Хотя Балашинского и привлекали, и радовали совместные прогулки с Машей по Москве, но он так и не мог ответить сам себе на вопрос: а на кой черт ему это нужно? Хотелось, и он делал. Конечно, девушка нравилась ему, и может, даже больше, чем нравилась. Но задумываться над последствиями своих отношений с Машей Яну Владиславовичу отчего-то было неприятно. И в первую очередь потому, что Маша Голубицкая принимала его совсем не за того, кем Балашинский являлся на самом деле. Для Маши он, естественно, был просто человеком, и, судя по ее глазам, человеком хорошим. И вот это-то обстоятельство было хуже всего. Словно Яну Владиславовичу насильно навязали обязанности, которые он ни за что не захотел бы добровольно принять. Но как ни крути, он-то, Балашинский, был вампом, то есть, по сути, питал свою плоть кровью таких, как Маша! А ну как оставь его и понравившуюся ему девушку надолго взаперти и дай скрутить себя непобедимой жажде! Как долго тогда прожила бы Маша с ним наедине? Время считано было бы на минуты. Лучше уж и не думать. Хотя бы до тех пор, пока можно.
Опять же был Фома. Три последующих дня он послушно внимал вранью о неотложных городских делах и заморочках с «Молодыми талантами», но, кажется, ни на грош в них не верил. А если был не совсем дурак, а Фома не дурак, это уж точно, то наверняка задал определенные вопросы Мише. И Балашинский мог только представить себе удивленное лицо «архангела», который все проблемы с фондом решил давным-давно. Но Фома пока хранил гробовое молчание. Вопрос – надолго ли? И Ян Владиславович, искушенный и расчетливый, удар постановил себе упредить. Лучше пойти на откровенность с Фомой и иметь его в наперсниках и союзниках, чем позволить ходить в обиженных недоброжелателях. К тому же имелся и повод для приглашения в кабинет. Дело Чистоплюева было принято конторой в работу, и именно Фоме предстояло превращение в своей подземной лаборатории драгоценных алмазов, уже раздобытых Иреной, в смертоносную пыль.
Во дворе строгая Лера надзирала за наемным приходящим садовником, который укутывал в полиэтилен облетевшие розовые кусты. Ян Владиславович подошел к рачительной хозяюшке и ласково сказал пару слов похвалы ее заботам. Потом попросил Леру на секунду оставить садовника и ненаглядные ее сердцу кусты и сходить поискать свою благоверную половину. Лера с готовностью услужить сообщила, что в воскресный полдень Фома еще наверняка валяется в постели наверху, где он всего какой-нибудь час назад вкушал завтрак, ею же и принесенный. И с одобрения хозяина тут же отправилась поднимать лентяя, которому было назначено Балашинским рандеву через полчаса.
Не через полчаса, а через добрых полтора Фома наконец добрел до хозяйского кабинета. Но Балашинский и не подумал обидеться. Совсем не обязательно, что Фома умышленно хотел заставить его ждать. Для Фомы и полтора часа на подъем, и утренний туалет были космической скоростью.
– Ну, заходи, садись! – Ян Владиславович сделал широкий приглашающий жест рукой и улыбнулся как можно шире. – Как у нас обстоят дела с камнями? Надеюсь, Ирена уже передала тебе?
– Передать-то передала. Да вот я жду одну машинку, так сказать, ювелирное приспособление, но Максик только послезавтра привезет. Так что дел никаких пока и нету.
Фома говорил и одновременно усаживался в пышное, зеленой кожи, кресло, ерзал и обстоятельно кряхтел, стараясь устроиться повальяжнее и поудобнее. За полгода в столице он совсем обленился физически и утратил форму, так что, пожалуй, дюжий, тренированный десантник его бы и заборол, даже и в одиночку.
Апостол новой веры все же пристроил с удобством свои телеса и огляделся кругом, ища, куда бы определить ноги, но ничего подходящего не обнаружил. Ни столика, ни пуфика, ни подушечки. И то сказать, нынешний хозяйский кабинет разительно отличался от прежнего, курортного. Не было более ни изящных антикварных диванчиков, ни кофейных столиков, ни тяжелых пыленакопительных штор. А был профессорский, солидный, столичный стиль, выполненный на заказ дорогим дизайнером. Чистое, забранное деревянными жалюзи, окно и красного дерева шкафы с книгами у стен. Фома не удивился, если бы узнал, что хозяин и почитывает некоторые из них. И сам Балашинский уже не валялся, словно в прострации, на подушках, пропитанных кофейными запахами, а чинно восседал за необъятным полированным, о двух тумбах, столом, в совершенно современном, кожаном же офисном кресле, правда, эксклюзивном и баснословной цены.
– Я ведь зачем тебя позвал? – откинулся за столом Балашинский, придав лицу выражение задумчивости и некоторого смущения. – И не из-за стекляшек вовсе... Извиниться хотел. Наврал я тебе, брат.
Ян Владиславович на этих словах умолк и выжидательно посмотрел на Фому. Тот перестал наконец ерзать в кресле, замер и в ответ только часто-часто замигал. Потом, словно прикинув что-то в уме, придал себе важности и, отечески назидательно склоня набок голову, произнес:
– Если ты о своих городских прогулках, то я все знаю. На второй же день догадался, а на третий уж был уверен.
– А кроме тебя, еще кто-нибудь уверен? – обеспокоенно спросил его Балашинский.
– Не волнуйся, мадам сейчас держит в голове только оплошность на совете и собственное реноме. Ты очень напугал ее своим внезапным визитом. Остальным братьям да и сестрам до этого пока дела нет. Но это пока... Пока кто-нибудь не станет заострять и нагнетать. Кто-нибудь вроде мадам... И подпевалы найдутся. Тот же Стас. Он сейчас слегка не при делах.
– Он – охотник. Его дело деликатное, компании не требует. К тому же наше снабжение «коровами» лежит целиком на нем. По-моему, почетная и важная обязанность.
– Так-то оно так, да не совсем. Ну сколько нам требуется «коров»? – Фома на секунду умолк, словно ведя в уме подсчет. – Три, много четыре в месяц. Ну даже пусть будет пять, если питаться вразнобой. А это на пару вечеров работы.
– Но мы привлекаем охотника иногда и для дел боевой группы, – возразил Балашинский.
– Вот именно, что привлекаете. От случая к случаю, а такое отношение наводит на мысли о собственной его, охотника, важности для общины. И выводы он делает соответствующие. А это, как ты сам понимаешь, может иметь печальные последствия. В здоровом теле – здоровый дух.
– И что же надо охотнику для здоровья духа? С телесным здоровьем, как я понимаю, у Стаса все в порядке? – ехидно, но и с некоторым раздражением спросил Балашинский.
– Введи его в военный совет. Пусть присутствует, делает замечания. Где четверо, там и пятеро.
– Здрасьте, пожалуйста. Да даже у Риты больше прав присутствовать на совете, не говоря уж о Саше!
– Ритке и Сашку наплевать. Они делом заняты. Им самокопанием заниматься некогда. А когда такая ограниченная личность, извиняюсь за откровенность, как наш охотник, начинает задумываться, то его слаборазвитые мозги легко поддаются нежелательным влияниям.
– То есть ты предлагаешь кинуть собаке кость?
– Вот именно. И пусть спит спокойно. – Видя, что хозяин с ним согласен и предупреждению внял, Фома перевел стрелки разговора на иную стезю, ради чего, собственно, и был зван. – А что касается твоего нового увлечения, то, как я понимаю, там еще нет ничего определенного?
– Нет. Пока нет, – Ян Владиславович решил все же быть с Фомой откровенным до конца, – но может и быть. Видишь ли, я и сам не знаю. Так бывает иногда.
– Не знаешь, ну и ладно. Но как узнаешь, Ян, умоляю тебя, поставь меня в известность. О большем я и не прошу.
– Обещаю... Да, обещаю, – повторил Балашинский, словно разговаривал в эту минуту сам с собой. Потом уже, обращаясь к Фоме, сказал: – Обещаю тебе, что если в моем отношении к Маше, а ее зовут Маша, – пояснил он мимоходом для Неверующего, – что-нибудь переменится, я сообщу тебе. И более того – я с тобой посоветуюсь, как мне поступать далее.
Глава 6ЛОВУШКА
Рабочее время уже приближалось к обеденному, когда Миша подъехал к зданию Государственной думы. Машину возле думского подъезда поставить не удалось. Пришлось делать круг и парковаться возле украшенного нарядной вывеской бюро «Трансаэро». Не успел Миша выйти из своего «мерседеса», не новенького «глазастого», а более старого, разъездного «трехсотого», по случаю купленного с рук, как тут же обозначился гаишник. Не вступая с ним в объяснения, Миша сунул за отворот милицейской краги пару разменных купюр и молча кивнул в сторону машины. Полосатый палочник благодарно осклабился и без возражений встал на страже поблизости.
Пропуск на имя Яновского Михаила Валериановича, адвоката и представителя культурного фонда, был заказан заранее. Встреча назначена на половину первого. Пока не с самим Чистоплюевым, нет. Только с доверенным помощником. Оно и правильно. Какое дело может быть у киношного спонсора к депутату, занятому исключительно вопросами земельной реформы? Разве что задумали снимать фильму о новом русском фермере. Подозрительно. Но впрочем, Миша на первых порах иного отношения к себе и не ждал.
Хорошо уже было то, что помощник Чистоплюева, неприятный мордоворотистый мужик с отвратительной фамилией Гимор, принял Мишу сразу, не заставив дожидаться в приемной. То ли помощник хотел сплавить непонятного посетителя по-быстрому, то ли разузнать о визитере немедленно из простого любопытства. Миша охотно и без предисловий, как и положено занятому сверх меры человеку, изложил свое дело. Вернее, предложение. Или даже приглашение к выгодному сотрудничеству. Гимор, несмотря на свою каменную рожу и мерзкую фамилию, оказался куда как понятливым типом. Хотя сам он, по-видимому, ничего не решал, но Мишино предложение его, несомненно, заинтересовало. По крайней мере Гимор пообещал уважаемому Михаилу Валериановичу, не откладывая, доложить о приглашении и предложении Чистоплюеву. И коли доклад выйдет успешным, то и встреча адвоката с Чистоплюевым непременно состоится. Конечно, после того как он, Гимор, наведет некоторые справки о фонде, и пусть уж господин адвокат не обессудит, но таков уж порядок.