Они свисали длинными вереницами от крыши к крыше. Бесцельно плавали на воде, и гондолы и лодки обходили их на почтительном расстоянии. Бумажные фонари, алые и цвета слоновой кости, дремали по всему городу, и с наступлением темноты один за другим пробуждались тем же сиянием, что и герб города.
Какую алхимию Два-Одиноких-Старика использовал, чтобы каждый день, прямо перед закатом, они зажигались сами по себе, никто не знал. Даже другие Вольнотворцы; более того, они вообще считали, что подобная эстетическая фривольность – пустая трата его значительных талантов, которые он мог бы посвятить их общему делу.
Лиетт после трех бокалов вина могла часами возмущаться тем, какой он мудак. Вся краснела, кричала, подпрыгивала на месте… само очарование.
Мне этого не хватало.
Мне многого не хватало.
Однако люди Последнесвета не разделяли моего восторга и восхищения фонарями.
При всем великолепии фригольда по сравнению с его жителями он казался убогим.
Никто не толкался. Воздух наполнял смех, каким смеются не над сортирными шутками. Не видать ни единой драки. Да все эти люди выглядели так, будто дунешь – и они разобьются.
Мужчины в плащах, расшитых золотом, с намасленными волосами и аккуратно подстриженными бородами. Дамы в платьях, обтягивающих тело словно вторая кожа – аметистовая, изумрудная и прочих цветов, которым не найти и названия. Даже дети были одеты прилично и гонялись друг за другом в туфельках, которые выглядели дороже моих ботинок, ремня и оружия вместе взятых.
Но даже не одежда поражала больше всего. На улицах встречались птицы сотни расцветок – длиннохвостые создания с переливающимися перьями на плечах богатых дам и пернатые длинноногой имперской породы, на которых гоняли молодые люди. Дым алхимических труб заполнял воздух ароматами цветов, фруктов и, как мне показалось один раз, пердежа. В воздухе плавали зачарованные подносы из Катамы, подающие гостям кофеен напитки, пока невидимые скрипачи выводили мелодию на парящих в пяти футах над землей инструментах.
Ты, наверное, подумаешь, что именно поэтому мне становилось не по себе.
Однако мне было странно находиться среди этих людей по иным причинам. Я – вся в шрамах, татуировках, в потрепанной одежде, с массивным револьвером на бедре. Я почти ждала, что кто-нибудь позовет стражника и меня обвинят в осквернении взора одного из богатеев.
Однако никто на меня не смотрел. Никто со мной не заговаривал. Если они и замечали, что по их городу бродит убийца, всем было плевать. Да и ношение огнестрельного оружия в Последнесвете, как и в любом фригольде, не считалось преступлением. Когда я протискивалась сквозь толпу, на меня никто даже не смотрел. А вот я не могла перестать глазеть.
Как они смеются, потягивают вино, прогуливаются легкой, неторопливой походкой людей, которые в жизни не задумывались о том, чтобы коснуться оружия, не то что использовать его в деле.
А я не знала, смогу ли однажды тоже так ходить, умела ли я вообще хоть когда-то?
– Расступитесь, горожане!
К счастью, неловкость, которую у меня вызывала нормальная жизнь, вдруг сменилась знакомым напряжением, напоминающим, где я, блядь, оказалась.
Голос проревел приказ что было мочи, но все равно утонул в скрежете металлических шестерней и скрипе вокафона. Но и их тут же заглушил грохот тяжелой поступи жуткой груды железа и севериума, от которой содрогнулась земля.
Издалека его можно было назвать гигантом. Голова, увенчанная зазубренным рогом, взирала на остальных с высоты больше семи футов. Разворот плеч занимал всю улицу. Земля стонала от каждого шага его массивных ног.
Он был облачен в железную кожу, сплошные жесткие углы и сбитые пластины. На голове красовалось пустое забрало, окутанное паром, с шипением изрыгаемым внушительными двигателями, прикрепленными к спине. Вместо ладони его огромная рука заканчивалась здоровенной, сука, пушкой.
Вблизи его можно было назвать чудовищем.
Однако вы, революционеры, зовете его Паладином.
– Восславьте Революцию и сохраняйте спокойствие, горожане! – Голос был человеческим, хоть и звенел металлическим эхом, пытаясь перереветь прикрученный к его плечу вокафон, громыхающий революционным гимном. – Избавители от имперской грязи вернулись во имя защиты этого города!
Паладины были созданы как символ мощи и идеалов.
«Они – бастионы против развращения, борцы против злодеяний, воплощения древних легенд», – говорил о них Великий Генерал.
Он, должно быть, думал, что в древних легендах упоминались пушки, способные за две секунды превратить человека в ведро дымящегося мяса. Революция повесила им на спину двигатель-Реликвию, выдала свое мощнейшее оружие и отпустила гулять по полям сражений. Я видела, как Паладины косят ряды солдат, словно пшеницу. И несмотря на все мои знания о них, я с трудом верила, что изнутри этой штуковиной управляет человек.
Иногда машины пугали куда больше, чем вся магия мира вместе взятая.
По бокам от Паладина нога в ногу маршировали шесть революционеров, гаркая на горожан, которые и без того жаждали поскорее убраться с дороги. Однако, в отличие от меня, они смеялись и хлопали в ладоши. Для них он был всего лишь внушительной декорацией в замысловатой опере.
Они не видели.
Как они не замечали меня, так они не видели и солдат. Вверх и вниз по улицам маршировали отряды в синих мундирах с обнаженными штык-ружьями на плечах, рыская, словно стаи псов в поисках свежего мяса.
И это было не все.
Сперва я услышала ее песнь – далекие, мелодичные переливы Госпожи Негоциант. Потом заметила их. Лоснящиеся аметистовые цвета имперских мундиров, в которых солдаты Катамы вышагивали по улицам среди толпы. Блеск крылатых эмблем на груди расположившихся в кофейнях офицеров. Сам воздух пропитался магией, которую тщательно держали в узде – огнеглефы жаждали вспыхнуть пламенем, потрескивали в нетерпении грозострелы.
И повсюду, повсюду таилась жестокость. В хмурых взглядах, которыми патрули обменивались на улицах, в ругани, которой перебрасывались офицеры через каналы, в бесполезной демонстрации силы, ради которой громоздкую военную машину, вроде Паладина, протащили по людной улице.
Вот, судя по всему, и «взрывоопасная ситуация», о которой говорил стражник у ворот.
Последнесвет всегда был желанной целью для Империума и Революции. Он раскинулся в идеальном месте, где сходились река, тракт и побережье, приводившие сюда торговцев. Каждая сторона жаждала его заполучить и не допускала и мысли о том, что его получит враг; так и возникло самое неловкое перемирие всех времен – под надзором Двух-Одиноких-Стариков.
Но что-то изменилось.
На улицы вышло слишком много солдат. Хмурые взгляды сменялись попытками схватиться за оружие; ругань – конкретными, открытыми угрозами. Эти люди были готовы убивать.
Я запахнула плащ плотнее. Какое бы спокойствие я ни чувствовала, оно мигом улетучилось, ведь здесь наверняка были и те, у кого есть довольно веская причина от меня избавиться.
На крышах мелькнули красно-белые мундиры стрелков. Они не сводили глаз с солдат внизу, держа наготове созданные руками Вольнотворца арбалеты. Правда, созданы они были для быстрого и скрытного решения мелких проблем. Мне стало интересно, знал ли Два-Одиноких-Старика, что его фригольд стал пороховой бочкой, которая вот-вот рванет.
Потому что горожане не имели о происходящем никакого, на хер, представления.
Кто-то должен им рассказать, предупредить.
Кто-то другой, в смысле. Кто-то, у кого не было собственных планов.
Я стряхивала переживания с каждым поспешным шагом, освобождая место для этих планов. Враки не оказалось в Бессонной, однако он вряд ли ушел далеко, если оставил там Гальту и Тальфо. Заговор против Короны был уничтожен, за голову Враки объявили награду как Революция, так Империум – и не в его интересах было просто так швыряться союзниками.
Значит, он все еще где-то в Плевелах. А если есть некто, знающий хоть что-нибудь о том, где всемогущее Дарование вот-вот призовет гнусное чудовище из-за пределов мира, то я найду его здесь, в Последнесвете.
К несчастью, я не знала никого, знающего хоть что-нибудь.
К счастью, я знала кое-кого, знающего все.
К несчастью, наши пути разошлись не лучшим образом.
К счастью, как ты можешь догадаться, я склонна забивать на подобные вещи хер.
В моей голове все это вполне походило на план. Правда, в последнее время моя голова стала довольно шумным местечком. В ней было полным-полно страхов: что я опоздала, что я никогда не спасу этих детей, что Враки продумал все на шесть-семь шагов вперед, что он уже давно убрался отсюда и смеется надо мной.
Страхов, что я никогда его не найду. Не найду Джинду. Никого из них.
Что им все сойдет с рук.
Страхи давили мне на плечи, замедляли мой шаг, но я упрямо спешила по улицам, проталкивалась сквозь безупречные толпы красивых людей, к мосту на другую сторону каналов, где дома были победнее, а огни светили не так ярко.
И на краткий, черный миг задумалась, не смогут ли эти страхи утянуть меня на дно, если я прыгну в воду.
И тут я его услышала.
Небо взрезало птичьим криком. Ветер принес с собой запах лилий и углей. Мои мышцы напряглись, готовясь к нападению. Кровь пылала, готовая к бою. Но сердце… сердце знало этот звук.
И оно пело.
Я запрокинула голову к небу. Перья мерцали аметистами в последних лучах солнца, длинные хвосты развевались на ветру, словно воздушные змеи, крылья переливались с каждым взмахом. Птицы, казалось, совершенно не замечали собственной величественности, словно летать и окрашивать небо фиолетовым для них – обычное дело, а у меня от этого зрелища дрожали колени.
Они летели идеальным строем, и каждым правил имперский всадник в пурпурном доспехе. Над их головами трепетал стяг Катамы, великая птица с распростертыми крыльями. Они разинули клювы, все до единого, и испустили крик, который пронзил мою кожу.
Крикаи.