– Тогда выход лишь один: кончать майора в любом случае! – не по-женски твердо приговорила мадам, первой решившись озвучить страшный, но единственно возможный здравый исход.
– Да вы в своем уме? А как же кодекс? Не убивать своих, а? – опять не выдержал Стас, и сразу вслед за ним загалдело все собрание. Спорили, брызжа слюной, доказывали и опровергали правомочность и указывали на прецедент.
Молчали только двое: Ян Владиславович и Рита. Обоим им было что сказать расходившемуся совету. Но первый молчал из тактических соображений, вторая боялась встрять без разрешения. Когда обессиленное собрание, ни к чему не придя, наконец умолкло, утомившись, хозяин посмотрел на Риту так, что она поняла – можно! Девушка встала с подушек для уверенности и наглядности, и пылко заговорила:
– Я попала в общину последней из вас, и ни для кого не секрет, что меня тут никто не ждал и не хотел! И вы все равно приняли умирающую, раненую девчонку, выходили, не дали загнуться, хотя не видели во мне никакой пользы. Но во мне не было и вреда. Человек, который сейчас лежит в больнице, – враг! Он может погибнуть один, а может – утащив за компанию нас всех. По-всякому выходит, что майору конец! Но я умирать не хочу и не хочу, чтобы погиб кто-нибудь из вас. Считайте, что раз вы спасли меня, то сделали доброе дело, за которое вам простится теперь злое... И я вам всем благодарна, и если нужно, я готова собственными руками прикончить Крапивина, а вы потом можете убить и меня!
– Вот вам и мнение толпы, – сыронизировала мадам, но ни она и никто другой не улыбались. – Девочка ведь в самом важном права: кодекс – для нас, а не мы – для него! Наши правила должны служить нам, а не наоборот. И когда они перестают защищать или попросту не срабатывают, долой правила!
– Но прецедент! Подумай, Ирена, здесь не только в рационализме дело. Сегодня мы все вместе ополчимся на одного из наших, а завтра начнем резать друг друга, из обиды или просто так, – не уступал Миша.
– Но он не наш, этот чертов мент! – Рита от вспыхнувшего возмущения сжала кулачки.
– Как же не наш, если мутационный вирус, возможно, уже попал в его кровь. – Миша обращался не только к одной Рите, довод был рассчитан на всю аудиторию.
– Ну, если так рассуждать, то каждая «корова», которую мы доим, потенциально – наш брат, но мы же выпиваем ее до смерти, и никаких угрызений совести, – со смешинкой в голосе ответствовал ему Макс. – Наши разногласия – это все равно что споры «за» или «против» разрешения абортов. Но ребенка-то еще нет!
– Именно! А вдруг, к примеру, заранее известно, что родится «даун» или, скажем, гидроцефал? – вновь вступила в словесную битву мадам. – В нашем же случае ясно как день, что получится урод.
– Тогда откуда мы могли знать, что из Риты выйдет полноценный и замечательный собрат? А мы все же оставили ее в живых, – не унимался «архангел».
– Господи, да это же совершенно разные вещи! – Макс подхватил мяч и стал на подаче. – Тем более что Ритка заслужила свое право, схватившись тогда с Иреной, и сумела сбежать, надавав ей по зубам. А чем отличился этот толстопузый майор, кроме того, что с перепугу засадил тебе пулю в грудь? Короче, я голосую за предложение мадам: «полную и безоговорочную ликвидацию»!
Среди советников вновь началась неразбериха. Теперь наравне с другими выступала и осмелевшая Рита. Гвалт стоял невообразимый, и заседатели были готовы перейти уже и на личности. До сакраментального выражения «А ты кто такой?» оставалось каких-нибудь полшага, когда хозяин, стукнув кулаком по изящному кофейному столику, прекратил безобразие. В кабинете наступила церковная тишина, только чашки, сахарница и серебряные ложки со звяканьем катились по полу. Не повышая голоса, Ян Владиславович подвел резюме:
– Обсуждение прекратить! Ждать развития событий в больнице! При неблагоприятном исходе соберемся вновь. Мнение каждого из вас я уяснил, решение приму единолично. Все свободны!
Потянулись недолгие, но мучительные дни ожидания. Братья и сестры ходили притихшие, будто даже подавленные, но и подспудное кипение в общине ощущалось, хоть и не выплескивалось на ровную, штилевую гладь, в которой смутно угадывались признаки затишья перед бурей. Все три дня, протянувшиеся мостками от известия до приговора, Рита делила свое внимание между Мишей и хозяином, отдавая последнему пока большую и лучшую часть. Но и Миша чаще пребывал в бегах и суете.
Уже к вечеру первого дня обитания Крапивина в реанимации стали поступать неутешительные для общины сведения. Пришли они от дружественного следователя Воеводина, которому между прочими обсуждаемыми делами были выражены Мишей соболезнования по поводу утраты в городских правоохранительных органах. Сам Воеводин в больнице побывать не успел, да и не имел к тому повода, но из сплетен коллег знал, что у потерпевшего вдруг открылась сильнейшая лихорадка и врачи опасаются общего заражения. Кто же в итоге победит: сепсис или медики, вооруженные антибиотиками, – пока науке неизвестно. Мише же совершенно очевидно стало одно – реакция началась, и перерождение вступало в свои права. Оставалось уповать лишь на Бога и счастливый случай, которые вкупе не позволят борову-майору благополучно пережить испытание.
Благообразный и речистый Фома, милый Винни-Пух, в срочном порядке свел романтическое, со стихами, знакомство с молоденькой реанимационной сестричкой, которой семья страждущего приплачивала за услуги сиделки. Таким образом, община все же держала руку на неверном пульсе шаткой и могущей обостриться в любую минуту обстановки. Миша в конце концов извелся больше всех, но не из-за зловещего в своей неизбежности, неконтролируемого лечебного процесса. Пугала возможная неотвратимость предстоящего выбора единственного решения. Здравый смысл жестоко схлестнулся в борьбе с идеей и незапятнанной чистотой кодекса, нехорошими предчувствиями необратимых поступков. Однажды поставивший на карту собственное будущее, Миша, верный раз и навсегда выбранным принципам, проигрался в прах. Но никогда ни о чем не жалел, ибо в награду ему было послано второе рождение и новая семья. На сей же раз на кону стояла не одна лишь его голова, а рисковать жизнями близких Миша не считал себя вправе, пусть и ради искренних убеждений. Конечно, хозяин опять снимет с них тяжкий груз ответственности, переложив его на свои плечи, и примет, как и обещал, решение единолично. Но быть обреченным на роль страуса, зарывшегося в песок, оказалось еще гаже. И «архангел», карающий и защищающий хозяйский меч, маялся грустью и неполноценностью.
На четвертые сутки серая милицейская мышь родила свою ужасную гору. Жар у Крапивина спал, угомонив майора оздоровительным сном. Медицина в очередной раз торжествовала. Мишу известие настигло в городе, исторгнувшись из мобильной трубки взволнованным речитативом Фомы. Развернув на повороте машину, Миша, направлявшийся было домой, рванул обратно, в центр. Самым нужным в эту минуту ему представлялся визит в легальный офис компании, откуда следовало немедленно забрать мадам Ирену. В том, что совет состоится незамедлительно, Миша не имел ни малейших сомнений.
Справедливости ради надо отметить, что убойный бизнес не являлся единственным источником дохода семьи. Существовал и другой, менее прибыльный, зато непререкаемо законный приработок, дававший одновременно честную крышу и материальное налоговое обоснование благосостоянию общины. Туристическая фирма, возившая курортников морем из Сочи в турецкий Трабзон, имела на балансе пару теплоходиков, сновавших без устали через водную границу, и значилась в деловых телефонных справочниках как экскурсионное бюро «Красоты Босфора». Обслуживались «Красоты» действительным и полноценным штатом обычных, далеких от криминала, людишек, понятия не имеющих о том, на кого в реальности им приходится работать. Генеральным директором и совладельцем самого хозяина выступала беспокойная мадам Ирена, от души наслаждавшаяся ролью успешной бизнес-леди. Местные воротилы дружелюбно поглядывали на мелкотравчатую, но независимую фирмочку, однако усмешек себе не позволяли, слишком хорошо догадываясь о подводной части айсберга. Рэкетиры же и на пушечный выстрел не приближались к стеклянным, лишенным всяческой сигнализации дверям «Красот Босфора», ибо дурная слава их негласного владельца, пана Балашинского Яна Владиславовича, была куда как велика.
Забрав растревоженную мадам, Миша, уже нигде не мешкая, погнал злобно ревущую «Волгу» к родному особняку на Пирогова. Дом гудел, как ошпаренное осиное гнездо, сверзившееся с дерева. Напряжение прошедших дней хлынуло через край наружу, выражаясь в бестолковой беготне обитателей и возбужденных криках, суть которых была оглашена Татой, стоящей на крыльце и картинно всплескивающей руками: «Надо срочно что-то делать!»
Стас доложил, что хозяин уже обо всем извещен возвернувшимся Фомой и дожидаются только Миши и мадам Ирены, чтобы начать совет. На этот раз Ян Владиславович пожелал, чтобы совет проходил в большой гостиной и чтобы присутствовала вся община. По такому поводу обитателями были надеты знаменитые, ставшими ритуальными, шейные платки, призванные выразить на сей раз единство и готовность, братскую любовь и чувство локтя. Суть бедствия, постигшего семью, была изложена Мишей, с присущей тому лапидарностью. Вопрос об экстренной, но не допустимой кодексом акции поставила мадам. После слово взял Фома, философ и краснобай, он, однако, был на удивление краток:
– Что касается уточнений и поправок, то их не избежала даже хваленая американская конституция. Законы требуют исправлений время от времени, сообразуясь со здравым смыслом и полезностью, и тогда, исправленные, они, само собой, не будут нарушаться. Я ни в коей мере не призываю вас преступить кодекс, а лишь изменить одно только его положение, что продиктовано жизненной необходимостью. И в уголовном, обычном человеческом кодексе убийство отделяют от самообороны. А в нашем случае мы имеем дело именно с самообороной и самозащитой... У меня все.
Раскрасневшаяся от удовольствия мадам зааплодировала, нечего было возразить и Мише. Мало что понявшая Тата одобрительно закивала. Оставалось узнать мнение хозяина, и Ян Владиславович не заставил аудиторию ждать.