Я опустила взгляд на оружие, потом снова глянула на парнишку. Не мигая, взялась за ствол и выдернула его из дрожащих рук. Парнишка, вскрикнув, приземлился на пятую точку. А затем, уставившись снизу вверх на ухмылку Какофонии, издал куда менее достойный звук.
Кэврик позади меня затаил дыхание, опасаясь того, что я могу сотворить.
Мой прищур скользнул на чистенькую белую одежду парнишки. Я повела Какофонией.
– Гони-ка сраную рубаху.
Он не стал спрашивать зачем. Сразу принялся расстегивать пуговицы.
А парнишка неплох.
– И еще кое-что, – снова обратилась я к нему, – когда тебя спросят, как все случилось, что ты расскажешь?
У парнишки дрогнули губы. Он протянул мне рубаху.
– Я… я скажу, что появилась Сэл Какофония, обобрала нас до нитки и…
– Сладенький, – я взвела курок, – мы можешь лучше.
– Что Сэл Какофония появилась словно ниоткуда! – судорожно выпалил парнишка. – Словно кошмар, что последовал за нами в настоящий мир, она ринулась на нас столь стремительно, что мы едва успели выкрикнуть ее имя! – Он спрятался за ладонями и сбивчиво затараторил: – Что она изрыгала пламя и лед, словно дыхание дракона! Что ветра утихли, страшась привлечь ее внимание! Что величайший мастер осады был ослеплен сиянием ее великолепия! А когда она ушла, позади нее остались лишь кровь, пепел и тишина!
– Ух ты ж. – Я вскинула брови. – Как, говоришь, тебя звать?
– Деннек, мэм, – прохрипел он.
– У тебя складно выходит, Деннек. Никогда не думал заняться оперой?
– Н-нет, мэм.
– Хех. – Я вложила Какофонию в кобуру. – Ну, ты подумай.
И, закинув на плечо его – пардон, уже мою – рубаху, я развернулась и ушла к своей птице. С ладонью на револьвере, Кэвриком рядом и планами на бутылку виски, первую и последнюю, заработанную таким трудом.
40Последнесвет
– Попытайтесь понять.
Холеный стражник в чистеньком мундире скорбно всплеснул руками.
– Последнесвет – фригольд, верно. Однако он отнюдь не типичный улей ворья, пропитанного виски, которое притворяется цивилизованным обществом, к которому вы привыкли. Мы живем под охраной Двух-Одиноких-Стариков, мудрейшего из Вольнотворцов, и как все гении, он предъявляет определенные требования.
Стражник, в красно-белом одеянии со значком в тон, указал на ворота позади себя. Вырезанные изящной аркой, увенчанной эмблемой в виде красно-белого фонаря, они вовсе не казались хлипкими. Массивные камни, обтесанные рукой искусного мастера, ослепительно гладкие стены, словно бросающие вызов дикому Шраму рискнуть их замарать. Неотесанного изгоя, который решит принять этот вызов, дожидался патруль с поблескивающими арбалетами.
– Наш прекрасный дом принимал императриц, баронов, генералов, величайших мужчин и женщин, путешествовавших по Шраму. Видные деятели всех держав, ученые всех культур. Узрев Последнесвет, гордецы познавали смирение. Мы привыкли к определенному уровню наших гостей, и даже перед лицом наистрашнейшего урагана не можем опустить планку даже на дюйм.
Страж выразительно на меня посмотрел.
Я глянула в ответ – глазами, вокруг которых бессонные ночи очертили черные круги. Стряхнула грязь с истрепанной, окровавленной рубахи, почесала вдруг зазудевшую задницу. Шмыгнула, сплюнула красно-зеленую мокроту и утерлась тыльной стороной ладони.
– Так что ты там этим хочешь сказать, дружок?
– Я хочу сказать, – ответил стражник с душераздирающим, достойным оперы вздохом, – что город Последнесвет закрыт для гостей твоего разряда.
– Моего разряда, – повторила я.
– Что по сути есть вежливое наименование для женщины, разодетой как головорез, покрытой татуировками, как культист, владеющей револьвером размером больше собственной головы и смердящей птичьим дерьмом, да.
– Так, ладно, это попросту нечестно. – Я ткнула большим пальцем назад, в сторону большого загона. – Я оставила птицу вон там, в стойле, так что никак не могу смердеть. От меня в худшем случае может нести. А во-вторых, какого хера ты мне втираешь, что крупнейший фригольд в Шраме не принимает гостей?
– Я не сказал «гостей», – стражник поднял палец. – Я сказал «гостей твоего разряда». Если пожелаешь, могу использовать такие слова, как «негодяи», «нежелательные личности» и «неприятности для общества». – Он скользнул взглядом по крови на моей рубахе и Какофонии на бедре. – Хотя, впрочем, для лично твоего разряда придется изобрести слова покрепче.
Я сдержала порыв показать ему свой личный разряд и всего лишь вздохнула.
– Слушай, я здесь не для того, чтобы чинить беспорядки. Просто хочу ванну и стакан чего-нибудь горячительнее воды, и все это желательно таких размеров, чтобы я могла в них потеряться. – Я похлопала Какофонию по рукояти, не обращая внимания на его клокочущий жар. – А эта штука, торжественно даю слово, ни разу не покинет кобуры.
– Твое слово.
– Ага, мое.
– Неужели то, чем люди обмениваются, когда у них нет денег или…
Я сощурилась.
– То, что я даю, когда могла бы очень легко прострелить кому-то башку в кашу и сообразить из нее самогону, но решила так не поступать, потому что вот такая я до хера хорошая.
– Именно тот разряд, которого мы пытаемся здесь избежать. – Стражник опасливо осмотрелся. – Слушай, это ведь не я тут решаю. В городе растет напряжение. Два-Одиноких-Старика предпочитают свести количество взрывоопасных элементов к минимуму, пока все не успокоится.
Мое внимание привлек топот сапог. Я глянула в сторону как раз когда мимо пары стражников, безо всякого осмотра их пропустивших, промаршировал строй революционеров со штык-ружьями на плечах и пылью на мундирах.
– Так, и что это тогда за херь? – Я очень хотела сопроводить вопрос жестом, что было бы невежливо, поэтому сей жест достался строю солдат. – Значит, взрывоопасных элементов в городе тебе не надо, но ребяток с ружьем вместо члена ты радостно пропускаешь?
Стражник потер висок.
– Никто, даже Два-Одиноких-Старика, не способен удержать армию. Я же, тем не менее, способен удержать одного смердящего, – он умолк, – мои извинения, то есть изгоя, от которого несет.
– Дерьмо из-под птицы, – выплюнула я. – Что у них такого, чего нет у меня?
Стражник моргнул.
– Тысячи солдат, невероятная огневая мощь и рубахи, не залитые кровью.
– И все?
Я полезла в сумку, достала сверток льна. Встряхнула рубаху, которую столь щедро пожертвовал мне Деннек. И под слабые возмущения стражника, которые затем переросли в сильные возмущения всех стражников поблизости, мигом стянула свою, окровавленную, и швырнула на землю.
Негодование продлилось недолго. Я быстро справилась и натянула рубаху Деннека. Та оказалась мне слишком велика – забавно, парнишка совершенно не казался крупным, – поэтому я закатала рукава и подвязала полы. А потом указала на свою новенькую, чистенькую и ничуть не пропитанную кровью одежку.
– А теперь?
– Теперь у них есть тысячи солдат, невероятная огневая мощь и рубахи по размеру. – Стражник вздохнул и покачал головой. – Будьте так любезны, мадам, уходите. Никто здесь не хочет, чтобы дело приняло скверный оборот. – Он уставился на меня на мгновение. – Более скверный, если уж на то пошло.
Может, я просто слишком долго – даже не припомню сколько – провела в седле без сна. Может, это Какофония прожигал дыру мне в бедре. Или, может, это был свет, который упал на лицо стражника, чистенькое и холеное, так и напрашивающееся на пару-тройку дырок.
– Вы, наверное, и не хотите. – Моя рука скользнула к Какофонии. Он нетерпеливо вспыхнул. – А я вот, представь, считаю, что скверный вид – это хорошо.
Зря.
Я сперва почуяла, а потом и услышала тетиву. На воротах возникли три арбалета, нацелившие в меня черные болты. Не шевельнув рукой, я перевела взгляд на стражника, который одарил меня невыносимо самодовольной ухмылкой.
– Самый скверный исход – это грязь, которую твой труп оставит на дороге, – произнес он. – Но прошу, если не ради собственного растраченного попусту достоинства, то ради несчастного страдальца, которого мы заставим все это убирать.
От любого другого напудренного стражника с дерьмом вместо мозгов я бы давным-давно ушла. Но конкретно этот напудренный стражник с дерьмом вместо мозгов и с остроумными шпильками вроде этой заставлял меня изо всех сил сдерживаться, чтобы не снести его голову и разгребать последствия.
Впрочем, если меня пристрелят, его самодовольство распухнет до невозможных размеров. Даже если я успею снести ему голову. Поэтому я убрала руку с Какофонии, а потом развернулась на пятке и затопала прочь.
Правда, столь яростное отступление было омрачено моим прихрамыванием. Какофония обжег мне бедро. Умей он говорить, несомненно потребовал бы вернуться и вступить в бой. Или настойчиво поинтересовался, на кой нам вообще сдался этот город. К моему счастью, он мог общаться, только причиняя боль. И мне было куда проще иметь дело с болью, чем со своей беспомощностью.
Враки не оказалось в Плевелах.
В единственном месте, в котором я была уверена, его не оказалось. И я не представляла, где еще он может быть. Зацепки кончились. Чутье молчало. Не осталось никаких идей, ни единой, лишь отчаянная надежда. И она звала меня за эти ворота.
«Ну, что ж, – подумала я, шагая по дороге. – По крайней мере, тут ничего личного».
Это было слабым утешением, но по пути мне встретились десятки таких же отвергнутых гостей. Они собирались группками на жесткой траве, на берегах реки. Торговцы, занятые беспокойными ротаками, зевающие наемники, что бесконечно полировали оружие, беглецы из неведомых мест, глядящие в никуда пустыми глазами.
Все это было неправильно. Ненормально.
Последнесвет действительно был богатейшим фригольдом Шрама. Его жаждали заполучить армии Империума и Революции, но он устоял в сражениях и вынудил обе стороны перейти к мирной торговле. И Два-Одиноких-Старика, Вольнотворец, правивший там, действительно держал всех в ежовых рукавицах. Однако богатство городу приносили именно эти люди, стекавшиеся отовсюду и звонкой монетой, кровью или известиями питавшие тщательно выверенный механизм, в который обратил этот город Два-Одиноких-Старика.