– Нет. Никогда не думал.
Кроме этого.
– Думал, что когда-то они были, – продолжил он. – Верил, что если долго думать, если пройдет достаточно времени, я найду правильные слова. Но… их не существует. – Он покачал головой. – Мне нечего тебе сказать.
– Тогда зачем ты здесь? – Я сощурилась. – Скажи мне. Скажи, какого хера, среди всего сраного Шрама – помирай где хочешь, – я нашла тебя именно здесь?
Он пристально посмотрел на меня и мягко произнес:
– Ты знаешь почему.
Моя рука дернулась, замерла.
– Ты здесь с Рикку. Ты его защищаешь. Потому что все еще работаешь на Враки.
– Я ни на кого не работаю. Я все еще верен идее восстановить Империум, ради этой цели…
– Ты работаешь на Враки. Зная, что он сделал, что еще сделает, что он сотворил со мной, ты приходишь и говоришь о словах, словно они еще что-то, мать их, значат?
– Знаю, знаю, я сказал, что у меня нет слов. Но все не так просто. Это больше, чем ты или я. Больше, чем…
– Чем что? – ощерилась я. – И что теперь? Такое большое, чтобы все остальное перестало иметь значение? Ты, Враки и все эти мудилы хотят чего-то настолько большого, что плевать, кто пострадает по пути?
– Это был Империум, – парировал Джинду. – Все, за что мы сражались и умирали. Мы не могли оставить его Императору-нолю. Империум должен быть восстановлен, даже если это стоит жертв, даже если…
– Это была я!!!
Крик эхом разнесся по цистерне, прошел по сотне туннелей, утонул в тысяче вод. Если Рикку все еще там, он услышал. Но мне было насрать. Насрать, что я кричу, насрать, что в глазах стоят слезы, и насрать, выберется ли кто-нибудь из нас отсюда живым.
– Это была я, Джиндунамалар. – Мне было больно говорить, голос раздирал горло, но и на это мне было наплевать. – Ты пожертвовал мной. Ты же клялся мне! Ты смотрел мне в глаза и говорил… говорил…
Я не могла об этом думать.
Только не о той ночи, когда он посмотрел на меня с идеальной улыбкой и произнес эти три слова, и я поверила. Я не могла думать, не превращаясь при этом в жалкую развалину. Но я не такая. Сэл Какофония – не такая.
– Я понимаю. Понимаю.
Почему, мать его, он мог говорить так, словно сейчас тоже заплачет? Как, мать его ети, у него это получалось?
– Я дал слово. Я его нарушил. Я так поступил. Я знаю. Но это были мы против Империума. Разве я должен был позволить целому миру сгореть дотла?
– Я бы позволила! – взревела я в ответ. – Мне похер. Империум, Революция, какая, в жопу, разница? Пока ты был у меня, а я была у тебя, нам ничего больше не было нужно. Ни Враки, ни Император, ни их мелкие дерьмовые проблемы.
– Они не мелкие. Ничего не было мелким, – Джинду смотрел на меня тяжелым, режущим взглядом. – Ты привыкла летать надо всем. Ты никогда не утруждала себя тем, что происходит на земле. Ты никогда не понимала, Салазанка.
– Я сказала не произносить моего имени.
– Как насчет твоего другого имени? Настоящего?
– Не смей, – предупредила я, шагая вперед.
– Имя, которым тебя звали, имя женщины, которую я видел, проливающей огонь и гром на тысячи вопящих душ, и той, кому я клялся небесами, что люблю?
– Не смей.
– Я произносил ее имя каждую ночь, засыпая, и каждое утро, открывая глаза. Каждый раз, глядя в небеса, я видел ее там, где она защищала всех нас и все, за что мы сражались.
Пожалуйста.
Я не могла этого произнести. Хотела. Но не могла его умолять. Как бы мне ни хотелось никогда больше не слышать это имя. Неважно, сколько крови оно из меня рвало, он прошептал:
– Алое Облако.
Это имя. Его голос. Моя голова. Это, и то, а может, все вместе.
Они вернули меня в то место.
Туда, где не было земли, только бесконечное синее и белое пространство. Я не слышала журчания воды и криков умирающих, только шум ветра в ушах и собственный смех, когда мчалась по небу. Не чувствовала, как повисает рука, как болят шрамы от холодного небесного ветра и как волосы хлещут по лицу.
Имя вернуло меня туда.
Туда, где я раньше летала.
– Я помню те дни, Салазанка.
Я подняла голову. Он стоял передо мной. Когда он успел? Как подошел, что я его не заметила? Как взял мою ладонь? Почему я не оттолкнула? Почему он не мертв?
– Я помню, как мы были молоды и все не имело значения. – Он говорил мягко, а я хотела притвориться, что его голос всегда звучал так, словно он никогда не произносил ни одного жестокого слова. – Мы были вместе, Алое Облако и Клинок, мы сражались против Революции и защищали Империум. Ты помнишь? Те дни, когда каждый бокал в Катаме поднимался в честь наших имен?
Мне хотелось так много ему сказать. Хотелось велеть ему умереть. Истечь кровью. Сказать, что он ошибался.
– Я помню.
Хотелось бы мне знать, почему я сказала именно это.
– Я хотел бы, чтобы так было всегда. – Когда его голос стал настолько мягким? Когда он успел подойти так близко, что теперь шептал на ухо? – Я бы хотел, чтобы не было ничего, кроме нас и игры в войну. Но все было не так, Салазанка. Может, ты, летая высоко, этого не замечала, но я видел всех наших друзей. Видел, как они умирают. Видел, как их пронзают пули, рвут бомбы, сминают машины Революции. Я их слышал. Они умирали с именем Империума на губах. Черота, Макалин, Рендотон…
– Арадунар, – прошептала я. – Спаракул, Туриндара…
Я их помнила. Иногда я думала, какие имена они бы взяли, став скитальцами. Арадунар был мастером дверей и всегда любил свою работу. Может, Ара Поклон или что-то такое же глупое. Он всегда улыбался, он всегда выглядел…
А как он выглядел?
Я не могла вспомнить. В моей памяти он был просто еще одной темной точкой на поле боя далеко внизу. Все, что я помнила о тех днях, – это небо, как я легко парила и как после больше не могла. Я помнила небо…
И его.
– Салазанка.
Он стоял у меня за спиной. Как он там оказался? Он положил руки мне на плечи. И моя кожа едва ли не вспыхнула. Как он может по-прежнему так делать?
– Я ошибся… – прошептал он мне на ухо. – Я хотел, чтобы Враки был прав. Хотел, чтобы он нашел решение. Я думал… часть меня решила, что ты поймешь, на что я согласился. Но я ошибся. Прости.
Его рука скользнула по шрамам. И они не заныли. Они всегда ноют. Почему не теперь? Почему у меня закрывались глаза? Почему я так себя чувствовала?
– Все дело в мертвых, – сказал он. – Я не мог смириться с мыслью, что они погибли за трон для недостойного императора. Я думал… Я просто слушал не тех людей и думал… думал…
Его ладонь скользнула по моей руке с уверенностью, которой не было в его словах. Его пальцы нашли мои, сжали их. И хотя разум кричал, а сердце умирало, я сжала его пальцы в ответ, и возненавидела то, насколько хорошо мне стало. Как это походило на то, что было раньше.
– Но все может вернуться, Салазанка.
Я больше не могла уследить за его руками. Они дотрагивались до моих рук, сжимая пальцы. Они скользили по коже, гладили шрамы, которые должны были болеть. Касались талии, притягивая меня ближе, и, как раньше, когда он обнимал меня и был таким надежным за моей спиной, словно никогда не убежит.
– На этот раз план может сработать, – прошептал он мне на ухо. Пригладил мне волосы. Коснулся пальцами щеки. – У нас снова будет истинный император. У нас снова будет Империум, который понимает нас и то, чем мы жертвовали, за что мы сражались. Все, все снова обретет смысл. Нам больше не придется быть скитальцами. У нас вновь будут постели, вино, все, что раньше…
Не знаю, почему стало так приятно. Не знаю, почему его слушала. Не знаю, почему просто не нажала на курок и не проделала дыру в его голове, пока была возможность. Не знаю, почему помнила только ощущение его рук на коже и неба на лице, а не холодный камень под спиной и свет в глазах в том темном месте.
– Я не прошу меня простить, – произнес Джинду. – Ничего подобного. Если ты захочешь вернуться в Империум, я буду ждать тебя у врат Катамы. Если не захочешь меня больше видеть, я уйду навсегда. Но не дай пойти прахом всему, что мы сделали.
Он наклонился ближе, крепко обнял, и его шепот вонзился клинком:
– Позволь мне все исправить.
Спроси жену, что зарезала мужа, или отца, что ударил ребенка, или подростка, что убежал вверх по лестнице и вернулся с ружьем, они все скажут одно и то же.
Что их заставил темный голос.
Маленькая, дикая частичка их разума, которая произносила темные слова на темном языке, приказывая им убить, ранить, пролить кровь. Говорят, она есть у всех. У всех есть темный голос, который заставляет нас творить зло.
Но я думаю, их заставляет это делать тихий голос.
Шепот на задворках сознания. Мягкий нежный всхлип сквозь встревоженную улыбку. Он говорит, что все может быть лучше, все может быть снова хорошо, что все опять будет нормально.
Если ты только забудешь, насколько тебе больно.
Все вернется на круги своя.
Я слышала этот голос. Я слышала его в каждой клеточке своего тела и в каждом вздохе Джинду, когда он наклонился ближе и его губы коснулись моей шеи.
Нет.
И это уже был не мой голос.
Не смей.
И не его.
Он мразь.
Этот голос не был ни тихим, ни темным. Он был горячим. Как тлеющий уголь, что разгорался все сильнее и вспыхивал пламенем. Этот был жар в моей крови. И тепло в моей руке.
Он должен умереть.
Этот голос. Его голос.
Все они должны умереть.
Я посмотрела вниз на свою руку. Сквозь облако пара между пальцев на меня смотрела ухмылка Какофонии. В руке, в крови, под кожей я слышала его голос, ревущий громче любого другого, темного или тихого, моего или Джинду, любого. Он выл. Он кричал. Он говорил мне.
Мы заключили сделку.
Пальцы крепче сжались на его рукояти. Сердце горело в груди.
Бурлила кровь. Я стиснула зубы.
Месть за крах. Крах ради мести.
И он взвыл в моей голове.
ЭРЕС ВА АТАЛИ.
Он кричал. И я вместе с ним.