии к другой, загибая пальцы, чтобы не сбиться со счета. На некоторое время молитвы заняли все его мысли, и его душа ощутила покой. Но потом к нему стали потихоньку проскальзывать изгнанные мысли, краткие вспышки воспоминаний, мимолетные, как солнечные блики на воде. Одни из них он гнал от себя – голос капитана Рэндолла, игривый, когда он взял в руки «кошку», плеть-девятихвостку, – и как у него встали дыбом волосы на теле от страха и холодного ветра, когда он снял рубаху, и слова лекаря: «Я вижу, что он превратил в месиво твою спину, парень…»
Но некоторые воспоминания он бережно хранил, несмотря на боль, которую они причиняли. Ощущение отцовских рук, сильных, крепко державших его. Стражники вели его куда-то – он уж не помнит куда, да это и не важно, – и тут отец внезапно оказался перед ним, в тюремном дворе. При виде Джейми он торопливо шагнул к нему, на его лице были радость и беспокойство, но в следующий момент они сменились шоком, когда он увидел, что сделали с его сыном.
– Тебе очень больно, Джейми?
– Нет, па, все в порядке, скоро все заживет.
С минуту он верил в это, радуясь, что видит отца. Конечно же, все будет хорошо – но тут он вспомнил Дженни, которая привела в дом этого crochaire, жертвуя собой ради…
Эту мысль он тоже оборвал, проговорив «Богородице Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с тобою» вслух и с отчаянной страстью, удивив Малыша Филиппа, который семенил рядом с ним на своих кривых ножках.
– Благословенна Ты в женах… – подхватил Филипп. – Молись за нас, грешников, и ныне, и в час нашей смерти, аминь!
– Аве Мария, – раздался позади него бас отца Рено, подхватывая молитву, и через секунду уже семь или восемь человек произносили ее, торжественно шагая в ритм, и еще несколько человек… Сам Джейми умолк, чего никто не заметил. Но стена молитвы была для него баррикадой между ним и коварными, лукавыми помыслами, и, закрыв глаза, он почувствовал, что отец идет рядом с ним, и ощутил последний поцелуй Брайена Фрэзера на своей щеке – легкий, словно дуновение ветерка.
Они добрались до Бордо почти на закате, и д’Эглиз с небольшой охраной повез куда-то груз, предоставив остальным знакомиться с прелестями города – хотя знакомство было несколько ограничено тем обстоятельством, что им еще не заплатили. Они получат свои деньги на следующий день, после того как груз будет доставлен.