Внушительные, крепкие металлическое повозки тянули ротаки – звери со спутанной шерстью и грубыми заостренными рогами. Стражи по бокам от повозок были покрыты пылью, грязью и недовольством.
А вот женщина, что их вела?
Она была ангелом из очень дорогого рая.
Бледная, изящная, словно вазочка, в алом платье с отделкой из девственно-белого меха, она властно восседала на сиденье первой повозки. Ее кожа была настолько безупречной, что даже дорожная пыль не осмеливалась ее коснуться, и ни одной пряди волос не выбивалось из-под огромной красной шляпы, украшенной шикарным белым пером, явно принадлежавшим давным-давно вымершей птице. Этот алый драгоценный камень железной короны обозревал дорогу впереди, и в ее взгляде боролись скука и презрение.
А когда она увидела одинокую грязную женщину со шрамами на лице, татуировками на руках и револьвером в ладонях, презрение наконец победило.
Она не стала утруждать себя приказом. Скорее всего, она решила, что я либо уберусь сама, либо меня затопчут ротаки. Рассуждения ее были верны. Копытные представляли собой две тонны мышц, увенчанные острыми рогами. Разумная женщина уступила бы путь.
Сэл Какофония, однако, никогда не уступала.
Я не смотрела на ротаков. Не удостоила ни единым взглядом и стражей, которые взяли оружие на изготовку и с любопытством уставились на одинокую женщину в потрепанном скромном плаще с капюшоном, которая преградила им дорогу. Я смотрела только на женщину в красном.
Именно она даст мне то, что мне нужно.
Кэврик назвал мой план безумным, и я рассказала ему только половину. Вариантов у нас было немного. Честная схватка быстро кончится. Я могла рассчитывать только на хитрость.
И херову тучу удачи.
Повозки приближались. На лице женщины застыло ледяное презрение, но потом его растопила жгучая ярость – ротаки издали низкий гортанный звук и вдруг замерли. Один за другим.
– В чем дело? – расслышала я ее резкий голос сквозь их встревоженный рев.
Она повернулась к управлявшему повозкой симпатичному парнишке с вихрастой копной светлых волос и в грязном плаще и фыркнула так резко, что, сломай она себе челюсть, я бы не удивилась.
– У нас нет времени, – выпалила она. – Пошевели их!
– Не могу! – возразил парнишка, тщетно щелкнув поводьями для наглядности. – Они не двигаются!
– Они вышколены, – произнесла я.
Не повышая голоса, не угрожая. Это годится для бандитов или скитальцев среднего пошиба.
Сэл Какофония просто говорила. И все, кто не хотел умереть, ее слушали. Вот во что они должны были верить.
– Очевидно, нет, – отозвалась женщина, едва сохраняя ледяное самообладание. – Если предпочли вместо работы остановиться.
– О, не соглашусь. – Моя усмешка была кривой, как мои шрамы. – Вышколенный зверь знает, что пройти мимо и не представиться невежливо.
Наши взгляды встретились. Издалека я сочла ее богатой девчонкой, решившей поиграть в тяжелый труд, или наследницей одного из баронов, которая неохотно выполняет обязанности вместо жирного папаши.
Но когда она посмотрела на меня, я поняла, что это не так. Ее крепкий, словно кремень, хмурый взгляд привык исследовать каждый дюйм стали на предмет примеси, считать каждую монету, клещами вытащенную из кошеля. Он был тонким и острым, словно скальпель, взрезающий плоть, дабы найти слабое место.
Я видела такой взгляд у всякого убийцы, наемника и торговца, хорошо знающего свое дело. Эта женщина заработала каждую ленту своего костюма и с превеликой радостью натравит на меня своих тщательно отобранных головорезов, чтобы ее защитить.
– Ренита.
Но пока она ограничилась именем вместо клинка.
– Ренита Эвонин, – произнесла она с гордостью в каждом слоге.
– Эвонин, – присвистнула я. – Как «Эвонин и сыновья»? Которые делают виски?
– «Эвонин и семья», с тех самых пор, как производством занялась я, – жестко поправила она. – Ты о нас слышала.
Слышала. Как любой от Последнесвета до Нижеграда. Это имя, в конце концов, выжжено на плоти тысячи грядущих изменщиков, обманщиков и должников, у которых выдался неудачный день.
– И где же твой богатенький папаша? – поинтересовалась я.
– Перепоручает дело своей богатенькой дочери, – рявкнула Ренита. – Той, кто с легкостью может купить все эти автострелы, направленные на тебя, и крайне уютный гроб в подарок, если рискнешь выкинуть какую-нибудь глупость. – Она подала знак людям. – Из-за тебя я уже опаздываю. Будь так любезна, отойди, и я отправлюсь своей дорогой, не растратив на тебя ни болтов, ни плевка, которым намереваюсь тебя оросить.
А она вроде милая.
– До меня не доходили рассказы о щедрости Эвонинов, – произнесла я. – Но, думаю, никогда не поздно исправить это к лучшему. – Я выглянула из-под капюшона – на повозки за ее спиной. – Я вот, к примеру? Думаю, я могу сегодня побыть маленько благоразумной. Сдается мне, у вас тут избыток всякого добра. Дай мне то, что я хочу, и я с радостью уберусь с дороги, ебитесь дальше до Последнесвета.
Расслышавшие стражи хмыкнули. Забавное, должно быть, зрелище – грязная девица посреди дороги требует даров у Эвонин. Ренита, впрочем, не смеялась. Она смотрела так, словно я только что спросила, не родила ли она ребенка не из того места.
– Нервы у вас, сударыня, железные, – холодно бросила она.
– Я не попрошу многого, – подняла я ладонь. – Мешочек металла, пару бутылок виски, набор целителя… – Я умолкла, задумавшись. – А еще перо и несколько листов.
Ренита недоверчиво вскинула бровь.
– Для каких целей?
– Чтобы написать «Иди на хер, не задавай вопросов». – Я задержала взгляд на женщине из стражи, вернее, на ее мече. – И вот такой замечательный клинок. Вполне приемлемая для Эвонин просьба.
– Внесем поправку, – заметила Ренита. – Дело не в нервах, а в недуге мозга. – Смех стражей стал громче. – А кто ты, скажи на милость, такая, чтобы у меня сие требовать?
Я улыбнулась.
Приподняла капюшон.
И сказала.
– Сэл Какофония.
Смех умолк.
Стражи изумленно распахнули глаза.
Осмотрели меня с головы до ног.
Они искали повод уличить меня во лжи, заявить, что я просто дрянь, которая решила воспользоваться чужим именем. Но увидели татуировки на моих руках. Увидели шрамы.
Увидели Какофонию.
Побудь в этом деле с мое и начнешь наслаждаться мгновениями, когда твое имя узнают. Сперва – дикие глаза и неуютное ерзание. Потом приходит черед нервных переглядываний, поиски поддержки. А они уже сменяются страхом на лицах, судорожными вздохами и поисками пути к отступлению.
И когда эти мгновения случаются…
– Твою ж мать, это правда она.
…м-м, лучше секса.
Стражи переглядывались, перешептывались. И сквозь ворчание ротаков я слышала, как они обмениваются россказнями.
– Она этим своим гребаным револьвером прикончила больше двух десятков скитальцев.
Правда.
– Я слышал, она этой штуковиной остановила революционный танк.
Ложь.
– Однажды она перестреляла всех Черностражей до единого, потому что они украли у нее курицу.
Наполовину правда. Мы давненько враждовали. Но курица была отменная.
– …убила двадцать человек за ночь…
Шепотки все расползались.
– …тот сраный револьвер – чистое зло, демон…
Как яд по венам.
– …она нас всех убьет, просто отдайте ей, что там она…
И музыка в моих ушах.
– Довольно! – крикнула Ренита так громко, что все умолкли, и сердито глянула сверху вниз на парнишку рядом с собой. – Подстегни ротаков, Деннек. Пусть ее затопчут.
– Я пытаюсь! – возмутился Деннек. – Но, мэм… – Он уставился на меня огромными, широко распахнутыми глазами и с трудом вздохнул. – Они как будто знают.
Ну, честно говоря, знали они запах дерьма Конгениальности, которое я разбросала по дороге. Вонь хищной птицы заставит нервничать любого зверя.
– Твоя прислуга, сдается, обо мне слыхала. – Я крутанула Какофонию в пальцах. – Спроси у них, однако не думаю, что они слышали россказни о моем терпении. Итак, может, тебе хватит людей, чтобы меня прикончить, а может, и нет. Но если станет жарко, некоторых из них я точно заберу с собой к черному столу. И держу пари, заменить их встанет куда дороже, чем отдать мне то, что я прошу.
Я зевнула, почесала шрамы дулом Какофонии. Вот так глянешь на меня – и в жизни не догадаешься, что у меня сердце вот-вот ребра проломит.
– В общем, как знаешь… дело твое.
Ренита смерила меня взглядом, который вышел за пределы гнева, проскользнул по касательной мимо ненависти и ушел в чувство столь холодное и злобное, что я даже не придумаю ему названия. Я буквально видела чаши весов в ее голове, взвешивающие число стражей против их очевидного страха передо мной. Наконец ярость на ее лице медленно угасла, оставив едкое, раздосадованное презрение.
Презрение я как-нибудь переживу.
Она глянула на стража, повела подбородком. Мужчина направил птицу к задней части повозки, малость порылся, а потом вернулся с сумкой. При виде ее мои раны, скрытые рубахой, заныли. Я с трудом сдержала нетерпение. Со страхом в глазах страж осторожно приблизился ко мне.
Вернее, начал приближаться, как вдруг его хозяйка вновь заговорила:
– Один момент.
Я глянула на Рениту. Презрение исчезло, сменилось холодным расчетом. Она окинула меня внимательным взглядом, словно могла видеть сквозь плащ окровавленные бинты.
– Набор целителя, – произнесла Ренита. – Зачем он тебе?
– Дорога – место опасное, – ответила я, опоздав на мгновение. – Предпочитаю быть готовой.
Она снова окинула меня взглядом. Холодный, оценивающий, он нашел бурые пятна на краю плаща, потрепанную ткань, мой напряженный живот.
– Ты в крови, – заметила Ренита.
– Да, – я с трудом плеснула в голос яду. – Последний, кого я кое о чем просила, оказался слишком медлительным.
Она не шелохнулась. Даже моргать перестала.
– Если в дороге такая нужда в наборе целителя, у тебя, разумеется, оный должен иметься. – Уголки ее губ тронула ледяная улыбка. – Если эта нужда, разумеется, не подвигла тебя остановить вооруженный до зубов караван.