– Я не стану просить у тебя благодарности, Салазанка, – произнес он. – Как не стану просить поверить, когда я скажу, что так будет лучше. Но твои руки останутся чисты, а злодей предстанет перед судом.
Он толкнул потайную дверь и скрылся из виду.
– Довольствуйся этим, ради своего же блага.
Я зашлась мысленным криком. Он что-то подсыпал в наркотик, какую-то дрянь. Я должна была ей противиться, должна была его остановить. Нельзя, чтобы он добрался до Рикку, до Враки, и украл мою месть. Я должна была встать.
Сперва на одну ногу. Я сдвинула левую. Потом на вторую. И правую. Теперь шагнуть.
Я шагнула.
И рухнула.
Пол разверзся подо мной зияющей черной бездной.
И я исчезла.
44Где-то в темноте
Я открыла глаза, и я была мертва.
Или… должна скоро умереть? Я не могла вспомнить.
Я по-прежнему дышала, медленно, ровно, чисто. Конечности слушались, ноги куда-то меня несли, руки болтались. Сердце притихло, чего не случалось уже очень, очень давно.
Тело работало. Однако мозг чем-то заволокло, как будто его держали под водой руки со стальными пальцами. Я не смогла вспомнить, как здесь оказалась. Не смогла вспомнить, откуда пришла. Не смогла вспомнить, где вообще это «здесь».
В темноте, под землей, где я давилась прахом тысячи мертвых монархов, тысячи мертвых амбиций. Они смотрели на меня со стен, вытесанные резкими углами и холодными аметистами лица тех, кто ковал империю. Вот корона Императрицы Литании, черные шипы, увенчанные осколками аметиста. Корона Императора Сонга Четвертого, серебристая спираль с фиолетовым камнем посередине. Корона Безумного Императора, переплетение меди с шипами, похожими на ухмылку.
Вот и все. Их тела забрала Госпожа, их Прах уже им не принадлежал, и все, что осталось в память о них у империи, которую они выстроили, это куски металла с камнями. Они пили свет фонаря в моей руке, и с каждым шагом он мерк, пока не погас окончательно.
Я ступила в темноту.
И не знаю, куда затем вышла.
– Не о чем тревожиться.
Рядом был Джинду. Его улыбка, идеальная, ясная, сияла во мраке. Я не смогла вспомнить, когда он пришел. Или почему улыбался. Его улыбка была широкой, словно меч на его поясе.
– Вракилайт нашел решение, – сказал Джинду. – Он и другие придумали, как обо всем позаботиться. Мы не станем служить Императору-Нолю. Больше никогда.
Он потянулся ко мне. И взял меня за руку. И я не смогла вспомнить, почему от его касания так больно.
– Мы согласились не с легким сердцем. Будь что будет, – сказал Джинду. – Оно того стоит, верно? Ради Империума?
Я закрыла глаза. И произнесла свою самую страшную ложь.
Я открыла глаза. И они все были тут.
Вот Крешфаран, смеется у самой кромки тьмы. Вот Рогонорот, со скрещенными на груди руками, внимательный, словно высеченный из камня. Вот Гальтафамора почесывает шипы на лбу. Вот Джиндунамалар, рядом со мной, улыбается, как прежде, как будто все будет хорошо.
Не знаю, почему мне так не кажется.
Все мы внизу, все тридцать четыре. Они были моими друзьями. Они говорили, что я нужна. Джинду говорил, что я нужна. Поэтому я и пришла. Но каждый шаг отзывался во мне болью.
Откуда-то издалека в зал просочился слабый луч заходящего солнца. Троны древнего совета пустовали, усохшие, позабытые с тех времен, когда мы верили, что словами можно все исправить. И посреди грудой обломков, в луче умирающего солнца, лежал трон первого императора.
И над ним стоял Вракилайт, как венец на размозженном черепе.
– Не может быть так просто, – Занземалфан поднял взгляд на Вракилайта, почесывая лишенное черт лицо. – Мы возьмем и… сделаем нового императора?
– Невозможно, – прохрипел из темноты Тальфонанак.
– Он прав, – прорычала Гальтафамора. – Что толку об этом дерьме трепаться? За спиной Императрицы армия. Лучше уйдем в скитальцы, как остальные.
– И что тогда? – прогремел голос Вракилайта, глубокий, звучный, словно вонзенный в плоть нож. – После того, как Империум выстроил на нашем Прахе свои дворцы, после того, как мы завоевали для них новый мир и разгромили Революцию выскочек, готовую его уничтожить, ты хочешь, чтобы мы просто ушли?
– А разве есть иной путь? – пробормотал Риккулоран. – Императрица больше не понесет.
– А это уже вовсе не ей решать, верно? – Крешфаран рассмеялся. – Ну, разродилась нолем. Пусть его вышвырнут и пытаются снова.
– Армия встала на ее сторону, – проговорил за моей спиной Джиндунамалар. – Наш долг – почтить жертвы тех, кто был до нас, и тех, кто будет после.
– Ноль приведет нас к краху, – кивнул Джиндунамалару Вракилайт. – Он не смеет и надеяться познать власть в своих руках, что уж говорить о том, чтобы использовать ее как надлежит. Императрица предпочла свое исчадие народу. Нам выпало это исправить.
– Скрата не удержать, – заговорил Рогонорот, извечно терпеливый, – даже Дарованию, как ты, Вракилайт.
– Призыв – такое же искусство, как и прочие. Предложенная сила, взятая Мена.
– Ты говоришь о призыве живого, мыслящего создания, – возразил Морак. – Какую Мену за подобное ты можешь предложить?
– Госпожа Негоциант не хочет от нас Мены.
Гомон затих. Взгляд Вракилайта остановился на мне. И за ним повернулись все остальные.
– Она ждет, чтобы мы кое-что ей вернули.
Свет исчез.
Огонь.
Молния.
Звук столь яростный, что содрогнулись стены.
Я видела их вспышками, осколками разбитого окна. Занземалфан, обратившись черным змеем, отлетел в сторону от взмаха моей руки. Гришокта взвыл, и воздух сотрясла волна звука, что вырвалась из его рта, но утихла под ударом грозы. Гальтафамора швырнула цветные охранки, но они, вспыхнув, осыпались пеплом, и пламя охватило ее саму. Джиндунамалар бросился в сторону. Джиндунамалар прыгнул. И его клинок…
Ударил.
Я судорожно вдохнула.
Меня окутал мрак.
А потом… был свет.
Не солнце. Не фонарь. Этот свет взорвался в темноте надо мной пурпурным ореолом. Холод камня просачивался в тело. Кровь дрожащими каплями вытекала из порезов на щеке, на животе, на ногах и лениво улетала вверх, к небу. Свет стал ярче. Кровь растворилась в его ореоле.
И оно вышло наружу.
Оно стояло на неверных ногах. Оно открыло пасть шириной в шесть ладоней. И запело пронзительным разноголосым визгом.
И свет померк.
Я открыла глаза. Я бежала по залам, истекая кровью. Повсюду кричали.
Темнота.
Свет.
Я ползла по камням. Слишком много крови. Дыхание кончилось. Я не могла лететь. Я умела летать. Почему я не могла?
Темнота.
Свет.
Я рухнула без сил подле короны. Подняла взгляд, всмотрелась в медные шипы. И они мне усмехнулись.
Темнота.
Темнота.
Темнота.
45Последнесвет
Однажды я разделалась с особенно трудным убийством. Получила денежки и той же ночью отправилась отмечать победу с очень крепким мужиком и еще более крепким вискарем. И тут вдруг выяснилось, что убитый – военачальник с юга Плевел – на самом деле не умер и явился мне отомстить. И вдобавок очень крепкий мужик – это его родной брат. А во мне уже плещется две бутылки дешевого пойла.
В общем, обменялись мы словами и пулями, и на следующий день я очнулась одна, в окружении трупов, с двумя кровоточащими дырками, которых, когда я вырубилась, во мне еще не было, и жутким похмельем, которое, судя по ощущениям, пыталось прорубить себе топором путь наружу из моей черепушки.
Так вот, сейчас дело было еще хуже.
Я распахнула глаза и заорала. Вернее, попыталась. Изо рта вырвалось задушенное бульканье. Ни дыхания, ни голоса, только шевеление внутри. В животе, как будто там обосновалось существо, отрастившее когти и зубы и теперь выбирающееся на волю. Кровь отхлынула от конечностей, замерзших и онемелых.
Не знаю, как я нашла силы перевернуться на живот, а потом встать на четвереньки. Градом хлынули слезы, густые и вязкие. Меня крутило сухим позывом; тело изо всех сил пыталось что-то исторгнуть. Пальцы впивались в ковер так яростно, что пошла кровь. Что-то выскользнуло из желудка и потекло вверх к горлу, упрямо цепляясь, извиваясь, стремясь выбраться.
Я еще никогда не была так рада проблеваться.
Оно – ну, я понятия не имела, как еще назвать бесформенное густое месиво – вывалилось из меня комком; его фиолетовый цвет превратился в уродливое красновато-желтое мерцание. Оно злобно зашипело и попыталось уползти, оставляя на ковре след из крови и желчи. А затем, дернувшись, замерло и растеклось вонючей лужицей.
Я повалилась рядом, лихорадочно хватая воздух ртом и пытаясь загнать его в легкие.
Мертварево – это не алхимия. Это живое существо, чистая суть мага. Исцеляет она неприятно. Глотать его – мерзко. А потом, в конце концов, ему придется выбраться наружу. И это гораздо отвратительнее.
Однако именно оно, насколько я понимала, и помогло мне остаться в живых.
Фешу приправили алхимией. Из-за нее у меня размяк мозг, а слова потекли изо рта как слюни. Скорее всего, она должна была продержать меня без сознания гораздо дольше – возможно, вечно. Однако мертварево впитало его и сожрало, а теперь лежало на ковре в луже моей крови.
Ух, я везучая, а?
Алотен ведь про мертварево не знал.
Алотен.
Вспоминать о случившемся было больно. Потому что о нем, о тех словах, что притворялись искренними, о том лице, что притворялось неравнодушным, я не могла думать без ярости, которая ударяла в голову и заставляла ее ныть. Но не могла не думать.
Он меня предал. Он вытянул мысли из моей головы, сорвал слова с губ. И теперь он найдет Рикку, а за ним – Враки.
И Враки умрет как известный преступник, человек, что почти сверг Империум, он сгниет в тюрьме, пока газеты и книги будут прославлять его жизнь. И нигде не напишут ни строчки о жизнях, которые он украл, о крови, которую он пролил.
Единственная справедливость для него – погибнуть от моей руки, одиноким, забытым, истекающим кровью на песке. А для этого мне нужно добраться до Рикку раньше Алотена.