— Значит, — сказала я, потягивая дешёвое розе, которое моя тётя купила перед тем, как уехать на лето, — ты шеф-повар или что-то в этом роде?
Он вытащил из холодильника коричневый бумажный пакет с овощами. Я даже не заметила, когда он успел забить холодильник едой. Последнюю неделю там хранились только остатки еды на вынос. Айван кивнул в сторону своих ножей.
— Меня ножи выдали?
— Немного. Логика, знаешь ли. А ещё, пожалуйста, скажи «да». Альтернативный вариант — ты Ганнибал Лектер, и мне грозит смертельная опасность.
Он указал на себя.
— Думаешь, я похож на человека, который испортил бы себе вкусовые рецепторы кусочком человеческого филе?
— Я не знаю, я тебя почти не знаю.
— Ну, это легко исправить, — сказал он, опираясь руками о столешницу с обеих сторон от разделочной доски. На внутренней стороне его правого предплечья я заметила татуировку — дорога, извивающаяся среди сосен. — Я поступил в Северную Каролину в Чапел-Хилл на стипендию, планировал пойти в юридическую школу, как мама и сестра, но бросил учёбу на третьем курсе.
Он снова пожал плечами — этим его фирменным, небрежным жестом.
— Работал на кухнях, пока пытался понять, чем хочу заниматься. Единственное место, где мне было действительно комфортно. Дедушка с детства воспитывал меня на кухне. Так что в итоге я решил поступить в CIA (CIA чаще означает ЦРУ).
— Центральное…
Его губы дрогнули в улыбке.
— Кулинарный институт Америки.
— Ах, это был мой второй вариант, — кивнула я.
— Получил диплом по кулинарному искусству, и вот, ищу работу.
— Ты гонишься за луной, — пробормотала я, скорее себе, чем ему, думая о своей карьере — четыре года в университете, изучая историю искусств, потом семь лет медленного восхождения по карьерной лестнице в издательстве Strauss & Adder.
— За луной?
Я смутилась.
— Так говорит моя тётя. Это одно из её жизненных правил. Знаешь, такие основные заповеди: держи паспорт в порядке, красное вино — к мясу, белое — ко всему остальному…
Я загибала пальцы.
— Найди работу, которая приносит удовольствие, влюбись и гонись за луной.
Он ухмыльнулся, делая глоток бурбона.
— Звучит как хороший совет.
— Возможно. Так, тебе сколько? — я пристально посмотрела на него. — Двадцать пять?
— Двадцать шесть.
— Чёрт. Я чувствую себя старой.
— Ты не можешь быть намного старше меня.
— Двадцать девять, почти тридцать, — мрачно ответила я. — Одна нога уже в могиле. На днях нашла седой волос. Думала, может, обесцветить всю голову.
Он расхохотался.
— Даже не знаю, что буду делать, когда начну седеть — а я именно поседею, не посерею. Мой дед не поседел. Может, побреюсь налысо.
— Думаю, тебе бы пошло немного седины, — задумчиво сказала я.
— Седины, — повторил он, явно наслаждаясь этим словом. — Скажу деду, что ты так сказала.
Он снова пожал плечами.
— Вообще, я не славлюсь постоянством. Когда заявил, что хочу в CIA, мама чуть с ума не сошла. Я ведь был в шаге от диплома по бизнесу. Но я просто не мог представить себя в офисе за столом весь день. Так что теперь я здесь.
Он картинно развёл руками, словно показывая волшебный фокус, но в глазах его сверкало настоящее воодушевление.
— Есть вакансия в одном довольно известном ресторане, и я хочу туда попасть.
— Шеф-поваром…?
Он абсолютно серьёзно ответил:
— Посудомойщиком.
Я чуть не подавилась вином.
— Прости… что? Ты шутишь?
— Как только я попаду внутрь, смогу подняться по ступеням, — сказал он тем же равнодушным тоном и вытащил из бумажного пакета первый овощ. Помидор. Затем взял большой поварской нож из своего набора — лезвие было острым, — и начал нарезать его быстрыми, уверенными движениями. Сталь сверкала в тусклом желтовато-белом свете отвратительной разноцветной люстры, которую моя тётя «спасла» с обочины дороги.
— Ну, — продолжил он, не прекращая работать ножом, — теперь, когда ты знаешь обо мне всё, расскажи о себе.
Я выдохнула.
— Ох… А что обо мне? Родилась в долине Гудзона, потом жила на Лонг-Айленде, а в городе уже половину жизни. Училась в NYU на истории искусств, потом устроилась в издательство, а теперь вот здесь.
— Ты всегда мечтала работать в издательстве?
— Нет, но мне нравится, где я сейчас. — Я сделала ещё один глоток розе, раздумывая, стоит ли рассказывать ему о других частях моей жизни — о поездках за границу, о паспорте, испещрённом штампами так, что позавидовал бы любой заядлый путешественник. Но каждый раз, когда я показывала его кому-то, у людей возникало обо мне определённое представление. Будто я какая-то искательница приключений с бешеным сердцем, когда на самом деле я была просто испуганной девочкой, цеплявшейся за голубую шаль тётки, пока она носила меня по миру.
Я хотела, чтобы он видел меня настоящую — ту, которая больше не покидала город, даже чтобы навестить родителей на Лонг-Айленде, ту, которая ходила на работу, возвращалась домой, пересматривала «Выжившего» по выходным и не могла выкроить пару часов, чтобы сходить на выставку бывшего парня.
Так что я решила ничего не говорить и просто сказала:
— Ну, вот и всё. Историк искусства, ставший книжным публицистом.
Он посмотрел на меня с каким-то скрытым смыслом и поджал губы. На левой стороне нижней губы у него была родинка, и не смотреть на неё было почти невозможно.
— Почему-то мне кажется, что ты себя недооцениваешь.
— Да?
— Это просто ощущение, — сказал он, вытаскивая из пакета ещё один помидор, и снова небрежно пожал плечами. — Я неплохо читаю людей.
— Да?
— Более того, я почти разгадал твой любимый цвет.
— Это…
— Нет! — воскликнул он, поднимая нож. — Не говори. Я сам угадаю.
Меня это развеселило. Я выразительно посмотрела на кончик ножа, пока он не понял, что направил его на меня, и быстро опустил обратно на разделочную доску.
— Так вот как?
— Это моя единственная суперспособность, позволь впечатлить тебя.
— Хорошо, хорошо, — сказала я, уверенная, что он не угадает.
Это, пожалуй, было самое неожиданное во мне. Я наблюдала, как он сдвигает нарезанные помидоры в сторону, затем берёт лук и начинает снимать с него кожуру. Его руки двигались так ловко, что это было завораживающе — можно было смотреть часами.
— Ну? — спросила я. — Какой у меня любимый цвет?
— О, я не собираюсь угадывать прямо сейчас, — хитро сказал он. — Я тебя ещё почти не знаю.
— Да во мне особо и нечего узнавать, — пожала я плечами, глядя, как он режет лук. — Все крутые истории — у моей тёти.
— Вы с тётей близки?
Я отвлеклась от его рук, не сразу уловив вопрос.
— Мм?
Он поднял взгляд. Глаза у него были необыкновенно светло-серые, темнее у зрачков и постепенно светлее к краям. Чтобы разглядеть это, надо было подойти очень близко.
— Вы с тётей близки?
Настоящее время обожгло меня ледяным уколом, словно кто-то плеснул в лицо холодной воды. В его времени она всё ещё жива, где-то в Норвегии вместе со мной, спасается от моржа на пляже. И на мгновение это сделало её реальной. Тёплой, живой. Будто она могла войти в квартиру в любой момент, крепко обнять меня, и я вдохну её запах — сигареты Мальборо, духи Red и слабый аромат лаванды от стирального порошка.
«Моя дорогая Клементина, — сказала бы она. — Какой чудесный сюрприз!»
Я сглотнула ком в горле.
— Думаю… да, мы близки.
Он высыпал нарезанный лук в отдельную миску, посмотрел на меня и нахмурился.
— Опять этот взгляд.
Я моргнула, вырываясь из мыслей, и поспешно сделала лицо абсолютно бесстрастным.
— Какой взгляд?
— Будто попробовала что-то кислое. Ты так же смотрела раньше.
— Не знаю, о чём ты говоришь, — пробормотала я, зарывшись лицом в ладони. — И как же я выгляжу?
Он мягко рассмеялся, отложил нож и наклонился через стойку.
— У тебя хмурятся брови. Можно?
— Эм… ладно?
Он протянул руку и большим пальцем разгладил кожу между моими бровями.
— Вот. Будто ты удивлена, что хочешь заплакать.
Я уставилась на него, чувствуя, как щеки заливает румянец. Резко отклонилась назад.
— Они… они так не делают, — смущённо пробормотала я. — Ты себе напридумывал.
Он снова взялся за нож и начал очищать болгарский перец.
— Что скажешь, Лимон?
Я прищурилась.
— Меня зовут Клементина.
— Кл-л-л-л-лементина.
— Я только что возненавидела тебя.
Он притворно ахнул, уронив нож, и с драматическим жестом прижал руки к груди.
— Лимон, уже? Хотя бы подожди, пока попробуешь мою еду!
— Значит, сегодня меня ждёт изысканный ужин?
Он втянул воздух сквозь зубы.
— Уф, прости. Я не взял с собой фарфор. Только свои лучшие ножи. — Он снова поднял поварской нож. — Это Берта.
Я приподняла бровь.
— Ты даёшь имена своим ножам?
— Всем. — Затем он указал на другие ножи, разложенные на столешнице, и начал представлять их. — Рочестер, Джейн, Софи, Адель…
— Это же просто персонажи из «Джейн Эйр».
— Они принадлежали моему деду, — ответил он так, будто это всё объясняло.
Я посмотрела на нож, который он держал. Теперь, когда он об этом упомянул, я заметила, что рукоять немного потёртая, а блеск лезвия чуть приглушённый. Но было видно, что за ними хорошо ухаживают и что их любят.
— Он был шефом?
— Нет. Но мечтал им стать, — ответил он тихо, и я почувствовала, что тема для него непростая. Был ли его дед ещё жив? Или он унаследовал эти ножи так же, как я эту квартиру?
Хотя его ножи явно не обладали способностью перемещать во времени.
— Ну, — сказала я, допивая вино, — какая жалость, что без фарфора я так и останусь неотёсанной.
Он цокнул языком.
— Некоторые мои друзья сказали бы, что в еде вообще не может быть «культуры», потому что сама идея культурной еды происходит из джентрификации рецептов.
То, как он произнёс эти слова, и та серьёзность, с которой он это сказал, были до невозможности привлекательны. У меня даже что-то сжалось внутри, и я вдруг мельком подумала: если он так хорош со словами, то насколько хорош он в…