– Она немного неловкая, да? Но я об этом слышал.
Мужчина с горящей улыбкой стоял над ней, аккуратно сложив руки за спиной, глядя поверх плеча Лиетт, изучая мои раны. Его улыбка была полна гнева, когда он смотрел, как моя кровь капает ей на руки.
– Но только рядом с тобой. Подозреваю, именно поэтому ты так бесишь и одновременно ее очаровываешь, – сказал он. – Никто больше не может заставить ее действовать так поспешно и так опрометчиво. Все остальное дается ей очень легко. Но не ты. Иметь и такую власть, и того, кто с легкостью может ее отнять…
Он моргнул и рассмеялся. Изо рта посыпался пепел.
– Ты, конечно, знаешь, каково это.
Лиетт даже не взглянула, когда он опустился на колени рядом со мной. Он смотрел на меня, сквозь меня высеченным из кремня взглядом, впиваясь в мои раны и разрывая их, разрывая меня на части, пока не увидел то, что скрывалось под кожей, шрамами и кровью.
И это его не впечатлило.
– Ты, наверное, видела тысячу захудалых опер, где злодеи в масках орут о туманном понимании власти, да? Какая-то магия, какое-то оружие, что-то, что даст им власть. Но мы с тобой оба знаем, что такое настоящая сила, не так ли?
Пока он говорил, изо рта у него валил дым.
– Сила – это одно слово, – прошептал он сквозь пепел. – Слово, которое заставляет воина бояться того дня, когда оружие подведет его. Оно заставляет мага видеть тщету всего, чего он достиг. Оно искажает ум ученого, заставляя страшиться собственного знания. Оно заставляет крестьянина бросать посевы гнить из-за страха выйти на улицу. Оно превращает нежных в жестоких, а жестоких заставляет убегать в ночь.
Он поднял руку и положил мне на лицо. Внутри меня что-то кричало от обжигающего прикосновения, но эта часть была задушена, погребена под слоем онемения и боли. Он провел пальцем по моей челюсти вниз, к воротнику, задумчиво дотронулся до шрама.
– Но опять же, – шепнул он, – ты и это знала.
Он встал, сложил руки за спиной и подошел к Кэврику. Они вместе смотрели на горизонт. Ночное небо было усеяно звездами войны – вспыхивали пушки, грохотали ружья, сверкали молнии, горели костры. Кэврик беспокойно переминался с ноги на ногу, наблюдая, как огонь битвы расползается по земле.
Мужчина просто смотрел и скучал. Он видел сотни войн до того, и вряд ли эта могла сравниться с ними.
– Мудрейший революционер превращается в бормочущего фанатика, когда слышит слово «Империум». Самый мудрый маг становится мешком костей, когда слышит песнь Госпожи. Просто слова. Имена. Ничего больше, но они меняют людей. – Он оглянулся через плечо. – Мне интересно, какое у тебя слово.
– Сэл, – прошептала я. – Сэл Какофония.
– М-м-м. – Он повернулся и посмотрел назад, на далекие руины Последнесвета. – Что, как думаешь, происходят с людьми, которые слышат это имя?
Кэврик развернулся и подошел к Лиетт, хватая ее за плечо. Она зарычала, размахивая пером, как кинжалом:
– Не прикасайся ко мне! – закричала она. – Тут все очень тонко. Если я не сделаю все идеально, она может…
– Линия революционеров прорвана, – перебил Кэврик. – Они отступают. И направляются сюда. Нужно уходить прямо сейчас, или…
– Я не могу ее сейчас передвигать. Она не готова. Мне нужно еще время.
– У нас нет времени!
Они препирались. Выкрикивали слова, которых я не слышала. В конце концов Лиетт опустила голову, вздохнула и собрала свои вещи. Вместе они подняли меня и понесли к Железному Вепрю. Мужчина с кремневым взглядом продолжал наблюдать за далекой войной. Никто его не замечал. Я не стала его окликать.
Когда дверь Вепря захлопнулась, а двигатель взревел, он исчез.
– Ты же знаешь, что умираешь.
Я не знала, сколько пробыла без сознания. Не знала, как он сумел вернуться в Вепря. Но стоило открыть глаза, я увидела его ухмылку, горящую в темноте. Огонь уже потускнел. Блеск его глаз затягивала тень. Его было труднее рассмотреть в темноте.
– Ее сигилы не работают. И алхимия, которую она применяла, тоже. Как и мертварево, которое она носит на поясе и о котором никогда не рассказывала, поскольку знает, как оно тебя нервирует.
Я знала, что он прав. По леденящей свинцовой тяжести в руках и ногах, по холоду, проникающему под кожу. Я часто думала о том, каково это – быть приглашенной за черный стол. Буду ли я в последние мгновения паниковать и кричать? Или темнота покажется мне уютной и комфортной, как тонкое одеяло в зимнюю ночь?
Мне и в голову не могло прийти, что, когда наступит темнота, мне будет все равно.
– Безумно скучно, да? – спросил мужчина, словно подслушав мои мысли. – В каждой опере есть стихи о мучительной смерти, но мне всегда они казались скучными. Пара тяжелых вздохов, несколько последних мыслей, а потом, – он выпустил изо рта струйку дыма, – ты просто исчезаешь. А еще столько осталось дел.
Он был прав. Еще столько нужно сделать, а во мне так мало осталось. Слишком много ударов, слишком много крови потеряно…
– О, кровь здесь ни при чем, – сказал он. – Ты потеряла кое-что другое. Я, конечно, понимаю, что ты сейчас умрешь и все такое, но почему бы тебе не послушать меня?
Он поднялся со скамейки, подошел ко мне. Тени цеплялись за него, скользили по склоненному лицу.
– Сейчас не время для долгих рассказов, правда? У тебя осталось так мало драгоценного времени. – Его пальцы скользнули по моим шрамам. – Я чувствую, как твое сердце замирает, становится черным внутри тебя. Я слышу плач твоей любовницы, когда она будет стоять над твоим остывающим телом через десять минут. Вижу черную землю, в которой тебя похоронят.
Его глаза сузились до щелок. Ухмылка стала оскалом, присыпанным пеплом и сажей. Лицо исказилось, превратившись в отталкивающее медное месиво.
– Все наши планы, – шептал он, – будущее, которое мы принесем, разрушения, которые мы учиним, сделка, которую мы заключили… все впустую. И все потому, что ты не смогла убить, когда у тебя был шанс.
– Это не моя вина, – хотела возразить я, но не смогла заставить губы шевельнуться. – Вмешался Тальфо. Гальта устроила засаду. Я должна была спасти…
– Кто это запомнит? – прервал он мои мысли. – Мы ничего не оставляем после себя, кроме имени. Мое имя построило Империум. Мое имя открыло Шрам. Мое имя вселяло в нолей ужас сотни лет. А твое?
Он покачал головой. Изо рта сыпались гаснущие угольки.
– Ты исчезнешь под слоем грязи. Твое имя забудут все, кроме людей в этом железном гробу. И какие бы планы ни строил Враки Врата, добьется ли он успеха или потерпит поражение, выживет или умрет, он будет думать о Сэл Какофонии только мимолетно, как о дурном сне неудавшегося честолюбия.
Не думала, что во мне еще хватит чувств, чтобы ощутить такую боль. Но такова реальность: знать, что люди, сотворившие со мной такое, никогда не пожалеют о содеянном, никогда не увидят направленное на них дуло Какофонии…
Внезапно смерть показалась не такой уж плохой штукой.
– Твое время здесь подходит к концу, – прошептал он. – Ничего, кроме пары кусочков металла и клочка бумаги. Ты умрешь и исчезнешь из этого мира, не оставив после себя даже Праха, чтобы помнили. Твоя песня станет тишиной… только если…
Он наклонился ко мне так близко, что я почувствовала запах пепла в его дыхании, так близко, что услышала песню в его голосе. Темный и монотонный звук из глубины, более глубокой, чем плоть или призрак.
– …ты не найдешь причины вернуться.
Мутнеющим взглядом я смотрела на него, выискивая ответ в обжигающей улыбке.
Лиетт, я подумала. Я должна выжить. Ради нее.
– Ее имени не хватило, чтобы удержать тебя от убийства. Его хватит, чтобы удержать тебя от смерти? – Угольки гасли один за другим между его губ. – Что еще?
Я должна остановить Враки. Защитить людей, которых он ранил.
– Если бы тебя интересовали люди, ты бы носила другое имя. – Провал его рта почернел, струйки дыма потянулись прочь. – Действительно ничего больше не осталось?
Я стиснула зубы. Все не может закончиться так. Мне столько еще нужно сделать.
Я все еще должна его убить. Должна убить их всех.
Я почувствовала теплое сияние.
– Продолжай.
Открыв глаза, я увидела, что угли вновь оживали в нем. Губы изогнулись в улыбке.
Они забрали мою магию.
– Еще.
Огонь наполнил его рот.
Они отняли у меня небо.
– Еще.
Пламя охватило его бороду, волосы, одежду, сжигая их дотла.
Они предали меня, пытались убить, отняли все, что у меня было. Они должны умереть. Они должны страдать.
Пламя поглотило его, поглотило Лиетт, внутренности Вепря затопило огнем. Оно не трещало и не посмеивалось, как подобает пламени. Огонь пел уродливую темную песню на языке, которого никто не знал. Она лилась из его улыбки, эта обжигающая песня, он запрокинул голову и рассмеялся.
– ЕЩЕ!
Эрес ва атали! Эрес ва атали.
– РАНЬШЕ Я ЛЕТАЛА!
Я поняла, что это мой голос. Это кровь, хлынувшая к конечностям. Тепло, возвращающееся в мое тело. Ощущение прикосновения, когда Лиетт взяла меня за руку и посмотрела в глаза.
– Она вся горит, – еле слышно сказала Лиетт. – Мы далеко?
– Не очень. Но придется спешить, как только доберемся до Нижеграда.
– Так поторапливайся, твою мать. Я не могу ей помочь, пока ты не…
Ее слова растаяли. Тепло исчезло. Зрение, слух и чувства отключились. Я снова соскользнула куда-то в темное, холодное, далекое место.
Но даже там…
Его песня, его жгучие стихи преследовали меня.
56Нижеград
Мой сон был долог, темен и бессодержателен. В пустоте, сомкнувшейся вокруг, я была похоронена так глубоко, что оставалась глуха к воплям мертвых, слепа к их улыбкам и тому ужасу, что ждал меня после того, как мое тело очистят птицы-падальщики, а Прах моего скелета развеет пронзительный ветер.
Итак, дела пошли на лад.